«Открой глаза — там новый мир!»
Джордан — основатель церкви Родителей.
Цатрих.
96-ой год после ухода Матери.
Силами ведущих держав со стартовой площадки космодрома «Прагос» совершился первый успешный запуск непилотируемой ракеты-носителя «Ориентир». Космический центр Атриума уже начал фантастическое представление с салютами, а мне вот-вот придется покинуть родные улицы Гринсборо в разгар ночных празднований. Зато никто не обвинит в невыполнении обязанностей. В них входит необходимость срываться с места и быть социально беспристрастным. Мне это не нравится, но сквозь ночные хайвеи добираюсь до вокзала и, не меняя ипостаси разгоряченного журналиста, пышу желанием оправдать издержки поздних переездов. В такой профессии нужно поддерживать самоуверенность (исключающую хамство), надежду на хороший исход встречи. За двенадцать лет практики бывали случаи, когда об отмене встречи никто не предупреждал. В итоге придумываешь с командой «сенсацию» на ходу. Социальная приверженность не создана для журналиста, но начальство всегда заставляет придерживаться установленных правил.
Останавливаюсь в одном из трех городов, расположенных в центральной области. Цатрих стоит на холмистой равнине, а с юга и запада упирается в глухие леса. Город немноголюден и представляет собой пару длинных дорог, пересеченных множеством крошечных улочек с домами из обожженного кирпича и песчаника. После перрона первым делом посещаю заведение, считающееся местной достопримечательностью; там пекут лучшие пироги во всем регионе и продают вкуснейший грог. Сажусь за первый попавшийся на веранде столик и беру «Очевидный заказ» — это официальное название традиционной выпечки и горячего напитка. К заказу предоставляется газета. Кто бы чего ни говорил, но здесь знают цену хорошему времяпрепровождению. Читаю.
«То, что ракета не рухнула при запуске, уже можно считать успехом», — с усмешкой говорит заместитель директора Космического центра Атриума господин Лиам, — «но „Ориентир“ справился со своей задачей героически — полноценно покинул орбиту! В скором будущем мы направим соответствующие силы на развитие беспилотного и дальнего исследования космоса. Цели, о которых ранее могли только мечтать, будут достигнуты», — обещает господин Лиам.
Посредством налогов и казенного имущества? Скоро всем нужно будет затянуть пояса. Допив бодрящий напиток и доев выпечку, поспешно покидаю заведение. На улице слякотно, поднимается туманный ветер. Застегиваю пальто, плотнее обвязываю шарфом шею и иду поодаль покосившихся домишек. Не наговариваю ли я? Мир действительно перевернулся с больной головы на кривые ноги, как говорил один писатель, но недалек день, когда эти самые спички и вовсе откажут. С другой стороны, в голове осели слова профессора: «Какой толк бояться будущего, если оно все равно наступит?»
После недолгой прогулки без труда отыскиваю то, ради чего проделал десятичасовой путь на поезде. На небольшом пустыре разлеглись дремлющие, заросшие зеленью развалины, некогда бывшие частью храма...
Церковь прямоугольной формы, над притвором расположена башня. Ранее от пола и до колокольни было метров сорок, но колокольня и пристройки сильно повреждены, отчего складывается впечатление сжатости здания. Словно оно боится и прячется от чего-то. Основная часть внешней поверхности церкви выполнена из рыхлого песчаника, в результате чего многие элементы оформления сильно пострадали от времени; украшения ее включали различные арки, каменные узоры, обрамляющие немногочисленные порталы. Где-то по бокам уцелел декоративный мотив в виде глухой аркады. Я прошел внутрь, где обнаружилась большая коллекция потрепанных ковров. Вряд ли они были ценными, если еще покрывали пол. На входе и на хорах здания стоял бюст Джордана — основателя церкви. На хорах отсутствовал орган, но не покидало ощущение, что вот-вот он заиграет диафоническим созвучием, отскакивающим эхом от уцелевших стенок. Также внутри было возвышение, на котором высился каменный алтарь. За ним располагалась поблекшая фреска, чьим сюжетом является первый приход Родителей к первородным детям.
За алтарем стоял одетый в парчовые одеяния мужчина. Он был низкого роста, с редкими светло-русыми волосами. В руках держал обычную трость. Мужчина услышал шаги и нерешительно повернулся ко мне лицом. Оно было широкое и круглое, покрытое глубокими морщинами.
— Доброго дня, преподобный, — говорю я, удостоившись взгляда пастора.
Дрожащими пальцами он провел по воздуху, вырисовывая венец. Старинное приветствие служителей храма символизирует созвездие, которое, согласно легенде, однажды выведет «сыновей» из лабиринта катастроф, освещая им путь.
— Вы здесь один?..
— В каком-то смысле, — рассматривал он меня с любопытством.
— Я журналист...
Лицо священника осветила улыбка, он сказал:
— Сюда больше не приходят случайно. Отвечу на ваш вопрос: никого более вы здесь не найдете. Я помню, мы договорились о встрече. Так чем могу оказать помощь?
— Меня интересует жизнь последователей церкви Родителей, и простите, что сразу к делу, — начал оправдываться я, тут же спохватившись, но пастор понимающе кивнул.
— Все поросли зеленью, как и развалины храма. Я довольно стар, мне сложно ухаживать за ним, — он подвигал тростью в доказательство слабых ног. — Так откуда вы? Кажется, я отвлекся...
— Я говорил, когда связывался с вами, но мне несложно напомнить. Собираю материал о Родителях от уцелевших последователей культа Матери. Редакция в Атриуме. Не думаю, что ее название многое скажет...
— Так и есть, но почему именно здесь?
— Разве не здесь была одна из самых непоколебимых организаций, чьи последователи отстаивали веру в Родителей? — вскинул я руками, словно пытался охватить руками весь зал. — Мне сказали, что здание еще стоит и посещается. Вскоре я разузнал о вас и...
— И вам повезло, что встретили такое ископаемое.
— Смех над собой — признак зрелого ума, преподобный!
— Церкви больше нет, и я никакой не служитель, но мне все же нравится находиться внутри старых стен. Если уж смеяться, то пусть подхватит эхо — изрек он риторически, и повел к скамьям.
***
Бывший служитель церкви назвался Густавом. Мы присели на жесткие скамейки. Многие из них покрыты коркой пыли. Церковь пахла ветхой старостью, и все было словно пронизано призрачными ароматами благовоний. Они были и в воздухе, и осели вуалью на стенах, и пропитали тусклую драпировку. Еще пробивался запах цветов, цветущих желтыми и фиолетовыми лепестками. По-видимому, священник когда-то посадил здесь цветы, чтобы хоть как-то отложить медленное угасание храма. На фоне хаотично разросшейся травы эти якоря жизни выглядят по-особенному одиноко, что весьма свойственно духу монашеского аскетизма. Кто знает, о чем запахи напоминают Густаву. Во всяком случае, я спросил о другом:
— На протяжении многих столетий Цатрих был средоточием последователей церкви Родителей. Неужели в городе не осталось почитателей Старой веры?
Священник не раздумывая ответил:
— Вопрос не исключает сам себя? Мы не считаем друг друга староверами. Зерно любой веры — единство, так что нынешнее поколение и мы — последователи одной веры, но молодое племя отнекивается от имени Матери и Отца, следовательно, и от собственного имени. Раньше город действительно населяли люди, среди которых было много последователей, но, как некогда выразился Гинсбург, один из толкователей Матери: «Цитадель пала, с нею пали и целительные чары Матери». В какой-то степени «крушение» пошло на пользу...
— Что вы имеете в виду под «пользой»? — клюнул я на приманку, которую пастор ловко подсек.
— Мать отсеяла зерна от плевел, если так можно выразиться.
— Иными словами, своим уходом она отделила истинных последователей от общей массы?
Он кивнул.
— Но зачем? — задал я закономерный вопрос.
В голове появился маячок, подсказывающий деликатно подать вопрос под иным ракурсом. На последний вопрос Густав добродушно ответил: «на то, вероятно, воля Матери». Профессиональное чутье или проблески разума подсказывали о нежелании Густава делиться своими соображениями. Так что я продолжил:
— Что можете рассказать о положении церкви Матери на сегодняшний день?
— Церкви больше нет, осталась вера в, как вы выразились, старых богов, которых такие как я, в отличие от новой власти, видят живыми и чувствующими прародителями человечества, но не как высшую и справедливую силу. А нас совсем мало...
— Разве справедливость — не долг Родителей?
— Справедливость ли строится на объявлении нас сектантами? Больше людей не сажают в «Паутину» и не обезглавливают посреди площади, но по-прежнему сносят храмы. Нас это не волнует — вера живет не в каменной кладке...
— В том числе и вера в Отца?
— Бог — тот, кто является отцом ребенка, — лаконично обрубил он.
Я продолжил напор, неудовлетворенный ответом:
— Даже после ухода Матери и совершенного им впоследствии... решения?
— Однажды я прочел работу Дуплера, он точно выразил мотив, о котором молчал Отец: «теперь я стану одной плотью со всем, что сотворил, сотворю и с семенем вашим». По крайней мере, мне кажется, что я понимаю, чего Отец хотел. Думаю, он получил то единство, которое жаждал, пусть даже ценой отнятой у себя самого жизни...
— Признание собственной слабости означает проявление силы?
— Я признаю Отца и Мать, какими бы они ни были, поскольку их решения непредсказуемы в отличие от моих ожиданий, но были те, кто лично лицезрел слабость Отца и уход Матери — они сильные люди, которые могут отречься от обоих, но не потерять веру...
Ответ меня удовлетворил полностью, хоть он и не был прямым и однозначным, но я сменил тему.
— У меня вопрос личного характера, — говорят, что это «грязный» прием в журналистике, но так легче выудить больше информации, надавив на человечность, — можете не отвечать, но я считаю нужным озвучить его — это важно лично мне. Прямого контакта с Матерью вы не имели, поскольку не принадлежите к «покинутому» поколению, так почему, как бывший церковный служитель, верите в Родителей?
— Вы хотите узнать о той силе, которая меня удерживает, но боюсь разочаровать, потому что вам стоит самому найти ответ. Мое наставление покажется моветоном, но задайтесь вопросом, что представляет из себя нынешнее верование; если ответ не придет сам собой, то пути к нему для вас пока закрыты...
— Абстрактный ответ играет на любопытстве, что идет против отвечающего. Вы же понимаете это?
— Я не понимаю, но наблюдаю, — коротко ответил Густав.
— Значит, вы нашли что-то в себе, что неразрывно связывает вас с прародителями, — решил резюмировать я, поскольку старика, как мне показалось, настораживает мой менторский тон. От этого он сильнее закрывается и уходит от ответов.
— Именно так, — подтвердил он.
Снова не хочет идти на контакт, словно почуял в моих словах некоторую фальшивость. Я бы не сказал, что мне нет дела до того, о чем я беседую, но иногда профессия берет верх над человеческим естеством. Как священники умудряются почуять это? Тоже издержки профессии?..
Пора начинать следующий блок вопросов, решил я:
— Создаются новые религиозные течения и представления, которыми новая власть замещает истории о Матери и Отце. Почему идет отрицание культа Родителей в пользу поспешно сколоченных богов? Приживутся ли они?..
— Власти угодно скомпоновать мир в соответствии со своими империалистическими представлениями, условиями рынка. Об этом хорошо писал Натаниэль Тэйт в монографиях. Не скажу ничего нового, мои мысли полностью повторяют его мировоззрение. Скоро новое поколение станет свидетелем чего-то громадного и непоколебимого. Новая «вера» будет лишь строительным материалом...
— Вы знакомы с литературным наследием Тэйтов?
— С ним каждый знаком, — ехидно ответил Густав, — и я беспрекословно верю Натаниэлю, но мне ближе его отец — он ностальгист, не из касты священников или ученых господ, несмотря на то, что был достаточно набожен и начитан. Я тоже много ностальгирую, и чувствую родство с ними обоими. Иные мне перестали быть братьями, коль отказались от своих корней. Самуэль же видел и Мать, и Отца воочию — у меня нет причин не верить этому человеку. Как и его сыну, которого он отлично воспитал...
— Мы живем в темные времена?
— Сейчас появилось множество «заблудших», — согласился преподобный Густав.
— Я не совсем понимаю, кто они, — и это правда, так что выдался хороший шанс пополнить собственный багаж...
— Они, как и мы с вами, больше тоже не понимают этого.
— И все же?
— Что ж, — оживился старик, — я помню одну пожилую женщину. Она жила на ферме, которая стояла ближе к югу, где раскинулся густой лес. Люди были поражены, потому что женщина не слушала ни своих немногочисленных соседей, ни таких как я, и говорила нечто в духе: «Он по левую руку, а другие из темного языка Его. Теперь мне ничего не нужно! Каждый вечер — извращение у ног Его».
— Поразительно, но о ком она говорила?..
— Кто знает, — пожал плечами священник. — Идолопоклоннический соблазн смертоносному ложному идолу? Некто проник в людей, и они не могли разрушить возникшую нервозность. Как утверждали местные и даже приезжие врачи, это не продукт психики, а, стало быть, «Новое время» породило пока еще неизвестного...
Он осекся.
— Бога из космоса? — решил я разрядить обстановку, но старик напротив на долгое время погрузился в размышления, после чего рассказал мне, что однажды из глубин мироздания Мать спустила к первородным людям четыре Созвездия...
Первые столетия люди были слепы и глухи, они полностью зависели от Родителей и не могли выжить без заботы. После Родители не вмешивались, но помогали, посылая своих посланцев, чтобы наставлять людей в распознавании плохого и хорошего, опасного и безвредного; когда дети встали на ноги, Мать спустила с небес четыре Созвездия и дала им наказ предупреждать, возражать и просвещать неразумных детей. Созвездия понимали, что не могут явиться в своем истинном обличии, поскольку люди были суеверны и боялись чудовищ из тени, так что не стали поселяться в городе, а каждую ночь являлись в городах и деревнях мира по одному и, притворившись путниками, торговцами или фокусниками, внедряли истории, которые облагораживали умы первых жителей планеты. Часы рассказал о создании и строении вселенной. Оракул, согласно преданиям, поведал о существовании и любви Родителей. Голубь восхвалял благодетель и дух, а Треугольник научил их законам и правилам. Так пускала корни легенда, ставшая впоследствии религией, которая от века к веку пополнялась и видоизменялась, доходила до следующего поколения. Неловкие шажки человечества становились увереннее.
Священник поделился и официальным мнением, что основателем первой церкви было одно из Созвездий, имя которому Северная Корона. Раньше в этом храме можно было найти бюсты и гравюры с его изображением. После Густав поведал о снизошедших с небес Матери и Отца. Не упустил из внимания даже их пышное золотисто-белое одеяние, состоящее из ветвящихся лент и аккуратных, обвивающих тело лоскутов мягкой ткани. На мой вопрос о достоверности сказал, что это лишь записи и еще раз записи. У людей любовь к приукрашиванию воспоминаний...
Во время рассказа Густав предложил пройтись до каморки в церкви, где иногда отдыхал. В руках у меня еще жужжало записывающее устройство.
— Интересная легенда, — сказал я, удовлетворенный его повествованием, несмотря на то, что многое я и сам уже имел честь прочесть в небезызвестных источниках.
— Версия, — поправил наставительно священник.
Давно меня не поправляли, «подумал я», но священник перебил подступающие размышления неожиданным вопросом, на который я только и покачал головой. Он спросил:
— Вы знаете о люминесценциях? При активном размножении они являются причиной «светящихся» приливов. В это время все животные, которые ими питаются, накапливают большое количество токсинов и умирают. У Голимера из Ордании есть теория, что они стали причиной появления «заблудших» — иными словами, они плод бреда и измененного состояния откушавших зараженной рыбы. Кто-то под действием токсинов говорил небылицы, а кто-то распространял. Некоторые умирали, после чего самого странного на деревне обвиняли в ереси. Но Голимера разбили в пух и прах, посчитав теорию не слишком состоятельной. Время приливов, говорили критики, зачастую не сходится с пиком активности появления «заблудших».
Этого я, если честно, не слышал, — пришел я к выводу, безрезультатно пролистывая в голове имеющиеся воспоминания...
— А что слышали о процессе над искоренением последователей веры и иных еретиков (в том числе и «заблудших») из-за особых погодных условий, возникших после ухода Матери?
— Катастроф было предостаточно, но не понимаю, как связывается радикальность в поведении властей и природных катаклизмов, — засомневался я.
— Поэтому и автора этой теории разобрали по косточкам, но в чем-то он был прав. Первое время в результате аномальных дождей зерно, используемое для хлеба, оказалось заражено бактерией, а после употребления этой пищи люди стали испытывать различного рода галлюцинации...
— Оттуда исток той самой нервозности, о которой вы говорили?
— Как сказать. Люди не могут убить то, чего не могут видеть. Бросают камни преткновения во все сферы сущего, и уже извратили искусство, опорочили веру. Раз Матерь ушла, а Отец молчит, то они подумали, что все позволено. Началось дробление. Большинство людей пришли к выводу, что церковь должна сохраняться как символ этического порядка, но другие решили, что вседозволенность — это отсутствие морального начала. Они и пришли к власти, разрушая институт церкви Родителей как таковой. Философия беспорядка — беспорядок монстра. Скоро не останется никого, кто помнил истинное имя Отца и Матери — будет только страх перед собственными чудовищами...
Я замолчал, обдумывая следующий вопрос, а священник в это время зажигал новые свечи и извинялся за то, что воспринял шутку так серьезно. Небо за единственным окном становилось более хмурым. Влага просачивалась сквозь щели. Воздух раздражал специфическим запахом озона. Я и не слышал, как вдали громыхало. Я продолжил расспрашивать его, на что Густав особо не возражал. Хотя я видел, что он уже устал отвечать на вопросы, но у меня еще есть немного времени.
— Осталось множество великих писаний, которые были спрятаны. Не думаете ли вы, что однажды кто-то случайно отыщет их?..
— Пусть ищут, священники в этом деле не уступают торговцам, прячущим навар на черный день. Кровь к крови, — хохотнул он.
— Что с ними сделают, если обнаружат, например, через сто лет?
— В большей степени это зависит от тех, кто не потеряет бдительность, — изрек он с убежденным выражением лица, в котором теплилась надежда...
— Как не потеряло его семейство Тэйтов? — вставил я вопросительно.
— Я чту их память, но лирическая формула счастья в литературе не выходит за пределы ее рамок. Жизнь устроена по-иному, в ней куда больше иррациональности. Любовь в книгах распланированная, структурная. Но на деле она — облако текучих синонимов, без границ и ясности. Счастье героев в том, что автор знает, где поставить точку — тогда их любовь считается завершенной. Она заканчивается, когда закрывается книга...
— Их любовь фальшива? — удивился я, но пастор предвосхитил мои дальнейшие вопросы и быстро ответил на то:
— Она превоспета, но близка поколению...
Задержав палец над кнопкой «стоп», даю понять собеседнику, что следующий вопрос будет последним. Он выпрямился, словно принимая последний удар в грудь.
— Я догадываюсь, какой ответ последует, но все же спрошу: верен ли был выбор Матери? Ожидаете ли вы ее возвращения? — быстро добавил я, словно собеседник сейчас испарится.
— Все, что могла сделать Мать, — потребовать от нас выбрать жизнь, и, если вы слышали недавнее известие, — помрачнел он, — то должны догадаться о решении человечества. Дальше неразумные птенцы отправятся за удаляющимся образом высшего существа, кем бы его они ни заменили, — поставил точку священник.
***
Вскоре журналистский долг звал меня к еще одному представителю разрушенной «цитадели» веры. Предстоит последняя встреча, обработка и написание материала, но уже сейчас я доволен тем, что смог собрать.
Как прежде не будет никогда — именно на этом сошлись все мои собеседники. Лаконичный и краткий прогноз из списка, включающего и Минхетскую полицию, и государственных служащих Гринсборо, и преподавателей высших и средних заведений Атриума. Иными словами, кого только не было! Но я спрашиваю себя, как и советовал преподобный Густав, а надо ли нам возвращать прежнее и куда-то возвращаться? Зачем срываться по указанию сумасшедшего ориентира в поисках бросившего нас родителя и просить снова взять под крыло «неразумных птенцов»? Не согласен с Густавом. Нужны ли нам Родители? Вот главный вопрос. Один из фундаментальных вопросов, на которые следует ответить философам Ордании.
Подобно ракете, мы сбрасываем ступени и набираем высоту. Так одной из ступеней сгорели в атмосфере Старые боги, а другой — лирический аскетизм брошенного поколения. Мы не ищем образ Матери — мы в борьбе за новый ориентир, который неизбежно породит новые поколения, верующие в своих идолов. Но все это новые попытки долголетних поисков. Однажды мы поймем, в чем заключается их цель. Мы сможем признаться самим себе в чем-то важном и страшном. Пусть этим страшным признанием будет нереальность Материнских и Отцовский поступков. До тех пор остается надеяться, что где-то в глубинах космоса мы не наткнемся на женский силуэт, который в слезах кинется обнимать своих выросших до неузнаваемости детей, так и не усвоивших преподанный урок. Но все это будет потом...