За большим круглым столом молча сидели люди. Немолодая женщина с небритыми подмышками мечтательно разглядывала висевшую напротив нее картину. На картине столпились папки для документов, красно-синее мельтешило перед глазами. В некоторых рядах папок зияли пробелы, их художник закрасил черным. Красно-сине-черное мельтешило. Огромная картина, почти на всю стену. Еще пару месяцев назад в нее вглядывались коммерсанты и чиновники, которым долго не несли кофе. Кофе обычно готовила женщина в красном, тоже красном переднике.
- О чем эта картина? Что на ней? – пошевелила губами женщина и слегка протянула руку вперед.
Умный, седоватый и поджарый мужичок в очках, белой рубашке сидел закинув ногу на ногу и ответственно вглядывался в картину, силясь расшифровать произведение искусства. Губы тонкие, глаза внимательные, ястребиные. И сам он похож на большое пернатое. Взъерошенное, квакающее, ютящееся в воображаемом гнезде. Была еще и зеленоглазая брюнетка, она сидела рядом с пернатым. Заданный только что женщиной с небритыми подмышками вопрос она восприняла явно скептически. Зеленоглазое обаяние ее тридцатилетнего личика затемнилось гримасой. Она самая умная и больше всего на свете ее раздражают глупые вопросы, особенно от женщин, особенно от женщин с небритыми подмышками. Ох уж эти женщины. Если бы задавательница вопроса брилась, зеленоглазая красавица восприняла бы ее как следут. Но она не любит маргиналов. Она любит других. Поэтому она только вскользь прошлась глазками по трехцветному полотну и кратко, с раздражением указала, что теперь, после того, как все закончилось, некий мужчина с длинным заграничным именем должен выкупить эту картину и что он ее не выкупит, потому что никакой художественной ценности она не представляет.
- А, может, это Рафаэль, - пошутил пернатообразный господин. Зеленоглазая барышня охотно захихикала, потому что любила хохмы от солидных мужчин, вот это уже было ей ближе. Он посмотрела на него вполоборота и, наверное, ослепила своего соседа по большому деревянному столу кривыми белыми зубками.
- Там же нет его подписи, - возразила она и отпила просекко из пустого бокала.
- Ну и что? Это другой Рафаэль, и он не подписывался. Такое может быть? – захихикал пернатообразный мужчина.
Зеленоглазка сочла прозвучавшее мнение маргинальным, и никак не отреагировала, но остальные девять человек улыбнулись и поддержали завязавшийся разговор.
- Да, я вот почти двадцать один год смотрела на эту картину и так и не поняла, про что она. Мы ее купили в хорошие времена. Тучные были годы. Ой, мы вот тогда так часть отдыхать ездили. С мужем еще, – блондинка в очках трогательно рассматривала сквозь лупы очков блестящего молодого человека, случайно оказавшегося напротив нее.
Каждый оказался друг напротив друга случайно – в этом сомнений нет, но этот молодой человек прибыл последним и занял единственное свободное место за дружелюбным и тогда еще молчаливым столом – напротив жалостливой и участливой женщины, которая бдела обо всех и будто всхлипывала. Дай ей волю, и она разразится причитаниями. Ой, двадцать один год тут работла-ла. Бедолага. Где же жизнь-то? Все проработла, вот только пенсию оформила, и на-те, горе такое.
На столе скучали виноград, пицца и ананас. Просекко разливалось по бокалам чуть охотнее.
В бой ринулась зеленоглазая барышня, слева от которой, кстати, сидел блестящий молодой человек. Он был блестящим, потому что имел сосредоточенное выражение лица и запонки, которые были такими же многозначительными, как непонятная картина. Соседка его принимала за своего, и если бы вы пригляделись, то сразу бы поняли, что у них сговор. Еще две минуты назад, пока рассуждала стыдливая блондинка про что-то абстрактное, зеленоглазая гарпия делилась со своим соседом по большому круглому столу практическими советами.
- Кто-нибудь помнит корпоративный вечер, когда мы катались на верблюдах по пустыне в Марокко? Там была какая-то фантасмогория. Все в белых простынях, песок, я ничего не видела сквозь очки.
- Ой, ты зря напомнила, мы помним, как ты себя там проявила, - блондинка пришла в полный восторг от того, что, наконец-то, можно перевести разговор на веселый анекдот, и все ка как один устремилась на зеленоглазую девушку, будто подбадривая ее к продолжению рассказала о марокканской поездке. – Ну, расскажи, нам! – захихикала блондинка сквозь сопли и шампанское, утирая нос и щеки салфеткой.
- А, ты ведь ничего не помнишь, да? Да, ты там время хорошо проводила. – Зеленоглазая девушка отвернулась в сторону пернатообразного мужчины и взглядом указала на бутылку шампанского. Шампанское запенилось в бокале от нетерпения. Обиженные губки лакали алкогольную пену, головка откинулась назад, и за столом стало вальяжно. Продолжали пить.
- А ты не помнишь, как ты визу делала в Америку? Мне вот нужно сейчас, - к зеленоглазой барышне обратилось девушка-стрекоза, прятавшая свои огромные вращающиеся глаза за лупами неказистых очков. Девушка-стрекоза носила косички и до этого момента молчала и ела пиццу, и теперь никто не понимал, зачем ей понадобилось в Америку.
- Как я могу этого не помнить, блин, - зеленоглазка скукожилась в самой скептической гримасе, на которую была способна. Она сжала губки в улыбке, потом обнажила кривые зубы. В глаза бросалась ее щербинка, черные кудрявые волосы шелушились локонами по перебираемому солнечными зайчиками лицу. Солнце желтело в бокалах, скакало по аппетитным кусочкам пиццы, и как-то все за столом его радостно принимали и с удовольствием то и дело разворачивали головы в сторону окна.
Девушка-стрекоза не отступала и что-то говорила про визовые центры, документы, политическую напряженность. Зеленоглазая дама хохотала и пила шампанское, при этом внимательно следила за реакциями своих соседей – пернатообразного мужчины, которого на тот вечер составляли дорогой костюм, ухоженная борода и дергающийся глаз, и блестящего молодого человека, носившего костюм средней ценовой категории, белую рубашку и очки в тонкой женской оправе. Он весь будто пошатывался на стуле, и его привлекали только пицца и фрукты, которые он поспешно, но со вкусом уплетал, и делался таким занятым, что никто и не думал обратиться к нему, кроме зеленоглаой соседки, которая то и дело негодовала от такой занятости и не верила, что ее молодой сосед, многообещающий профессионал, такой обжора.
Солнечный луч проделал секундный путь от очков пернатообразного мужчины до бокала его зеленоглазой соседки. Она осторожно поставила бокал на стол, и луч исчез в кулуарах белоснежной блузки. Мужчина-птица тихо постучал пальцами по деревянному столу. Разговоров уже не было и до этого шепелявого, глухого постукивающего звука, но теперь они полностью смолкли, и блондинка больше не плакала и не всхлипывала, а только зеленоглазая девушка уставилась в стену напротив заряженным и готовым на подвиг взглядом, и если бы посередине комнаты были натянуты рыболовные лески или еще какие-нибудь нитки, то заряд энергии, запущенный и движущийся к стене произвел бы жужжанье про-пыр-дзинь или какое-нибудь похожее жужжанье, которое разбудило бы немногословных сонь, убаюканных за столом едой, шампанским и скукой.
Пернатообразный мужчина ничего не хотел говорить, а хотел просто все прекратить и уйти, потому что ему больше нечего вспоминать, но он не сдержался , что ли, под заходящее, уже прячущееся солнышко испустил:
- А вы тоже это чувствуете? Какое же странное оно, это чувство. Это и грусть, потому что все закончилось, и радость, потому что теперь мы свободны. Мы же все надеемся, что что-то изменится к лучшему. Мы рады! Какое-то странное ощущение. Мне скорее радостно, перемены – это хорошо.
Все оживились. Зеленоглазая девушка поморщилась, и деланная интеллектуальность затемнила ее маленькое лицо. Тонкими пальцами она теребила перламутровую пуговицу на блузке.
- Опять каике-то полутона, - зло развернулась она к пернатому господину. – Я ничего не поняла. Радость, грусть? Вы о чем?
- Мне, как и другим, не только грустно, но и радостно от того, что так случилось, - он хотел сказать что-то еще, но недоговорил, потому что она нагнулась прямо к нему и громким шипящим шепотом зашипела:
- Что вам грустно? Вы все забыли, да? Я этого не слышала, и мы все заканчиваем. Мне надоело!
Пиццы больше не осталось совсем. Фрукты еще догорали. Клетчатка у едоков была в меньшем почете. На дворе разгорался закат.
- Ну, милая, а вот что вы так злитесь? Ну, подождите, – женщина, проработавшая двадцать один год, трогательно повернулась к зеленоглазой девушке и всем своим обстоятельным видом будто приглашала ее к справедливому и интересному диалогу. – Ну вы что? Молодая, такая, красивая. Он же прав! Грусть и радость. Как это точно.
- Рады, что пирожки будете печь? Вы же пенсию оформили? – зеленоглазка снова захихикала. Блестящий молодой человек смотрел в окно и ощупывал томящиеся запонки, примостившиеся на рукавах уже пожелтевшей от скуки и бесцеремонного пота белой рубашки. Зеленоглазая девушка никак не спускала загорелых пальчиков с перламутровой пуговицы. Ее блузка стойко переносила скуку и оставалась белоснежной.
Лысый мужчина в очках, сидящий напротив этой пуговички, уже собирался домой, дожевывал цитрус и близоруко всматривался в двигающуюся по кругу пуговицу, которая вот-вот оторвется и звучно покатится по деревянному столу или исчезнет в мягких благоухающих глубинах.
- Вот ты вечно, вот ты вечно это. Дорогая моя, пирожки – это хорошо. Тебе тоже бы не мешало научиться. У меня-то и муж, и дети, а у тебя что? – трогательная блондинка горделиво вздернула свиной носик. Зеленоглазая барышня хохотала. Глаза трогательной блондинки на мокром месте.
Пернатообразный мужчина нахмурился и квакающим голосом пробрюзжал:
- Ирина, мы вас поняли. Давайте заканчивать. У нас у всех все впереди. Это я и называю радостью, согласна? – уточнил он у своей зеленоглазой соседки. Произнося последние извиняющиеся слова, он перешел на полушепот, который совсем потонул в расшаркиваниях собирающихся по домам гостей. Лысый мужчина-созерцатель попрощался и вышел из комнаты. Какой-то непонятный персиковый призрак бродил по усталому лицу блестящего молодого человека. В одном из углов комнаты полыхал прощальный костер лиловым и красным. Он скоро потух, и за окном быстро стемнело.
- Банально. Ты, по-моему, не это имел в виду. Ну, вы тут все случайные люди, как я понимаю.
Пернатообразный мужчина расслабился и откинулся в кресле. Ему осталось допить бокал, который он мучал весь вечер, и покинуть всех восвояси, потому что ему и правда радостно, а где грусть в этой радости – он уже не различает. Впереди такая весна, или осень, что все равно. Слишком жарко в этом месяце и неправильные мысли обнаглели до того, что больше не шифруются за формулировками.
- Закат сегодня красивый был. Хорошая фотография получится. Получилось, как будто этот ясень горит.
Пернатообразный мужчина кивнул и улыбнулся блестящему молодому человеку. Заботливая девушка-стрекоза собиралась сидеть до последнего, она уютно обосновалась в кресле, а до этого, когда погасло солнце, успела включить электрический свет, который теперь весь сосредоточился на молодом человеке, язвительно высветив его случайные морщины, мятый пиджак и сальные волосы, обрамляющие продолговатое лицо.
- Интересуетесь фотографией? У меня сын тоже раньше, - одобрительно кивнула примирительная женщина-блондинка. – Думаю, внучку отдам в художественную школу.
- У вас уже внучка? - поинтересовался пернатообразный мужчина, делая смачный глоток шампанского.
- Ой, а я не говорила? Вроде приносила тортики месяц назад. Ой, как вы не знали.
- Зачем ты сфотографировал? – зеленоглазая девушка сидела вполоборота. Кошачьи зеленые глаза рассматривали юного фотографа с ног до головы, как будто она видит его впервые.
- В смысле зачем? Я сказал зачем.
- Эту чушь про фотографию? Ты сейчас шутишь что ли?
- Господа, счастливо оставаться. Еще раз всем удачи. Контакты друг друга у нас есть, - пернатообразный мужчина исчез в коридоре. За ним молча последовала примирительная блондинка, которая скоро станет бабушкой и которая верит в радость и грусть, и в радость больше всего, потому что станет скоро бабушкой.
Фотограф поднялся. Она тоже поднялась. Она не стала чего-то там ждать. Фотограф не видел, смотрит ли она на него, потому что смотрел прямо перед собой, а напротив ее еще не было. Она не бегала вокруг него. Она была то ли сзади, то ли справа. Пошел к выходу, сумка через плечо, запонки, потная рубашка, красивая фотография в телефоне. Придет домой и первым делом что сделает? Примет душ, заварит себе чай, выложит фото. Перед эти обработает. Будет красиво и будут лайки.
А она что-то говорит, и уже много всего сказала. Как всегда, она говорила эмоционально, и в комнате уже никого, как всегда, кроме них двоих, не было. В окно нетерпеливо стучались ветви дерева, которое уже, наверное, сгорело на фотографии фотографа. Может, этот особенный закат, подытоживающий общее время этих людей, которые пришли на поминки, так раззадорил холодную зеленоглазую королеву. Он сказала много слов – все холодные, колкие, как там про такие еще говорят. Он слушал и не понимал, про что она говорит, а точнее, он все понимал, но ему было обидно, потому что он делал для нее всякую чушь и даже обсуждал что-то, как настоящий интеллектуал, и носил запонки, чтобы у нее к нему было меньше вопросов. Вопросов не только не случилось, но и образовалась привязанность, и каждое утро – она приходила, конечно, раньше всех, - она ждала его, заходящего к ней в кабинет с новостями, которые они обсуждали, он говорил и кивал, и она много говорила и одобрительно кивала, но у них, как ей казалось, ничего не получалось. Она все пыталась продолжать, и тем становилось все больше, и слова потопили в себе действительность. Этой действительностью были мебель, бумаги, канцелярия и канцеляриты, сканеры и мониторы, книжки и буквы, которые когда-то выстроили в ее голове стройное понимание жизни, подтвержденное авторитетными и авторитарными людьми с холодными и властными голосами, произносящими логичные и разумные фразы. На кухне они пили кофе. Он говорил уже про что-то другое, она улыбалась, но не понимала. Ей нравились его запонки и три разных костюма, которые он купил у ее знакомых, поэтому она только улыбалась и не думала, что он всерьез. Он был бдителен и не говорил лишнего, ему нравилось, как они общались и как она его хвалила. Как будто у них было что-то общее. Сговор. Дружба. Уговор.
Вечером она возвращалась домой, которого у нее не было. Ведь домом считают не только кошку, у которой тоже зеленые глаза, да шкаф с писаниной, и еще пыльные предметы вокруг, а в общем пусто, и на душе, и в шкафах, потому что писанина не в счет. Только ты об этом еще не знаешь, но подозреваешь, и поэтому так радуешься утреннему кофе в пустом офисе с коллегой, молодым и непонятным. Он покорный. Он делает набор непримечательных и в целом никому не нужных действий домом, дома которого у нее нет. Она что, думала, что у них что-то выйдет – у двух настоящих профессионалов? У мастера и у ученика. Она, хотя и не любила закаты, думала о многом, вернее тревожилась о многом. А ему просто нужно было пройти испытательный срок. Или не ему?
Сейчас она видел кого-то другого. Бегающие глаза, красные щеки и потные ладони, которые скользили по большому круглому столу, за которым они только что сидели и из -за которого уже все вышли. Она смотрела на него, а он пялился на этот дурацкий, как она думала, ясень, который упорно, под воздействием ветра, напрашивался к ним в кабинет. Она не понимала, что он говорит. Она слышала его голос только фоном, но и ярость, и обида засеменили по ее загорелому лицу.
- Я буду вставать рано утром. Как раз сейчас осень. Я буду любоваться лесом, полем. Не спеша я буду готовить себе завтрак. Два яйца, помидор, колбаса, хлеб, какао. Никаких сообщений от вас и ни от кого. Я наконец-то брошу телефон, выкину его. После завтрака читать. Ходить на реку. Подходить к ней медленно, не спеша. Чтобы смаковать вид. Вода синяя, небо голубое, теплая осень. Я не такой, как ты. Вы бы бежали, бежали, ныряли бы туда. Как можно нырять в реку, когда она так неторопливо несет свои воды, когда там рыбка плещется? Листья будут шуршать под ногами. Шуршать! Какой же это кайф. Осень будет теплой. Буду читать. Книги тоже пахнут! Моим деревянным шкафом, моим детством! Я всю жизнь готов перечитывать одну и ту же книгу, только бы было тихо и она вкусно пахла! Подожму ноги и буду сидеть в теплых носках! В моих родных носках, - он замолчал. – Мне…мне эти носки связали, с любовью, а я, я ни разу не носил. Сразу после завтрака буду в носках. Не буду их снимать. Вы, вы не знаете, какие вы по сравнению с этим человеком! Какие у нее руки, старые, морщинистые, и ничего она про вас не знает, и ничего она про вас не поймет!
Мне вчера приснился сон, что мы все прощались, и ты отказалась меня поцеловать. Да, по-русски поцеловать, как принято, на прощанье. Я расстроился, так уж мне хотелось, чтобы и меня чмокнула, а не только этих вот. Так уж и мне хотелось, чтобы ты думала, что я как ты и как они! Разыграл! Разыграл бы я вас вот так, - он залился мелким, брызгающим смехом. – Ты дура, дура, думала, что я такай же! И вот эти все ваши запонки, рубашки, - он попытался снять запонки, но пальцы его не слушались, и он бросил.
Над Тарусой огромный небосвод. Холодает, но на душе тепло. Багряная река готовится ко сну, и лес скоро поглотит в своей дремоте расстаявшее красное солнце. На столе к чаю будет билевский яблочные мармелад. Наконец-то он закутается в толстовку, которую подарил близкий друг. Он ее купил в Америке, там он учился, а сейчас тоже спился. Билевский мармелад кисло-сладкий. Наконец-то не будут потеть подмышки, рубашек не будет, ее не будет, и не известно, что вообще будет, но впереди же вся жизни – уже не вся, правда. От этого тревожно, но жизни, хочется надеяться, еще много, поэтому все наладится. Все лучше, чем было.