Местом постоянной работы нашего информационно-вычислительного одела было ВЦ ЧАЭС, который располагался в коридоре между третьим и четвёртым блоками, где мы трудились на ЕС ЭВМ вместе с гражданскими автоматизаторами станции.
Постоянно сидеть на ВЦ мне было не сильно интересно, природное любопытство тянуло узнать и увидеть, как можно больше и мне это удавалось. Я был в реакторном цехе третьего блока, который во время моей командировки готовился к запуску, на крыше третьего-четвёртого блоков, внутри саркофага, в тоннелях под четвёртым блоком, в городе Припять, в «рыжем» лесу, в отселённых деревнях Зоны, ездил в промзону и на техплощадку станции, на её Открытое распределительное устройство (ОРУ). Кое-что удалось втихаря сфотографировать. Тогда частная фотосъёмка была строго запрещена, а фотографу грозили строгий выговор, высылка из Зоны и вдогонку отрицательная характеристика в его часть.
Видел много, был много где, слышал много чего и вот захотелось про эти места рассказать.
ЧАЭС
Безусловно, самым интересным объектом в окрестностях Чернобыля для любого ликвидатора была сама Чернобыльская, ордена Октябрьской революции атомная электростанция имени В.И.Ленина. Описывать её устройство и технические характеристики тут не стоит – в Википедии хорошо и подробно написано. Постараюсь описать свои впечатления, а их есть у меня до сих пор.
До ЧАЭС я ни разу не видел атомных электростанций, особенно так близко, да и тепловые только небольшие попадались. АЭС – это действительно огромные сооружения, даже если говорить только про реакторный и машинные залы с другими необходимыми помещениями. Но ведь есть ещё Административно-бытовой комплекс (АБК), ОРУ, вспомогательная дизельная электростанция, пруд-охладитель, напорные бассейны, градирни, хранилища ядерного топлива и отходов, здание управления ЧАЭС и множество других подсобных зданий. Всё это связано между собой закрытыми переходами, открытыми улицами, переулками и тротуарами. Куча проводов проложено по воздуху от энергоблоков к ОРУ, а далее тянутся в разные стороны высоковольтные линии.
Чуть в стороне промзона, ощетинившаяся лесом подъёмных кранов – зона строительства пятого и шестого блоков, которые представляли собой гигантские коробки из металлических швеллеров и двутавров, железобетонных столбов и балок. Связанны они стенами и перекрытиями только слева, со стороны строящегося пятого блока, а справа практически голый скелет будущего шестого блока.
Получается приличный город с явными доминантами в виде готовых и строящихся энергоблоков, множеством строений поменьше, плюс огромный, в несколько квадратных километров, пруд-охладитель в качестве внутригородского моря. Но главной доминантой был-таки саркофаг – огромный, тяжёлый, мрачный, угрюмый, с бетонным серым основанием и металлическим тёмно-серым верхом. Несколько оживляла его высокая красно-белая металлическая труба, стоявшая на крыше единого здания третьего-четвёртого блоков, но и она, по-моему, не делала саркофаг менее мрачным и угрюмым.
Практически сразу после выезда за границу Чернобыля, становится видна промзона, чуть позже появляется саркофаг и вся станция. Даже издалека ощущается грандиозность станции, а при приближении к ней ощущение перерастает в некий благоговейный ужас. Со временем, ежедневно работая на станции, эти ощущения несколько притупляются – человек очень адаптируемое существо.
Внутри ЧАЭС уже не ощущается столь грандиозной: множество помещений, чаще без окон, дробят пространство и только «золотой» коридор по первоначалу кажется бесконечным – он проходит через всю станцию от управления станцией до четвёртого блока. Раньше, до аварии, он был не «золотым», а обычным оштукатуренным белым коридором, но из-за того, что простым снятием верхнего слоя штукатурки его дезактивировать не получилось, пришлось пришивать по его периметру листовой свинец, а сверху его закрыли металлизированным покрытием характерного золотистого цвета. Это была главная пешеходная магистраль внутри станции, по ней ежедневно ходили сотни и тысячи человек. Потолок, стены и особенно пол коридора постоянно и тщательно мыли «партизаны», поэтому коридор был одним из наименее опасных мест на станции.
Нам, ИТ-шникам, каждый день приходилось проходить этот «золотой» коридор из конца в конец. У нашего отдела, собиравшего и обрабатывавшего секретные данные о радиационной обстановке в Зоне и на её объектах, включая собственно ЧАЭС, была отдельная комната рядом с ВЦ, располагавшаяся в самом конце третьего блока и смотревшего своим окном на саркофаг. Чтобы на нас не сильно оттуда «светило», окно было заделано толстым свинцом и поверху оклеено обоями.
Однажды я напросился у коллег с Лодочной, делавших съемку радиационной обстановки в помещениях станции, сводить меня в реакторный зал третьего блока. Со своим пропуском-вездеходом я мог туда и один сходить, пропустили бы, но тогда получалось праздное шатание по ЧАЭС, что не приветствовалось. А так я не только увидел реакторный зал, но и выполнял полезную работу, измеряя уровни радиации. Войдя в помещение зала, сначала я увидел характерные металлические квадратики на крышке реактора, которая являлась его полом. Потом обратил внимание на заделанную дыру в крыше зала. Говорят, что туда, вместо жерла четвёртого блока, случайно упал мешок с бором, сброшенный с вертолёта в первые дни после аварии. Висели там тепловыделяющие сборки (ТВС), а под крышей специальный «полярный» подъёмный кран, который их должен опускать или поднимать из реактора. Расспросив сотрудников станции уразумел что такое ТВЭЛ (ТеплоВыделяющие Элементы), составляющие ТВС и таблетки из диоксида урана, составляющие ТВЭЛ. Наши коллеги, которые производили съемку местности вокруг ЧАЭС, говорили, что им приходится куски и/или даже целы таблетки ТВЭЛов до сих пор находить, а ведь после аварии более года прошло. Ну а про радионуклиды, так мы называли мелкие и микрочастицы этих таблеток, и говорить не приходилось, они были повсюду и поэтому в «грязной» зоне мы ходили обычно в респираторах – вдыхать или проглатывать нуклиды не хотел никто. Теперь я на всю жизнь запомнил, как выглядят эти ТВС-ы и ТВЭЛ-ы, что такое реакторный зал АЭС и какие в нём работают подъёмные краны.
Про Саркофаг, крышу третьего-четвёртого блоков и трубу я уже написал в отдельном рассказе «Чернобыль. Саркофаг». Про тоннели под четвёртым блоком рассказывать нечего – мрачно там, тесно и не интересно, сходить туда было занятно только до входа в тоннель, потом весь интерес пропал и хотелось выйти как можно быстрее, хотя клаустрофобией я не страдал.
А вот про АБК есть что сказать. Он располагался у «золотого» коридора между первым и вторым блоками. Говорят, что был свой АБК у третьего-четвёртого блоков, но его решили не восстанавливать. Самым интересным и полезными для здоровья в АБК для нас были две штуки:
Во-первых, специальная душевая с переодевалкой. Там мы меняли повседневную защитного цвета робу на белую станционную при входе, а при выходе старательно смывали с себя возможно прилипшие нуклиды, проверялись на большом, в рост человека дозиметре, установленном между «грязной» и «чистой» зоной, и, если добился необходимой чичтоты и уже не «светишь», переодевались обратно в повседневную робу. Кроме мытья в станционном душе, нам иногда удавалось попасть в чернбыльскую городскую общественную баню с настоящей парной. Просто с улицы попасть туда было трудно, но мы со своими сборниками чернобыльского фольклора быстро нашли общий язык с начальством бани и пользовались банными услугами всегда, когда это удавалось, жаль, что удавалось редко. При необходимости мы могли помыться ещё в душе родной Гинекологии. Там его восстановили для курчатовцев, но нам никто не запрещал пользоваться душем в их отсутствии, т.е. рано утром и/или вечером. Таким образом мылись мы, как минимум, раз в день на АБК, а в особых случаях удавалось это сделать три-четыре раза. Помывка в Чернобыле лишней не была никогда.
Во-вторых, станционная столовая. Это было огромное, как мне тогда казалось, помещение в переходе между первым и вторым блоками. В столовой царило абсолютно коммунистическое отношение к пище, в том смысле, что она ни работникам станции, ни ликвидаторам не стоила ничего. Кормили на ЧАЭС очень даже неплохо, как с т.з. качества и вкуса еды, так и с т.з. её разнообразия и количества. Столовая работала круглосуточно, также как круглосуточно работала станция. Мы, ликвидаторы, частенько пользовались ею не только в обед, работая в ночь. Одно было плохо – столовая от ВЦ была далеко и по-быстрому сбегать на обед не удавалось. Когда нас требовали выдать информацию о том-то, и том-то уже вчера, а она ещё не вся введена или даже не получена, то приходилось сидеть за терминалом и без обеда, и без ужина. Но мы военные, присягали «беспрекословно переносить все тяготы и лишения военной службы», вот и переносили…
Последнее о чём бы хотелось немного сказать – это лестницы и переходы внутри станции. Из них только «золотой» коридор был относительно прямым и понятным. Всё остальное для людей, особенно страдающим пространственным кретинизмом, к которым во-многом отношусь и я, являло собой тихий ужас: лестницы вниз и вверх, затейливые повороты, тупики и разветвления коридоров, внезапно появляющиеся места с работающими людьми и давно, ещё до аварии, заброшенные помещения. Я, когда ходил по станции, никогда не мог чётко понять где я нахожусь, как я сюда попал, куда идти дальше и как отсюда выбраться при необходимости. Но ходил я, к счастью, с провожатыми, которые чётко вели в нужное нам место, не задумываясь выбиравшими единственно верный путь. Как они это делали я не могу понять до сих пор.
ПРИПЯТЬ
Не менее интересным объектом в окрестностях ЧАЭС был бывший город атомщиков Припять. Летом 1987 года это был ещё достаточно целый город, хотя и с засыпанными песком дворами и улицами. Город очень симпатичный, особенно при разглядывании его с высоты. Я видел его с крыши третьего-четвёртого блоков и с одной из его высоток – здания радиозавода «Юпитер». С этого ракурса это был красивый, новый, компактный, аккуратный город. Однако, спускаясь на его улицы и бродя между домами мне становилось чуть не по себе: никого на улицах и во дворах; брошенные детские игрушки в песочницах; лоджии домов со стёклами и без оных, на некоторых из них вот уже второй год сушится бельё; стоящие у открытых гаражей на спущенных шинах легковые автомобили и унылый песок кругом. Но дома ещё не обшарпаны временем; стёкла никто не выбивал – некому, а ликвидаторам не до них; весёлые зелёные лиственные деревья в парках и вдоль улиц; как будто только что закрытые магазины и газетные киоски с нераспроданными тиражами внутри. Вот из-за такого диссонанса мне становилось не по себе, а некоторым особо впечатлительным ликвидаторам даже жутко становилось.
В Припяти, практически по всему периметру города, были выстроены гаражи для личного и общественного транспорта. Это было очень удобно для всех. Город по площади маленький, всего 8 кв.км, с населением около 50 000 человек; населён главным образом высокооплачиваемыми советскими специалистами-атомщиками. Машины были у многих, если не у большинства, так как обеспечение лучше, чем в Москве. Для машин нужны гаражи и, желательно, недалеко от дома. Так и появились гаражи вокруг города. Своим пещерным видом они его не портили, а для населения очень удобно – даже из центра до своего гаража не более 10-15 минут пешком.
Когда произошла авария, а точнее на второй день после неё, когда объявили эвакуацию, на собственных машинах выезжать запретили, как запретили брать с собой и Мурзиков с Мухтарами. На автобусах вывозили только людей с документами и минимумом вещей, большая часть нажитого скарба с машинами остались брошенными. Обещали, что вскоре все вернутся в свои квартиры, но степень зараженности города оказалась такова, что жить там стало невозможно и будет таковой ещё сотни лет. Его и дезактивировать толком не стали, только засыпали зачем-то песком, видимо для укрытия от излучения высевших на город радионуклидов. Это было глупостью, но вот так вот сделали. В результате, машины так и остались в гаражах, а некоторые на улицах.
Мародёры есть везде и всегда, многие из них весьма недалёкого ума, поэтому в первую очередь они позарились на брошенные машины, особенно на те, которые стояли на улицах Припяти – соблазн был уж очень велик. Один знакомый ГАИшник рассказал такую историю. «Светящуюся» машину «Волга» ГАЗ-24 (крутейший по тем временам автомобиль) остановили на посту дозиметрического контроля аж у въезда в Ленинград. Мародёр двое суток пробирался на ней лесными тропами в Питер, чтобы продать и хорошо навариться. По лесам он ехал, зная, что на магистралях при выезде из Зоны сразу после аварии понаставили посты с автомобильными дозиметрами. Ну не думал мародёр, что такие посты поставят так далеко от Зоны, вплоть до Москвы, Ленинграда, Ростова и т.п., вот и потерял бдительность. А может быть потому, что стало ему сильно плохо от переоблучения. Оказалось, что все двое суток он ехал с приличным куском таблетки ТВЭЛа под водительским сиденьем, который его облучал так, что набрал мародёр, по прикидкам, до 600-700 бэр, а с такими дозами не живут. Вот и он не выжил.
Это был далеко не единственный случай краж автомобилей из Припяти. Но ведь все они были заражены, поэтому весной 1987 года решили все машины вывезти за город и закопать, что и было сделано к осени. Мне таки удалось одну из последних припятских машин сфотографировать. «Одиннадцатая» стояла без номеров, без стёкол, но со щетками и баллоны накачаны.
Для вывезенных из Припяти атомщиков уже в начале 1987 года начали строить новый город на территории Черниговской области – Славутич, правда приписали его к Киевской области. Строил его весь СССР, как Ташкент после землетрясения 1969 года. Жили там люди сначала в построенных на скорую руку бараках, но уже осенью 1987 года первые квартиры были распределены самым нуждающимся многодетным семьям. Мы про Славутич много слышали от наших гражданских коллег на ВЦ ЧАЭС. Тогда они ещё жили в бараках, но с воодушевлением рассказывали про новый город, который появлялся у них на глазах прямо на пустом месте, про планировки квартир в которые их поселят, про возводимые там детские сады, школы, магазины, поликлиники.
Про Припять атомщики вспоминали только с теплотой и грустью. Это был город их молодости, куда их распределили после институтов и техникумов со всего ССР, где они жили, откуда ездили на работу (кто работать на АЭС, а кто её строить), встречались, любили, женились, рожали и воспитывали детей. Говорили, что все леса вокруг Припяти были в импровизированных площадках для пикников – атомщики очень любили выходить в лес, который начинался сразу за гаражами, там жарили шашлыки, выпивали немного, пели песни болтали, а их дети, которых зачастую в компании было даже больше, чем взрослых, тут же играли. Много они говорили и про тех же, но теперь больных своих детей, про очереди в киевских и черниговских детских поликлиниках, которые в основном составляли припятские мамочки с их больными детьми, и про то, как неодобрительно в этих очередях к ним относятся местные.
А этот лозунг на крыше одного из жилых зданий Припяти я на всю жизнь запомнил: «Пусть будет атом работником, а не солдатом» - это в переводе на русский.
Уезжая на автобусе в тот вечер из города, пришлось ехать через песчаную бурю – налетевший ветер поднял и развеял по воздуху тонны песка, высыпанные на Припять. Даже в закрытом автобусе мы ехали респираторах – нуклиды с песком попали в воздух и были повсюду. Подъезжая к ЧАЭС, мы встретили молодую красивую девчонку, не более 20-22 лет, которая стояла на обочине и голосовала. Удивительно было не то, что на обочине голосует человек, а то, как она была одета: густые тёмные длинные волосы красиво развевались на ветру, а не были спрятаны под чернобыльскую белую шапочку; на красивом выразительном лице не было респиратора; белая станционная роба очень хорошо сидела на стройной фигуре девушки, но верхние две пуговицы были очень сексуально расстёгнуты приоткрывая высокую грудь. Всё было бы в ней красиво в нормальной ситуации, но чрезвычайно глупо и жалко выглядело в такую песчаную бурю в километре от саркофага. Мы её, конечно, подобрали, в автобусе заставили прополоскать рот, застегнуть робу, одели на голову шапочку, а на лицо респиратор и отвезли на станцию, чтобы она там на АБК смыла с себя, если получится, всю радиоактивную пыль в которой она буквально купалась, пока дождалась нашего автобуса.
«РЫЖИЙ» ЛЕС
В «рыжий» лес я попал в качестве экскурсанта, отпросившись у начальника отдела Александра Веденеева и оплатив эту экскурсию нашим ребятам с лодочной сборниками чернобыльского фольклора. Формально, для руководства полевой базы, я ездил туда в составе экипажа для контроля радиоактивной зараженности леса. Лес, конечно, «светил» добросовестно, но не смертельно и за те полдня, пока мы были там, вряд ли набрали больше 0,15-0,2 бэр.
«Рыжим» сосновый лес вокруг станции был не весь, а только на следах наибольшего выпадения радиоактивных частиц из облаков, которые образовывались во время первых двух наиболее сильных выбросов и распространялись на запад (первый выброс) и север (второй) от ЧАЭС. Для сосен, как и для людей абсолютно смертельной является накопленная доза в 600 бэр. Получается, что очень много высыпалось радиоактивных осадков на эти сосны. Особенно хорошо эти рыжие языки в лесах были видны с крыши третьего-четвёртого блоков. Для берёзы, осины и рябины, для других деревьев, кустов и травы такая доза не является смертельной, и они ярко зеленели, пробиваясь сквозь сухую полуобсыпавшуюся хвою сосен «рыжего» леса.
Самым памятным в лесу была старая сосна-крест, которая в войну использовалась фашистами в качестве виселицы для местных партизан и подпольщиков. Её особенностью было то, что две нижних, самые толстые, ветви сосны росли не сразу вверх, а горизонтально, за счет чего в нижней части сосна образовывала крест. В её боковые ветви были ещё фашистами вкручены шурупы с кольцами на конце, через которые протаскивались верёвки для виселицы. После войны местные жители организовали вокруг сосны несколько могил повешенных тут партизан и поставили ограду. Место было памятное, чернобыльцы и припятьчане приходили сюда 9 мая, 22 июня и 19 ноября (день освобождения Чернобыля) с цветами.
«Рыжий» лес производил тяжелое впечатление и тяжесть эта достигала своего максимума у сосны-креста. Могилы повешенных тут почти полвека назад партизан среди мёртвого леса, ставшего таковым совсем недавно. Для меня саркофаг над четвёртым блоком, и эта сосна-крест в «рыжем» лесу стали двумя главными местами в Зоне, её страшными и печальными символами.
Решение о ликвидации «рыжего» леса, на сколько я помню, было принято летом или в начале осени 1987 года. Деревья валили, распиливали и прямо тут же закапывали в землю, трамбуя бульдозерами. Только памятную сосну-крест с могилами партизан пока не трогали, она ещё долго оставалась единственной на бывшем западном следе первого выброса. Но дерево было мёртвым, мёртвые корни его не держали и к лету 1988 года, как мне рассказывали мои коллеги-ликвидаторы, оно упало. Могилы партизан, следующие за нами ликвидаторы и атомщики, сохранили.
Лес сейчас самовосстанавливается, правда не сосновый, но всё-таки лес. Быть может лет через 100-200 тут опять будут расти сосны – посмотрим…
СЁЛА В ЗОНЕ
Если для атомщиков из Припяти построили ещё один город, то куда дели десятки тысяч семей из сотен малых городков, сёл и деревень Украины, Белоруссии и России я не знаю. В газетах писали, и замполиты рассказывали, что им всем предоставлено жильё, что они не остались без работы и средств к существованию, что им компенсированы деньгами те потери, которые они понесли при эвакуации. Это уже потом, при расцвете «перестройки и гласности» мы узнавали, что многие беженцы ютились по спортзалам школ и давно брошенным баракам, только особо везучим удавалось получить комнату в доме отдыха или санатории.
Первое время, пока надеялись на то, что дезактивация некоторых сёл возможна, их дома мыли, поливали связующими смесями грунтовые дороги, но уже во время моей командировки в 1987 году, этим перестали заниматься, так как поняли, что дело это бесперспективное.
Так и остались стоять пустующие сёла, никому по сути не нужные, тут даже мародёры были редкими гостями, разве что ликвидаторы иногда заезжали, чтобы выяснить текущий уровень радиации или поживиться цветами для дарения их своей ликвидаторско-полевой жене, если таковая имелась. Дома в год моей командировки выглядели всё ещё вполне ухоженными, только их сады были запущены; огороды и газоны заросли сорной травой; а во дворах не лаяла ни одно собака, только вороны чем-то своим там занимались. Картина была не весёлой, но и не совсем уж страшной – в Припяти было сильно неуютнее и мрачнее.
Но не все выселенные сёла были совсем безлюдными. Довольно много людей возвращались в свои дома, откуда их полгода-год назад выселили. Их не одна сотня, заселивших один-два дома в деревне, да и то не в каждой. Таких называли «самосёлы» и особо не трогали, тем более, что это были, как правило, пенсионеры, которые не смогли жить в эвакуации, хотели дожить в своих домах, и чтобы их похоронили на том кладбище, где их родители, деды и прадеды лежат. Так до сих пор и живут…
Сейчас, по прошествии более 30 лет после аварии, Припять и Чернобыль, как и вся Зона, стали одними из наиболее популярных туристических мест на Украине. В Интернете множество репортажей с фотографиями разрушающихся городов и сёл. Смотрю я на них, читаю комментарии и вспоминаю лето 1987 года, когда Припять ещё была не разрушена и тем страшнее город казался: новый с иголочки, красивый и удобный, но покинутый жителями с засыпанными песком улицами и бельём на лоджиях. Чернобыль и сейчас столица ликвидаторов, столица атомщиков, занимающихся окончательным закрытием станции, но масштабы работ уже не те, ликвидаторов существенно меньше, а атомщики в самом Чернобыле не живут. В Припяти тоже что-то пока шевелится, даже, как пишут в интернете, работает прачечная, стирающая робы ликвидаторов и атомщиков.
Зато вольготно себя чувствует природа. Теперь ей люди не мешают и всякая живность, про которую до аварии даже не знали, что она существует в природе, бурно расплодилась в Зоне. И что занятно, всякие небылицы про животных-мутантов не подтверждаются, практически все здоровы, бодры, нормально живут и успешно размножаются. Таким образом ЧАЭС и окрестности сейчас превратились в огромный, на сотни квадратных километров, очень успешно существующий заповедник.