Мы познакомились в литературном объединении «Бригантина», когда она была ещё десятиклассницей. Помню, на ней ещё были какие-то полудетские колготки, своим рифлением слегка утолщавшие ноги.
Волосы у неё очень чёрные и очень длинные, кожа смуглая, глаза карие, диковатые и с огоньками. И губы пухлые. И на губах часто улыбка. Она вообще хорошо улыбалась. И выглядела старше, чем школьница. А что вы хотите - южная кровь.
Мама-балерина - дочь татарина и украинки, мифический папа - чилиец с армянской примесью.
Вот такая гремучая кровь текла в этом смуглом теле.
Маринка, лидерша нашей «Бригантины» её недолюбливала - возможно, ревновала к Лёньке. Когда я начинал приводить Маринкины аргументы её, Багириной, вины, она надувала пухлые губки и капризно хныкала «Я - хорошая...»
Я даже не помню, как развивались наши отношения.
Ей нравились мои песни. Нравились они и другим девочкам.
Она меня хвалила. Хвалили и другие девочки.
Так прошёл год, другой...
И вдруг на одном из заседаний, словно почувствовав, что у меня никого нет, Багира просто взяла и уселась мне на колени. И рука моя непроизвольно обвила её подвижный стан. И успокоилась где-то в районе живота.
А потом я загремел в ПССО, на полгода скрылся в Крыму. Мы переписывались.
Весной я нагрянул в Москву на несколько дней. И, кажется, мы впервые поцеловались.
Потом я снова уехал на ударную стройку южной базы МАИ. Мы снова пере-писывались. О чём-то серьёзном, включая политику.
И вдруг неожиданно она пригласила меня к своей бабушке-украинке, в степной крымский город. Этакий хэппи-энд дней на семь после полугода стройки. И какое-то странное существование в этом доме - на правах почти жениха. Или кандидата в женихи.
Я жил в отдельной комнате, с отдельным входом. И Багира приходила ко мне. Целоваться.
А ещё мы ездили на пляж под Евпаторию в душном автобусе и лежали там рядышком (на пляже, а не в автобусе), с трепетом касаясь друг друга пальцами рядом лежащих ног.
И было это очень... ну, сексуально, как ещё сказать?
Правда, вдвоём нас беспокойная Багирина мама не отпускала далеко. Например, в парк.
Я возмущался. Багира перешла на второй курс университета. А её мама не пускает.
И мы всё-таки ушли в парк. И целовались там.
А потом нам влетело, и я впал в немилость. У мамы. Она чего-то такое говорила, что, мол, другие мальчики такого себе не позволяли. Альмир, например. И я вынужден был пообещать, что впредь такое не повторится.
Уже в Москве я часто встречал Багиру из института - она училась на вечернем. Мы шли от «Белорусской» по Ленинградке, заходили на детскую площадку в укромной темноте какого-то двора, в какую-то избушку - и целовались.
И Багира однажды сделала мне замечание, что я, мол, не так обнимаюсь. Я обиделся: а что, есть с кем сравнивать? Она ускользнула от ответа. И от меня ускользнула.
Но потом мы снова целовались, в очередном дворе.
Провожание заканчивалось в их однокомнатной квартире, на диване, и мама вежливо уходила на кухню, а Багира расстёгивала пуговки на блузке и брала мои руки в оборот. Ну и губы, разумеется.
Потому что большую часть нашего времяпровождения мы молча и жадно целовались.
Шли по улице и целовались.
Ехали в метро и целовались.
В театре мы целовались чуть ли не на сцене.
Но слаще всего нам целовалось на вечерах поэзии. Коржавина ли привезут, Рейн ли вспоминает друга Бродского, ссорится ли со зрителями обиженный Леонович - мы сидим себе в укромном уголке и целуемся. Багира сама засовывала мои руки себе под блузку. И сама прижималась губами к губам.
И я уже привык к этому положению: руки на груди, губы - к губам. Удручало только одно: Багира позволяла делать с собой всё, но почему-то только с верхней своей частью. Словно ниже пояса её не существовало. Ну, точно дама в колоде карт.
Пиковая дама - потому что была Багира жгучая брюнетка.
- Она даёт себя гладить только до пояса, - жаловался я опытному Подобедову. - Её заклинило - выйти замуж девочкой.
- Всё это до первого траха, - грустно улыбался Подобедов. - Она сама ещё не понимает, каким телом владеет. Говорить и думать она может, что угодно, но тело-то требует своего.
- Чего? - наивно переспрашивал я.
- Мужика, - вздыхал Подобедов и, с глубоким скепсисом осмотрев мою фигуру (тщедушную, написал бы я, и Подобедов написал бы так же, но я ведь не был тщедушным, я всегда был полноват), изрекал вердикт: - Нет, вы не пара!
- Это ещё почему?
- Потому что ты её не удовлетворишь...
А потом я серьёзно заболел, и лежал с температурой в общаге. А пугливая мама не пускала Багиру меня навестить. Я звонил, я скучал, я обижался, кричал что-то в телефонную трубку, но она так ко мне и не пришла.
Хуже того - пока я болел, она нашла мне замену. Я это почувствовал, потому что из Багиры сразу посыпались какие-то чужеродные слова, мужские слова. Какое-то пошловатое выражение (я его забыл), она им упивалась, она его подцепила, очевидно, вместе с поцелуем, и упивалась им, произнося вслух как некий символ принадлежности другому.
Я увидел этого парня лет десять спустя. И я уже был женат, и они уже были в разводе.
«Заморыш» - наградила его наблюдательная Света.
Я пригляделся - действительно, так и есть. Чем же он её взял? Этот скучный, худосочный, тщедушный паренёк?
Видимо, так сошлись звёзды. Видимо, Подобедов был прав. Когда Багирино тело победило мусор в её голове, этот мальчик просто оказался рядом. И как написал бы Аверченко, у них «всё заверте...»
Как все восточно-южные женщины, Багира быстро поправилась и от этого стала казаться короче - в смысле, ниже. Короче, из всего вышесказанного ниже следует: смысла в наших отношениях не было никакого.
Но красота была. И упоенье было.