Кирюша родился в ноябре. День был безрадостный, хмурый. За окнами родильного дома шёл дождь, небо укрывали тучи. Это не омрачило материнского счастья – мальчик был крупный, крепкий, настоящий богатырь. Также и отец остался доволен сыном. Счастье родителей было неподдельно.
Сергей Силуванов и Маргарита Спышнова поженились перед окончанием института, он – инженерно-строительного, она – педагогического.
На свадьбе было высказано множество пожеланий – всего самого лучшего – здоровья, счастья, долгих лет жизни, всяческих успехов, конечно и приумножения семейной ячейки появлением на свет новых представителей рода Силувановых, которые станут гордостью родителей, а может быть и отечества.
– Мой самый счастливый день, – говорила Маргарита, лаская Сергея нежностью взгляда.
– Мой тоже, – Сергей отвечал сдержанно, передавая чувство движением руки.
Всё начиналось так хорошо. Приложив немало усилий, изобретательности, из своей в общем-то жалкой квартирки Маргарита постаралась сделать подобие тех замечательных квартир, оставленных великими артистами прошлого, превращённых в музеи, которые они посещали. На стенах Маргарита повесила портреты ближайших родных, Сергея, свой, в хорошем обрамлении, также портреты Пушкина, Чехова, Марины Цветаевой, любимых артистов. Удалось приобрести хороший письменный стол, прочая мебель была такая, какая досталась. Был ещё недурной пейзаж, подаренный знакомым художником, пара фарфоровых статуэток, красивые безделушки. Конечно был книжный шкаф. И хотя в общем-то всё это было обычное и очень простое, добрый взгляд не мог бы не почувствовать душевного тепла, рассеянного среди этих предметов.
На работе тоже всё складывалось наилучшим образом. Сергей получил повышение, прибавку к зарплате. В школе Маргариту приняли настолько открытым чувством, что это сразу наполнило радостью общения с коллегами и учениками, которые, особенно старшеклассники, нашли в ней, живой и хорошенькой, всегда с улыбкой, со вкусом одетой и причёсанной, почти ровесницу, старшую подругу, товарища, к тому же интересно и увлекательно проводившую уроки, любившую литературу, умевшую передать эту любовь ученикам.
Ночью, когда оба они лежали в супружеской постели, Маргарита рассказывала Сергею о своих мечтах – какую она хотела иметь в будущем квартиру, как сделала бы её удобной, уютной, какая была бы комната у Кирюши, а ещё кабинет и спальня, гостиная комната. Сергей слушал молча, какие-то украшения, непонятные новшества мало интересовали его, площадь квартиры, квадратные метры – это было понятно, остальное – как будет, так и хорошо. Маргариту огорчало, что Сергея не трогали красота и удобства быта. Сухость и равнодушие его к тому, что украшало жизнь, создавали диссонанс в отношениях супругов. Она, для которой литература, искусства, природа были тем, без чего невозможна достойная жизнь, не могла понимать, как может человек обходиться без них. Она пыталась привить ему любовь к чтению, но из этого ничего не получилось. Две-три книги из тех, что составляют сокровища человеческого духа, которые она предложила ему, не разбудили в нём чувства, на которые она рассчитывала, и были прочитаны, как читают инструкцию по использованию пылесоса. И когда они посещали Эрмитаж, места чудесной природы, он смотрел на это без внутреннего переживания и легко переключался к интересам практическим, насущным, спокойно оставляя то, без чего можно было прекрасно обойтись.
Теперь, когда они прожили вместе более трёх лет и близко сошлись своими семьями, Маргарита сумела понять, что все они, Силувановы, люди практичные, трезвые, имеющие своей целью карьеру, успех, умножение достатка. Таким был полковник, обладавший командирским голосом, с хохолком седеющих волос, в присутствии которого невольно хотелось встать по стойке «смирно!» Такой была сухопарая свекровь с крупными, почти мужскими руками, постоянно озабоченная материальными интересами, щедрая в отношении практических советов, которыми она одаривала невестку. Таким был брат Сергея, таким был и он. В целом же все они были добродушные люди. Те их черты, которые могли быть неприемлемы или несимпатичны для других, не имели в своём проявлении деспотической наклонности. Это примиряло, вызывало разумную снисходительность, и в семейных отношениях не было фальши, натянутости, чего-либо подобного им. Сожалея о пробелах эстетического начала в характере Сергея, Маргарита легко мирилась с такими недостатками – другие качества его вполне возмещали их. Во-первых, он был красив, был добрый, сильный, смелый, в лице имел мужскую значительность. Но ведь и на солнце есть пятна. Потому преобладало сознание, что семейная жизнь задалась, и была уверенность, что в будущем сохранится и умножится всё хорошее, что уже сложилось, и продолжится, как этого хотелось.
Но вот, в один из этих счастливых дней прояснилось и получило неопровержимые доказательства то, что смутно уже давно беспокоило, а теперь не оставляло сомнений, – мальчик, Кирюша, любимый сынок, – был странный, не такой – страшно сказать, – был ненормальный. Да, это было заметно уже с первых дней его жизни. Он не плакал, как плачут дети, когда их что-то беспокоит, был малоподвижен, не проявлял младенческого интереса к тому, что его окружало. Глаза его не искали ничего вокруг себя, он всё время смотрел в одном направлении, и когда мать склонялась к нему, – агу, агушеньки, – не отвечал улыбкой, как делают обычно в этих случаях дети, и никогда не смеялся.
С материнским беспокойством Маргарита бросилась к Сергею – искать объяснения, поддержки, совета. Выслушав её, пожимая плечами, он сказал:
– Ты преувеличиваешь… Тебе просто кажется… Он нормальный парень…
Кирюша подрастал, всё заметнее становились странности его, на которые уже не мог не обращать внимания и Сергей. В семье поселились уныние и растерянность. Что делать? Болезнь это или черта складывающегося характера? Или это врождённый порок? Если болезнь, можно ли вылечить её? А если это неизлечимо?..
Родственники по-разному отнеслись к беспокойству Маргариты. Полковник отмёл недобрые предположения:
– Ерунда! Нормальный мальчишка – орёл, будущий солдат!
Полковница соглашалась: нормальный ребёнок.
Родители Маргариты определённо не высказывались, но чувствовалась их неуверенность – во взглядах, в словах, интонации которых выдавали скрываемое сомнение.
Наконец, обращения к медицинским авторитетам, неоднократно перепроверенные, определили умственную недостаточность, что обещало в будущем мальчика проблемы при разрешении простых житейских ситуаций, неумение быстро и чётко ответить на заданный вопрос, сниженные интересы, желания. В целом сфера эмоциональных реакций должна сохраниться, хотя на пониженном уровне. Человек подобных умственных способностей не в состоянии самостоятельно обеспечить своё существование. Ему будут доступны простые, повторяющиеся действия, работа, которая не потребует менять по возникшей ситуации порядок действий или прибегать к иному варианту, к новой комбинации приёмов для получения нужного результата. Без руководителя, без ухода за ним он не сможет обходиться.
Была надежда, что в детском саду, куда его определили, общение с другими детьми разовьёт у него способности к нормальным отношениям. Но из этого ничего не получилось. С детьми он не общался. Спокойный, нешумный, против того, как это бывает в подобном возрасте, он не проявлял интереса к обычным детским забавам и занятиям. Из всех детей группы был самый крупный, самый сильный и самый беззащитный. Его могли толкнуть, ударить, он этого будто не замечал и никогда не плакал. Игрушки, книжки, подержав в руках без интереса к ним, равнодушно оставлял их.
Замыкаясь, Сергей молча носил в себе думу о сыне. Маргарита никак не могла смириться и поверить, что Кирюша выходит из ряда, который есть норма. Из детского сада попросили забрать его, что ещё более расстроило и без того несчастную женщину. Она упросила оставить, ещё надеясь на благотворное влияние детского коллектива, и его оставили, так как опасности он не представлял и не требовал особенного присмотра. В школе, куда бедная мать устроила его, употребив для этого все усилия материнской любви, он сразу же показал полную свою неспособность к обучению. Заданный учительницей вопрос заставлял его долго молчать, будто составляя в уме требуемый ответ, к тому же он не мог одолеть письма, чтения, но всегда оставался спокойно молчалив. Внешне он производил впечатление нормального ребёнка – крупный симпатичный мальчик без каких-либо резко заметных странностей. В классе сидел, не выходя из-за парты от начала занятий до последнего звонка. Из школы его пришлось забрать. Будучи сама педагогом, Маргарита долгое время удерживала в себе надежду, что положение не так серьёзно и может быть поправимо. Однако пришлось признать: всё, что говорили о Кирюше воспитатели, врачи, педагоги, чему так не хотелось верить, все это была правда, бороться было бессмысленно, оставалось только смириться.
За эти годы, ещё недавно красавица и умница, любимая учениками, уважаемая коллегами, она утратила блеск очаровательной внешности, на уроках стала забывчивой, раздражительной, перестала быть интересной, утратила присущее женщинам желание выглядеть лучше, стала занашивать одежду, обувь, что показывалось всё более заметным для окружающих. В своё время родителям было предложено передать мальчика в специальный детский дом, где содержатся дети с различными умственными отклонениями. Придя от этого предложения в ужас, Маргарита категорически отвергла возможность таким образом облегчить собственную участь.
В семье произошёл разлад, в отношениях между супругами возникла напряжённость. Сергей склонялся к тому, чтобы отдать Кирюшу в детский дом. Для Маргариты это было невозможно. То, что отец готов был отказаться от сына, для неё означало, что он отказывается от семьи. Отвернуться от собственного ребёнка, в то время когда он никому не нужен, кроме родителей, и нуждается в постоянной опеке, которую может получить только от них, – пережить это было нелегко. Она любила Сергея, но любила и Кирюшу. Между супругами всё чаще устанавливалось продолжительное молчание – не то, чтобы они не желали разговаривать, просто не о чём было говорить.
В день, когда Сергей собрал вещи и ушёл, даже не попрощавшись, Маргарита пережила тяжкую для себя годину – чувство, что от неё оторвалась какая-то важная её часть, непоправимо пошатнув всё, что будет потом. Ушёл тот, кто был опорой, надеждой, о ком она знала и была убеждена, что не оставит в беде. Все эти годы, выбиваясь из сил, она делала всё, чтобы не просто доказать миру, что её мальчик такой же, как все, но делала и то на пределе своих возможностей, чтобы он, Сергей, муж и отец, не испытывал той боли, которую она взяла на себя. А он ушёл, ушёл, даже не попрощавшись, не глянув в сторону своего несчастного сына.
Родители Сергея, другие родственники его ещё до этого сократились в отношениях с Маргаритой, полагая, что причина рождения такого ребёнка заключалась в ней, в матери. Они, особенно свекровь, и всегда относились к ней прохладно и конечно они, если не настаивали, то уж точно одобрили уход Сергея из семьи. Сухие люди, они считали Маргариту недостаточно серьёзной. Лёгкий и весёлый нрав её, открытость в общении принимались ими, как легкомысленность, как то, чего у женщины, когда она жена и мать, не должно быть.
В то время, когда отец ходил по квартире, собирая вещи, а мать, прислонясь к дверному косяку, глотала молчаливые слёзы, Кирюша по установившейся привычке глядел в окно и, казалось, не видел того, что происходило у него за спиной. Когда дверь за отцом закрылась, он вдруг спросил:
– Куда ушёл папа?
И потом он долго ещё спрашивал: «Когда вернётся папа? Когда он придёт? Где он? Почему он ушёл?»
Погрузившись в молчаливое отчаяние, Маргарита перестала думать о будущем. Надеяться было не на что. Много сил и времени отнимала работа учителя – бесконечные проверки диктантов и сочинений – восьмых, девятых, десятых классов, хотя эти занятия уводили от размышлений о своей судьбе, о непоправимом. Ночью, в своей холодной постели, она подолгу не засыпала, плакала, думая о Кирюше и о себе, думала и о Сергее. Какая боль и какая обида, когда тебя оставляет в беде – тот, которого любила и продолжала любить, который был надежда и опора, с которым прожито столько незабываемых дней, ради которого она была готова на многое… А он?.. ушёл… навсегда…
Поддерживали родители, добрые папа и мама, сестра Евгения, к этому времени окончившая институт, тоже педагогический, вышедшая замуж, уже имевшая ребёнка, девочку. Все они часто навещали Маргариту и Кирюшу, принося с собой чувства семьи, дружбы, готовности жертвовать, чтобы помочь.
Маргарита старалась разговорить Кирюшу, стремилась развить в нём интерес к общению, рассказывала ему какие-нибудь житейские истории, что-то из того, что происходило на улице, во дворе, в окружающем мире, – о распускающихся деревьях, о сирени, об одуванчиках. Когда случалось свободное время, она выходила с ним на прогулку и тоже рассказывала обо всём, что им встречалось на пути. Он отвечал односложно, больше молчал и, когда не было прогулки, просиживал перед окном, то ли наблюдая происходящее там, то ли отправляя всё увиденное в какое-то хранилище, где ему суждено было остаться невостребованным навсегда. Уходя на работу, Маргарита запирала его в квартире, наказывая не брать спички, не пускать воду, никому не открывать дверь. Он был удивительно послушный и всё то время, когда оставался один, просиживал перед окном, глядя на улицу. Подрастая, он оставался крупным, с виду нормальным, всегда спокойным, будто задумчиво серьёзным, словно с какой-то думой в себе. Тому, кто не знал его, он мог показаться углублённым в некие размышления, удерживающим в себе знание про всё и про всех. Ничего, однако, не читал, не было интереса к чтению, да и не умел читать, не имел желаний, не умел забить в стену гвоздь. Но когда мать рассказывала ему что-то, он внимательно слушал, не задавая вопросов, и очень любил прогулки с нею, сам же не показывал желания выйти на улицу самостоятельно.
Сергей регулярно присылал то, что полагалось по алиментам, писем не писал, не интересовался ни сыном, ни покинутой женой. Они развелись, он был уже снова женат.
Боль Маргариты, оставленной в трудной её судьбе, не проходила. Часто она перебирала старые фотографии, письма, плакала над ними. К ней подходил Кирюша, долго стоял возле, смотрел, но что было в его глазах, в этом неподвижном, то ли бесстрастном, то ли страдающем взгляде, понять было нельзя.
В выходной день приезжали родители Маргариты – Алексей Васильевич, Екатерина Ивановна. Получался маленький праздник. Алексей Васильевич привозил бутылку излюбленного российского напитка. Женщины пили по маленькой, Кирюше не наливали. Алексей Васильевич выпивал две рюмки, остальное убиралось до следующего раза. За столом в таких случаях устанавливались отношения семейных воспоминаний, дружбы, которая отпускала напряжение души. Шутили и даже смеялись. Маргарита и Екатерина Ивановна следили, чтобы всё в застолье было, как полагается. Алесей Васильевич, рассказывая какие-нибудь истории, старался выбирать такие, которые могли быть интересны и понятны Кирюше. Худощавый, с доброй улыбкой, с редкими седеющими волосами, в поношенном костюме, при галстуке, он всё видел и понимал о Кирюше, жалел его, старался вовлечь в разговор. Из этого ничего не получалось. Кирюша сидел прямо, по народному выражению – аршин проглотивши, он всегда так сидел, словно у него не гнулась спина, слушал деда, смотрел на него, однако в ответ не мог высказать простейшего суждения, ограничиваясь, как всегда, короткими «да» или «нет». Он любил дедушку, внимательно слушал его, был рад, когда они приходили с бабушкой. Это могли понимать только родные, те, кто знал его, потому что внешне он не проявлял себя никакими чувствами. Только, бывало, подаст для дедушки или бабушки стул, сделает другой какой-либо знак, означавший благодарное движение души.
Сестру и племянника навещала Евгения – чаще всего с мужем Борисом, наполнявшим квартиру добродушно-приветливой бодростью, спокойно-шутливым обращением. Они приходили с Машенькой, живой и весёлой. Борис крепко, по-мужски пожимал руку Кирюше, не чувствуя ответного пожатия, старался взбодрить его, спрашивал:
– Как дела, Кирюха? Молодец! Держись, мой мальчик!
Кирюша отвечал, как всегда, одним словом: «Хорошо». Он обожал Бориса, но не мог выразить это – ни словом, ни действием. С Машенькой не завязывалось отношений
Иногда Евгения приходила одна. Тогда сёстры подолгу беседовали, обсуждая своё, женское. Говорили о родителях и детях, о мужьях. Сочувствуя Маргарите, Евгения старалась, как могла, поддержать сестру, ободрить. Отзываясь на доброе слово любимой сестры, Маргарита роняла слезу. Кирюша в это время, как всегда, смотрел в окно.
Но вот умер Алексей Васильевич – неожиданно, не болевши, остановилось сердце. Оставшись одна в квартире и уже будучи на пенсии, Екатерина Ивановна стала чаще приезжать к дочери и внуку, а вскоре и вовсе стала жить с ними, помогая Маргарите в домашних делах. И так пошли день за днём, превращая жизнь в однообразное их течение. Бабушка старилась, для Маргариты молодость с её надеждами прошли, Кирюше исполнилось восемнадцать лет. Отец прекратил выплату алиментов.
Сосед по лестничной площадке, Иван Григорьевич, его жена Анфиса Петровна, с которыми была давняя дружба, захаживали иногда за каким-либо делом. Посторонним людям бросалось в глаза, что здоровый, сильный, уже вполне мужчина, Кирюша, проводит дни в постоянном безделье. Иван Григорьевич, видимо давно наблюдал это, обсуждал с Анфисой Петровной, и они сделали предложение – придумали для Кирюши работу, которая была бы ему по силам, внесла бы в жизнь кое-какой интерес, к тому же дала бы и некоторый заработок. Они предложили собирать брошенные бутылки, банки из-под пива, сдавать их во вторсырьё, иметь за это деньги, которые никогда не бывают лишними
– Я научу его, – сказал Иван Григорьевич, – покажу места, где можно подбирать то, что никому не нужно. Так он не будет сидеть целыми днями дома, станет бывать среди людей, будет иметь заработок, к тому же и на воздухе будет находиться.
Услышав такое, Маргарита и Екатерина Ивановна, пришли в состояние, близкое ужасу: как? бродить по помойкам, собирать бутылки? Конечно больной, не такой, как другие, но ведь мать учительница. Как это может выглядеть со стороны?… Но и в самом деле – все дни сидит дома, никуда не выходит. Никакого общения, никаких занятий. Смотрит телевизор – всякую чепуху, всё подряд, На улице не бывает. Да, может быть Иван Григорьевич прав. А что позорного в том, что инвалид, человек, не способный никаким ремеслом зарабатывать на жизнь, добывает пропитание таким образом? Ведь не ворует, не грабит…
Долго не могли решиться и мать, и бабушка, советовались с Евгенией и Борисом. Всё-таки пришлось – сначала как бы в виде опыта, эксперимента. Кирюша подчинился Ивану Григорьевичу, который очень тактично, дружески, даже ласково взялся поучить его придуманному занятию. Невероятно, но оно понравилось Кирюше. Он сам, без подсказки и тем более принуждения, стал собираться каждое утро, уходить на поиски добычи. Сам относил на пункт приёма собранные бутылки и банки, получал деньги, отдавал их матери. Он преобразился чудесным образом. У него появились интерес, желание, он стал живее, стал проявлять самостоятельную активность – расширять территорию поисков своих сокровищ. Ему сшили большой, широкий мешок на длинной лямке. Он надевал лямку через плечо, так что мешок немного не достигал земли.
Теперь каждый день можно было видеть молодого крепко сложенного человека с мешком на лямке через плечо, сосредоточенного, серьёзного, шагающего широким шагом, постоянно устремлённого взглядом вперёд, никогда не отводя куда-нибудь глаз, никогда не останавливая их на лице прохожего, вообще на чём бы то ни было. Его уже знали. В местах, где собирались любители пива, его, можно сказать, полюбили, для него сберегали бутылки, не отдавая их другим сборщикам. Он чувствовал такое отношение к себе, в глазах у него появлялось тепло, когда его встречали дружескими возгласами, звоном пустой посуды. Так пошли дни за днями, обещая долгую – простую и честную жизнь. Мать и бабушка были даже рады, что для Кирюши нашлось занятие, возник какой ни есть интерес в жизни. Он изменился в лучшую сторону, стал чуть живее в общении, чуть многословнее.
– Ну, где ты сегодня был? – спрашивали его.
И он отвечал – коротко, но охотно, где он побывал в своём походе.
Но вот Маргариту Алексеевну пригласила в свой кабинет директор школы. Она предложила сесть перед своим столом, долго перекладывала на нём какие-то бумаги, удерживая на лице печать сосредоточенной строгости – полная дама, седые взбитые волосы, ухоженные и ещё красивые лицо и руки.
– Маргарита Алексеевна, – начала она наконец, не поднимая глаз, сложив перед собой эти замечательные руки, сверкающие дорогим, тёмно-красным маникюром, – не знаю, как это сказать... – она опять что-то поправила на столе,.. – по школе ходят разговоры, что ваш сын бродит по помойкам, собирает бутылки… Об этом говорят учителя и даже ученики… Как это?.. Как это понимать?.. Сын педагога – нищий?!
– Он не нищий, – ответила Маргарита Алексеевна, чувствуя, как ею овладевает нервная дрожь, – он не просит милостыню, это его работа… Вы знаете, – он… Он не может ничего другого делать, это его занятие… Что же постыдного в том, что он собирает вторсырьё, сдаёт его на приёмном пункте за деньги. Это, кроме всего, его заработок, а мы не так богаты.
– Ваш сын получает пенсию, государство позаботилось о нём, и это освобождает его от необходимости вести аморальный образ жизни. Вы должны показывать пример ученикам, вы учитель, – в голосе директора зазвучали стальные нотки.
– Я не знаю… – забормотала Маргарита Алексеевна, окончательно растерявшись. На глазах у неё выступили слёзы.
Последовала продолжительная пауза.
– Я понимаю, сочувствую, – холодно произнесла директор, – но… Каково будет мнение о школе, если станет известно, что наши учителя нищенствуют? Разумеется, мы не можем уволить вас, однако… вам нужно поискать другую работу. Простите, другого решения в этом вопросе я не вижу.
Жизнь делала новый поворот, и опять это было событие, требовавшее трудных решений. Дома, вместе с Екатериной Ивановной долго решали они известный русский вопрос: «Что делать?»
Что делать? Искать работу. Но где, на какую работу могла рассчитывать она, учитель русского языка?
Пришёл Кирюша после своей «работы», снял свой пустой мешок, оставил в коридоре, положил на стол заработанные рубли, не заметил, что в доме погрустнело, сел на диван, дожидаясь обеда.
– Где ж ты был сегодня? – спросила бабушка.
Он ответил, называя места, где он обычно бывал.
Бабушка стала подавать на стол. Маргарита Алексеевна ушла в другую комнату.
Сидя за письменным столом, который они когда-то покупали для Сергея, радуясь удачной покупке, думала она о своей нерадостной судьбе. Выйти замуж вторично она не пыталась. Если уж родной отец отказался от больного сына, какому чужому человеку он будет нужен?
Она вспоминала: был мальчик Саша, студент, товарищ Сергея, который любил её – да, по-настоящему. Ухаживал – очень неловко, но искренне. Простой, скромный, не красавец, но было в нём что-то настоящее, хорошее. Знал массу стихотворений разных поэтов, читал их, когда провожал её на вокзал. Добрый был, настоящий друг, а она предпочла другого – красавца.
Накануне их свадьбы Саша сказал:
– Ты сделала лучший выбор, ничего плохого сказать о нём не могу.
– А хорошее? – спросила она.
– Хорошее? – он усмехнулся, помедлил, но промолчал.
– Ты будешь жить долго и счастливо, – сказал он, прощаясь. – Когда наступит твой последний час, к этому времени я буду уже там… Я приду к тебе… Я подам тебе руку, и мы соединимся … уже навсегда…
Он улыбался, в глазах его блестела слеза…
Как давно это было! Как жалко…
Маргарита Алексеевна ушла из школы.
С помощью сочувствующих знакомых ей удалось устроиться на работу в научно-исследовательский институт на место лаборанта с весьма небольшим окладом. Через два года её повысили – она была уже в должности инженера. Заработок всё равно оставался ничтожный, теперь и те немногие деньги, которые добывал Кирюша своим промыслом, имели значение в бюджете семьи.
Шли и проходили годы, Кирюше было уже за сорок. Он уже давно брился, оставался такой же крупный, пополневший, признаки молодости покинули его лицо, оно стало суше, темнее, появились морщины. Внешне он приобрёл даже некоторую солидность, однако всё так же сторонился людей, был молчалив, и люди не проявляли к нему интереса.
Кроме тех мест, где постоянные поставщики оставляли для него мелкую его добычу, он знал уже и такие, где в летнее время и в хорошую погоду те же самые любители покидали после устроенного ими пикника вместе с объедками и всякой дрянью также и ценное для него «сырьё». Возле пруда, в кустарнике, у ручья, все доступные живописные места были обсижены и загажены. Здесь Кирюша находил много нужного для себя материала, и он полюбил посещать их, полюбил природу и как-то, найдя ещё не испорченный островок, стал приходить сюда, под деревья, на травку, подолгу оставаться там, – положив рядом свой мешок, лежал посреди цветочков, слушал тишину, шум ветра, глядел в небо. Что думал он? Чем была занята его душа? А ведь наверное что-то думал. И, кто знает, так ли уж в праве мы понимать о таком человеке, об его душе небрежно, снисходительно, даже брезгливо? Почему всё-таки он никогда не смеялся?.. И не для того ли был послан в наш мир, чтобы ещё раз напомнить: в том, как он устроен, нет ничего смешного?
Маргарита Алексеевна перешла пенсионный рубеж, но продолжала работать, так как прожить втроём на одни пенсионные пособия было невозможно. Прошли ещё годы, и она заболела. Как обычно, врачи долго не могли поставить диагноз. Лечили каждый по-своему, а оказалась онкология. Умирала она в больших мучениях. Екатерина Ивановна, которой было за восемьдесят, выбиваясь из сил, сама страдая от многочисленных недугов, всё же поддерживала тот уклад, который в пошатнувшемся положении ещё сохранял видимость семьи.
Приходили Евгения с Борисом, подолгу сидели у постели больной, молчали. Евгения утирала сестре платочком лицо, спрашивала, не нужно ли ей чего. Сёстры с детства были дружны, любили друг друга. Часто Евгения приходила одна. К ней тоже подбиралась старость. И она страдала, оттого что у сестры всё получилось так плохо, будто в этом была и её вина. Она держала в руке ослабевшую руку умирающей сестры, думая об её бедной и горестной жизни.
Изредка приходили дочери Евгении Мария и Даша посидеть возле любимой тёти, в чём-то помочь бабушке.
В кухне Екатерина Ивановна и Евгения плакали.
– Что теперь будет? – вздыхала старая мать, обращая к дочери воспалённые глаза, измученное страданиями лицо.
Умирая, Маргарита Алексеевна думала о тех, кого оставляла без своей поддержки, об их обречённости, и когда отступала боль, плакала о них. Думала о матери, силы которой были на исходе, о Кирюше, который не проживёт и дня без доброй помощи. Ни постирать, ни помыться, ни прокормиться, ни заплатить за квартиру… Как он будет жить? Ведь и бабушка скоро уйдёт. Что будет с ним? Что будет, когда останется один? Заберут в приют? В такое место, о котором страшно подумать, что там будет с ним. И она плакала, теряя последние силы, страдая о гибельном будущем своего несчастного сына.
Кирюша по-прежнему собирал и сдавал добытое «вторсырьё», за что ему давали какие-то рубли. Он многого не знал и не умел. И то, что знал, делал так, что его нужно было проверять. Но не вовсе он был лишён способности чувствовать. Он любил мать и бабушку, видел болезнь матери, садился у её постели, долго-долго смотрел страдающее лицо, в глаза, где стояло застывшее о том, что будет, молчал. Глядя на сына сквозь слёзы, спрашивала она, как чувствует он себя, хорошо ли ему, не болит ли что. Он отвечал: «хорошо, не болит». И она видела, что он думает о ней, переживает, и ей было радостно, что он живой, добрый, способный сочувствовать и сострадать, и плакала, зная, как будет ему без неё. Нет, не плохо – он просто погибнет.
Думала Маргарита Алексеевна о прожитой жизни. Вспоминала Сергея, свою любовь, свадьбу, на которой говорилось так много добрых слов, пожеланий долгой счастливой жизни. Вспоминалось и то, что говорили о будущем молодой семьи, о будущих детях, которые принесут счастье родителям и всем родным, продолжат род Силувановых и Спышновых. Вспомнила и то, что за свадебным столом было тринадцать человек… Да, она ошиблась в своём увлечении Сергеем, тем внешним в нём, за которым не умела и наверное не хотела видеть настоящего, чем на самом деле был он. Ведь она знала и понимала, что он равнодушен к тому, что составляло добро и красоту жизни. Он никогда ничего не читал, не испытывал волнения чудесными произведениями искусства, явлениями природы, был безразличен к тому, какими вещами и предметами окружить себя в своём жилище. Он не любил и животных, конечно не любил и Кирюшу. А ведь всё это и выражало настоящее в нём. Только то, что он был красавец и другие девушки вздыхали о нём, и была гордость, что он достался ей, только это объясняло, почему она полюбила его. Как мало знала она жизнь, как мало понимала в ней… И она вспоминала милого, доброго Сашу, обещавшего прийти к ней в последний, совсем уже близкий тот час, но, думала, нет, он ещё жив.
Хоронили Маргариту Алексеевну в конце октября.
День был тихий, прохладный. Время от времени сквозь рваные тучи пробивался тусклый, холодный луч. Лицо покойной застыло с печатью муки, которую она унесла с собой. На кладбище, кроме Екатерины Ивановны и Кирюши, Евгении с Борисом, Марии и Даши, были сотрудники лаборатории, где работала до болезни Маргарита Алексеевна. Кирюша стоял у гроба – прямой, монументальный, как всегда, с неподвижным лицом, по которому текли слёзы.
Всё, что требовалось исполнить по траурному ритуалу для покойной, помогли организовать сотрудники института. На поминках были сказаны прощальные слова. Все отзывались, что Маргарита Алексеевна была скромный человек и добрый товарищ.
Оставшись одни в квартире, Екатерина Ивановна и Кирюша, переживали то состояние, когда душат слёзы, и не знаешь, что делать, за что приняться. Надо было жить. А как? Кирюша об этом не думал, он просто плакал – тихо, беззвучно. Чувствуя и свой близкий конец, думала Екатерина Ивановна о нём, несчастном своём внуке, не зная, что можно сделать для него.
Исхудавшая, старая учительница, потухшая – редкие, коротко остриженные седины, очки, морщины, высохшая шея, бедное платье. Блуждая по квартире, заходила она в кухню, в ванную, всё думала о своих бедах, о том, как похоронила мужа и пережила красавицу-дочь; думала, как теперь устроить внука, которого любила, как любят обиженного судьбой человека, который давно стал мужчиной и остался беспомощным и беззащитным, как ребёнок, которому, однако, тоже больно и тоже хочется жить.
Судьбу Кирюши обсуждали с Евгенией и Борисом. Выход виделся только в одном – устроить его в интернат. Решили, что пока жива бабушка, он будет оставаться с ней, а уж потом… Ничего другого нельзя было придумать. Такое решение было трудным – все знали, как не хотела этого Маргарита, мать…
Бабушка умерла летом. Увидев утром мёртвую её в постели, Кирюша, в волнении, растерявшись, обратился к соседям. Соседи позвонили, куда следовало, приехала специальная машина – бабушку увезли. Вытирая рукавом слёзы, Кирюша остался стоять у подъезда…
Очень быстро явились какие-то люди. Вместе с Кирюшей они надолго ушли в квартиру, и что там, за закрытыми дверями, происходило, не знает никто.
Две недели спустя, квартиру, в которой жили Маргарита Алексеевна, Екатерина Ивановна, Кирюша, занимали уже другие люди. За это время квартира была дважды перепродана. Вещи, имущество, принадлежавшие её жильцам, были куда-то свезены. Нынешний владелец квартиры, «добропорядочный» её покупатель за эти дни сделал ремонт, поставил железную дверь, вделал замки, сияющие жёлтым металлом.
Где и как похоронили Екатерину Ивановну, это осталось неизвестно. Кирюша? Ну, вы знаете, как делаются в наше время такие дела. Кирюша исчез… Куда?.. Да кто ж это скажет?
Дело в том, что в это самое время Евения и Борис занимались хозяйственными работами на даче. Дочери были заняты своими делами.
Перемены и превращения в квартире произошли настолько стремительно и скрытно, что даже соседи ничего не заметили.
Когда Евгения смогла навестить Екатерину Ивановну и Кирюшу, их там уже не было.
Обращение в инстанции, долгом и обязанностью которых является расследование подобных дел, оказание помощи и защиты потерпевшим, было безрезультатно.