Орленок.
Недалеко от Вологды есть деревушка, в которой летами в детстве я жил с бабушкой и дедушкой. Это типичный детский отдых для людей моего поколения. Я с большим трепетом отношусь к той поре, воспоминания о ней священны для меня.
Одно из таких воспоминаний – это поход за молоком в Лесково. Бабушка покупала молоко у женщины, которая держала корову. Наливая молоко в тарочку, женщина-молочница всегда предлагала отпить теплую, жирную пенку. В этом было что-то противное и приятное одновременно.
Ходить нужно было через колхозное поле, детский лагерь «Орленок», небольшой, но высокий лес. Самой скучной частью пути было поле. В детстве оно казалось бескрайним. Ты шел под палящим солнцем, изнемогая и мучаясь, и жизнь казалась невыносимой, а ноша неподъемной… А вдалеке виднелись ворота лагеря.
Лагерь всегда жил веселой и шумной жизнью. В корпусах, в каждом окне, виднелись мальчишки и девчонки, на спортплощадках, у здания столовой, везде кипела жизнь. Играла музыка, пахло едой, вожатые перебегали от корпуса к корпусу, готовя к вечеру новые развлечения.
А потом был лес, тихий и прохладный. Земля была покрыта заячьей кислицей, вдоль тропки росли грибы путики (так называла их бабушка). Я так и не научился их узнавать, и теперь не представляю, что это за гриб такой. А кислицу мы называли киселкой (даже кисеУка, с неправильным звуком Л, как бабушкина сестра Тетя Нина).
Весь этот путь в моей голове до сих пор в мельчайших подробностях жив, наполнен запахами и красками, мелочами, которые всплывают по мере воспоминаний. Это частичка моего счастливого детства, беззаботного, радостного времени, когда все просто и волшебно, когда лето – бесконечность, когда есть добро и зло, а ты умеешь их отличать…
Вчера я был в лагере «Орленок». Прошло почти 30 лет. Вдоль забора непролазный бурелом, на спортплощадках в высокой траве большие деревья, деревянные корпуса почернели, скособочились и темнеют в разросшейся траве разбитыми окнами. Кочегарка из красного кирпича, там, где заканчивается колхозное поле и начинается лагерь, выглядит страшно. Из нее ушла жизнь, она перестала давать тепло.
Раньше, заходя на территорию лагеря, первое, что я видел – была открытая дверь кочегарки. В печи, за дверцей топки, сверкало пламя. На скамеечке сидели мужики, курили, беседовали. Недалеко от входа возвышалась куча каменного угля, лежала, завалившись на бок тачка, а рядом удивительная, огромная лопата. Бурая железная труба уходила ввысь и казалась выше леса. А сверху удивительный флюгер в виде петуха. Теперь она не дымит. Теперь ее обступил лес, прижался так близко, что сушины, сваленные сильным ветром, лежат на крыше, а труба, словно окруженная неприятелем, кажется ниже. На всем отпечаток разрухи и вымирания, от всего веет унынием, тленом. Словно это место должно теперь мирозданию вернуть эмоциональный долг за радостный детский смех, за новых друзей, за теплые вечера, веселые игры…
Я вернулся в свое детство, прикоснулся к нему и отпрянул в ужасе. Нееет, это не то место, это его отражение в антимирах, там, где все поставлено с ног на голову. Стоп, но это же и есть мой мир, тот самый, в котором я живу! Почему, возвратившись в детский лагерь спустя годы, я не увидел эволюции? Новых, современных корпусов, крутых спортивных площадок, интересных развлечений. Почему я не увидел детей, отдыхающих летом в лагере? Счастливых, одуревших от свободы, чистого воздуха и переполненных эмоциями от новых знакомств и интересного общения.
Я не знаю что с нами. Мы больны, однозначно. Наше общество поражено опасным вирусом, а симптомы болезни – безразличие и беспамятство.