Очерк 2002 г
Мой дядя Семён Михайлович был уже продуктом нашей советской эпохи, он родился в самое лихолетье в 1917 году. Время тогда было бурное, многочисленные партии и центры долго делили власть в стране с помощью оружия, и только нам взращенным уже после войны, толковали о триумфальном шествии советской власти от Москвы до самых окраин. Мы же не знали, что границы родины удалось закрыть с большим трудом году в 32-33. А, до того у нас по окраинам страны творилось чёрт знает что, и на Колыме золото копали все кому ни лень: американцы, японцы, поляки, и прочий элемент, склонный к быстрому обогащению. Въезд и выезд был свободный, опасались только конкурентов.
Вот в такое трудное время и рос мой дядя, то есть в гражданскую войну, правды ради их район Вятской губернии война эта как-то обошла. Да, сами вятские далеко небуйные, спокойный значит народ, стычки здесь были позднее, когда стали раскулачивать немногих зажиточных крестьян. Да и они продолжались не долго, ведь новая власть, конфискуя излишки хлеба, действовала весьма избирательно и брала хлеб в основном у малоимущих и вдов, таких как моя бабка, у которой муж пропал, в гражданскую войну и в доме ничего не было, кроме семерых детей, включая мою мать. Спрятать в ближайшем лесу бабушка зерно не могла, просто не было сил и хорошей лошади. А к соседям, семья которых насчитывала десятка полтора только взрослых мужиков, продотрядчики и комитетчики даже не заходили, им тов. подотрядчикам, просто объясняли из окна избы, что зерна в доме нет, и демонстративно разводили руками, дескать, извините товарищи. И ведь надо удивляться, им верили и ехали дальше по сивым и убогим, ведь жизнь то у всех одна, даже у комитетчиков и активистов. Много продотрядчиков было закопано по лесам и логам, так, что действовали они с умом без горячки первых лет революции, знали, что в таком деле дважды не ошибаются.
Однако прошло и это лихое время, а так как никаких вооружённых выступлений и тем паче восстаний как на Тамбовщине в Вятской губернии не было, то самих репрессированных оказалось на удивление мало, ну повыселяли так называемых кулаков, это тех, у кого было больше трёх лошадей в личном хозяйстве. Не обошла вниманием советская власть и владельцев всякой сельхоз техники: сепараторов для молока и всяких веялок, ещё бы владельцы средств производства, слава богу, ещё мясорубок у вятских не было, а то бы их владельцы так же загремели бы под фанфары. Выслали нескольких мельников у кого были наёмные рабочие. А также владельцев кирпичных заводиков, это были (по мнению власть придержавших, прямо настоящие капиталисты),по типу Саввы Морозова.
Остальных согнали в колхозы, а так как производить они ничего не могли, то из деревень угнали немногих, сохранившихся мужиков какие вернулись с войны и гражданки. Мужиков загнали на новые затеи властей - Камскую ГЭС, там многие и остались насовсем, но моему дяде, совсем молодому парню повезло, и он вовремя сдул оттуда в деревню со своим двоюродным братом, чтоб вступить в новое дерьмо, в колхозную жизнь. И сколько б, не орали большевистские пропагандисты, что колхозы снабдили в войну Красную Армию хлебом, это сплошное враньё. Вождь Сталин всегда смотрел на крестьянство как на врагов и выжал из них последние соки в войну. Это было сделано путём невероятного закручивания гаек, посадке в лагеря даже малолетних за какой-то паршивый колосок. Если б Америка, не подкинула вождю миллионы тонн пшеницы и кукурузы, то мы все были ли бы в глубокой жопе, и фашисты быстро выселили, бы всех нас в тундру. На голодную смерть, ведь у них было подчитано, сколько оставить народу на территории России, примерно одного из дюжины.
Но вернёмся к моему дяде Семёну, отработав с братом на Камской ГЭС два года, они сдули оттуда вместе с другим братом Михаилом, про которого я писал отдельно. Работать было невозможно, так как ненасытное начальство всё увозило себе, включая харчи для рабочих стройки, там царили дикие порядки, каждый выживал, как мог, но стройку оцепить охраной догадались лишь в 37 г. Поэтому братья и уехали в свою деревню. Это было в тридцать пятом году, а гайки товарищ Сталин, объявивший себя всесоюзным вождём, сумел закрутить окончательно, по-моему, к 37 приснопамятному, путём неисчислимым жертв простого народа.
Вернулись в деревню, а там новая напасть колхозы, вовсю организуют, бардак стоит не приведи господи, дело-то новое, никто их раньше не строил эти колхозы, поэтому присылают ребят с городов с заводов, мол пролетарии вас крестьян уму научат. Они де сами- то все вместе работают, правда, кто работу знает, старается делать её в отдельной каптёрке, чтоб другие рабочие не подглядывали, кому конкуренты нужны. Года три – четыре строили эти колхозы, землю пахать частникам не разрешали, наступил настоящий голод, про который в Вятке и не слышали, но году к сороковому с трудом колхозы слепили, появились первые результаты, но главных то хлеборобов кулаков сослали кого куда: Сибирь и Казахстан в основном. Однако Семён не растерялся, а выучился на шофёра, помог двоюродный брат из местного городка Зуевка и стал Семён возить все, что придётся на своей полуторке, а потом освоился и даже стал передовиком. Чо это такое никто в деревне не знал, пока заезжий фотограф не запечатлел их на отдельный стенд в клубе, много оказалось передовиков. Народ ржал над ними и говорил, если спереди торчит - значит, ПЕРЕДОВИК.
Только немного привыкли и втянулись в новую светлую жизнь, пошли войны, сначала финская в которой наши хотели во главе со Сталиным финнов шапками закидать и танками испугать, однако не получилось, наши получили ожесточённый отпор, так как финны в отличии от большевиков дураков, своих офицеров стрелять и не думали, да ещё обратились за помощью к Англии, Франции и Америки, те им с радостью всякого оружия и пилотов опытных подкинули, и западали на землю сталинские соколы. Ну, а Семён уже был призван на финскую где шоферил, подвозя снаряды, патроны и харчи нашим войскам. Они штурмовали линию Маннергейма, которого звали Карлом по-моему, и вместо месяца провозились пол года, угробив лучшие дивизии, но кончилось и это, не могла маленькая Финляндия бороться с СССР.
Только сержанта Семена демобилизовали, и он вскоре через Москву вернулся в свою деревню Чижи, правда погулял недели две в первопрестольной с одним сослуживцем по автобату москвичом, что, кстати, и тогда было редкостью, ну не любили в Москве сами воевать. Москва Семёну понравилась, звал его друг остаться, работы в ней до чёрта, а хорошие шофера на вес золота, но не всё так просто, ведь у Семёна жена в деревне и трёхлетний Шурка, отца толком не знает, а при виде его прячется за русскую печь и орёт как недорезанный. Хотя жена Дуся и теща Клавдия говорят, привыкнет, куда денется.
Только втянулся в колхозную жизнь, в люди выбился, начальство уважает фронтовик один на своих ногах приехал с финской войны, ещё вернулось с десяток мужиков, те все инвалиды, без рук, кто без ног. Их так и звали без рук, без ног – на бабу скок, ну это народ не со зла, просто от души высказывался, ведь на земле инвалидом работать не возможно, только в контору, а где на всех мест взять?
Пролетело с год времени, всё вроде наладилось, колхозы немного заработали, приезжает Семён с рейса, ездили в Зуевку за запчастями, не успел помыться, как приходит посыльный с конторы и приносит повестку, снова в армию на какие-то сборы в город Смоленск. Опят проводы, самогон, слёзы жены и тёщи, да и Шурка тоже хлюпал носом, привык уже с отцом везде ездить по дорогам сельским, видел, что отца все уважают. Один он в их краях с орденом, на пиджаке всегда висела «Красная Звезда», которую он получил за Финскую войну. Наследующий день проводили его опять в армию, напились самогону , все вырубались, а забрали с деревни всего пятерых, четверо совсем молодые парни. Пока добирались до Смоленска, началась большая война, так что Семён прибыл вовремя и ему сразу дали новую трёхтонку "ЗИС". Потому что машин много, а подготовленных шоферов пшик, только несколько таксистов из Москвы, которые грузовиков бояться и ездить на них практически не могут. В общем, понеслись для Семёна фронтовые будни. Мать их идти.
Фронтовые дороги, кто про них не писал, это похуже, чем ад у Данте, ежедневные обстрелы и бомбёжки, выживали только удачливые и кто начальства не боялся. Семёна как самого опытного назначали замкомвзвода, а фашист прёт и всё ему пофиг. А нашей авиации почти не видно, а если появятся так сразу и сбивают, опытные они лётчики, немцы эти, гоняться за каждой машиной, спорт у них такой, только кто зазевается и сразу Мессер: тра-та-та и ваших нет, а машины наши в основном деревянные, горят хорошо.
Как выжил в этом аду Семен, сам не знал, вероятно, везло, первые два года, а ребят полегло много, а ведь за баранку каждого не посадишь, дороги плохие и Мессера с пикировщиками Ю-87 долбят. Все дороги фронтовые завалены были обломками машин наших и костями шоферов. Но, Семёна оценили и вскоре он стал возить генерал-лейтенанта Теляшина, зам командующего фронта, тут стало полегче, генерал он и есть генерал, без прикрытия не ездит, всегда полуторка с зенитной четвёркой, опасались их немцы, лупит задорого, кто на бреющем подлетает, поражаемость почти сто процентов. В общем, приспособился к войне Семён и шеф ему попался добрый, то в Москву пошлёт с продуктами для семьи. То, самого в генштаб на совещание везёт, а голова у Теляшина была хорошая, уважали его начальники, как скажет, спрогнозирует обстановку, так всё и бывает, к гадалке не ходи, прирождённый генштабист. Жаль, мало таких было, а за все ошибки начальства, расплатился простой русский солдат, не по-суворовски воевали сталинские генералы, солдат не берегли, а чо говорил главный генерал Сталина Жуков-бабы еще нарожают. Народ то он глупый, думали начальники только после войны великой, уже не было больших русских семей, а что рожать, вдруг начальство опять войну затеет. А ведь учёный Менделеев наш знаменитый, который увлекался на досуге статистикой, так он твёрдо обещал царям 600 миллионов к 2000 году, да где ж они? Ну, я отвлёкся, простите.
Так и проездил всю войну пока его не зацепило в сорок четвёртом году, уже в Белоруссии, когда он ехал по лесной дороге и попал на мину, долго лежал в госпитале в Москве,- генерал устроил его к лучшим хирургам. Он же и дал Семёну дельный совет, да он и сам так думал в глубине своей души. «Вали ты Семён из своей деревни, нет там перспектив простым людям. Сталин! деревню ненавидит, и будет гробить до конца, помни это».
Выписавшись из госпиталя, он по совету шефа зашёл в «Метрострой» в отдел кадров и заявил,-Меня вроде комиссуют скоро, четыре года на фронтах рулю, на работу шофёром возьмёте? Отдел кадров направил его к завгару и тот сказал ему: вот направление в общагу. Пропишись там, и дуй за семьёй в свои Чижи, скоро у деревенских участников ВОВ отберут все документы воинские, и будешь век куковать в своей деревне, а она в ужасном состоянии, сплошная нищета и болезни, народ вымирает, добили её власти и прижал палец поперёк своих губ.
Семен так и сделал, приоделся в новое ПШ, которое взял на время у московских друзей, нацепил награды, да нашивки за ранение и укатил в своё пепелище Чижи.
Увиденное дома не обрадовало его, крытые соломой избы стояли полу развалившиеся, место дороги жидкая красная грязь, все обносились до нитки за войну, худые и страшные, от недоедания. Ведь в войну из деревень вывозили всё, что там было и росло. Он собрал родню, выпил с ними привезённый спирт, самогон в деревне забыли, как и пахнет, гнать то не с чего. Походил по родне: в основном бабы замученные и худые сопливые дети, одеты хуже не бывает, какие-то обноски, за что воевали, подумал Семён и чуть не заплакал. На следующий день собрал жену с сыном и укатил до Зуевки и вскоре был в столице, пару месяцев жил на квартире в частном доме, кстати, разрушений в Москве практически не было, слабо немцам было её бомбить, Сталин собрал здесь целую армию ПВО. Лучших пилотов.
Вскоре ему подфартило, и начальство дало комнату в полуподвале, но большую и сухую, в ней он и прожил с семьёй, до шестидесятого года, тогда ему выделили простенькую двушку в районе Останкино. Затем переехали почти в центр на улицу Мира пусть неблагоустроенно, но всё подносом, кремль видно как на ладони. Так и прожил, что отпущено, в Москве: работал в Метрострое, и я у него гостил, было время.