Дачники

Александр Прохоров
Дача у нас под Чеховом. Неподалеку деревенька Попово. Пошли мы как-то с дочкой моей Машей туда купаться на речку. В последнее время грязно стало, стекла битого полно, вот и нам не повезло: Маша ногу порезала. Я потащил ее скорее к ближайшему дому. Улица метрах в тридцати от воды, дома все окнами к реке повернуты. Покричал, вышла старушка лет семидесяти пяти, крепкая, приветливая. Быстро все поняла, повела вглубь двора на открытую терраску. Вынесла пузырек, подслеповато поглядела, есть ли там чего, протянула мне. Я залил рану, подул, как положено. Старушка добрая оказалась, гостеприимная. Усадила Машку на скамью. Отдохни, говорит, малость, нога приживет слегка. И начала разговор: — Раньше такого не было, чтоб в реку что ни попадя бросать. Дачников больно много понаехало, а людей мало (она имела в виду тех, которые живут постоянно). Все больше так: дом построил в три этажа, а жить некогда — дела. Две-то жизни и с деньгами не поживешь. Зимой тишина. Поглядишь: вокруг три печки-то всего и топятся. Куда народ подевался? Я вот тоже, грешным делом, в город подалась, да, слава богу, вернулась. А история такая вышла, — разговорилась бабка, довольная, что, наконец, зашел кто-то ее послушать. — Внук в пятнадцать лет, считай, один остался, без присмотра. Нюрка, дочка моя балухманная, примчалась сюда: «Присмотри за Сереженькой», — будто на два дня оставляет. Поела, пять минут посидела и умотала. Уехала на север с очередным мужиком. Я ее поздно родила да сбаловала, видать. А Сереженьке в школу. Так и пришлось мне в Москву с осени перебираться. Кормила, поила, в школу будила. В институт поступил. Гляжу, девушка у него появилась. Встречаются, встречаются, да никак не поженятся. Скромничал он или как, не знаю, только чую—при мне у них не сладится ничего. Квартира-то махонькая, однокомнатная. Вот я так прикинула: вещички собрала, весны дожидаться не стала и подалась сюда. Почитай, четыре зимы меня тут не было, а глянула—не узнать: ни дороги, ни тропки. Следов и то нет. Фонари почти не горят. Еле доползла. На следующий день протопила и пошла дорогу расчищать. Сначала до калитки, потом к почте. Почта оказалась закрытой, ну а я по привычке, как раньше, шевелю, значится, лопатой, аж жарко стало. Смотрю, Васька Жилин (ровесничек мой) с другого конца тоже к почте пробивается. Ну встренули мы наш туннель. Так и время веселей потекло. Встанешь, выйдешь на крыльцо: ворона с яблони спорхнет — снег сыплется. Тихо, аж как крылом махнула, слышно. В доме яблоком пахнет. У воды свой вкус особенный, не спортился. Васька речи заводил: мол, перебирайся ко мне. Это чтобы я да свой дом второй раз бросила! Не-е-е. Ну и он у меня не загостился, на принцип пошел. За счет того у нас дорога к почте и держалась всю зиму. Там весна. Снег растаял, вроде повеселей должно быть, полегче. Вася как раз у меня был. Что-то сердце прихватило ему. Только тут упрямиться перестал: остался у меня, первый раз до дома своего не дошел. А через неделю схоронила его. Приду в дом — пусто. Съездила к внуку в Москву, у него дела не с места—все один. Думала остаться, ан нет—прикатила сюда. Тут вроде сподручнее как-то. Почитай, вся жизнь здесь и прошла. Тут вот девочкой бегала. Там вон на дворе стол стоял. Я за ним невестой сидела. А сколько людей было! Одних соседей куча. Вот там (показывает она на заросший крапивой участок) Колька Черный жил. Хороший был парень. Помнится, маленький все крыжовник у меня таскал. Сгинул ведь. Была у них с Галькой, с дочкой продавщицы, любовь. Он у дачников каких-то кофточку для нее мохеровую спер. Ну те, видать, заявили. Приезжал милиционер на мотоцикле, завели дело, небось и чужие грехи на него повесили. Помнится, плакала тогда Галька, бегала по дворам, в ногах у тех дачников валялась, а парня все же увезли, посадили. Галька ждала, не уезжала никуда, тоже продавщицей пошла работать в магазин. Два года, говорят, письма писала. За это время как раз из деревни многие уехали. Появились эти самые буржуи. Один со стороны леса чуть ли не в четыре этажа домину выстроил с красного кирпича. Обнес забором, и не видно там никого. Чего, спрашивается, строили? Видать, деньги девать людям некуда. Не зря у нас говорили: «Копеечного вора сажают, а алтынного чествуют». В общем, начали вокруг нашей деревеньки дачи строить, стал народ чужой околачиваться. Тут наша Галька замуж и выскочила. Мужчина солидный, машина у него своя была, синяя такая. Тоже строительство затеяли. А тут Колька как раз вернулся. Отпустили, значит. В тот же день, говорят, Колька ее мужа и пырнул. Ладно, если бы просто ударил, а то, говорят, отвертка ему под руку попала. Впрочем, рана та ерундовой оказалась. Бегал этот горлопан доказывал, что пострадал от уголовника. Конечно, не дело — руки распускать, да, видать, накипело. Получилось, что опять не пожалели, Кольку, второй срок припаяли. А парень неплохой рос. Помню, малой еще был, я ему говорю: — Колька, паразит, таскал у меня крыжовник? А ну давай копай огород. — Так он весь день с лопатой корячился, упрямый. Я ему пряник вынесла — не взял, характер показал. Где он теперь, шут его знает. А Галька со своим съехала. Так ничего и не построили. Небось, тоже в Москве где-нибудь. Тут-то ее давно никто не видел. Да что Галька — никого, почитай, из наших нет. Летом только понаедут, отдыхают, незнакомые все. А людей не осталось. — Ну, как ножка, доченька? — спрашивает старуха Машку, берет йод, относит в дом. Выходит через минуту обратно к нам, мы ее долго благодарим, она кивает и провожает нас до самой калитки.
2001 г.