Чаша для мытья слив

Густую ночную тьму рассекали прожектора фар. В желтоватом столбе света косыми линиями дрожал дождь. Ветер бросал на стекло опавшие листья. Их тут же сметали проворные дворники.
Медленная музыка заполняла салон автомобиля, наводя на грустные мысли об одиночестве, и тоску по Дому, который вспоминался тяжелым, навязчивым запахом сваренного из концентратов супа, исходившего из кухни, где громко кашляла, гремя посудой мать, когда он, едва проснувшийся, и, с ощущением предстоящего долгого дня, пригнувшись, закидывал за спину тяжелый рюкзак, и нехотя отправлялся в школу. И возвращался в холод и пустоту.
Но музыка эта напомнила и то лучшее, что случилось с ним в детстве, по крайней мере он сам так считал. Трудно сказать, что именно понравилось больше: услышанная ли по радио мелодия, которую исполнял японский джаз-банд, или её название, сразу покорившее фантазию: «Чаша для мытья слив».
Какое волнующее переживание он испытал тогда! Словно вдруг соединилось что-то очень знакомое и близкое с непознанным и далеким, существуя одновременно и сейчас, и когда-то.
В кухонном шкафу нашел большую полукруглую чашу, служившую, очевидно, для разогревания еды в микроволновке, и водрузил ее на подоконник.
Сквозь плотное стекло казались чудесной акварелью оранжево-красные кроны высоких деревьев за окном, и зеленая, в желтых пятнах опавшей листвы лужайка, и голубое с белыми облаками небо. Собрал в саду спелые сливы, и доверху заполнил ими чашу.
Ему представлялось, как где-то далеко-далеко, в чудесной стране, там, где небольшие домики с острыми уголками крыш примостились у подножия высокой горы, упирающейся в серебристый небосклон, стройные женщины в кимоно, стянутых на спине бабочкой, неторопливо переставляют точные ножки, обутые в деревянные сандалии в форме скамеечки. Высокие их прически проткнуты острой тонкой палочкой, а у виска, в густых иссини-черных волосах неизменно приколот живой цветок.
Наклонившись, одна из них наливает в глубокую чашу с овальными гладкими сливами воду из кувшина. И сливы блестящими выпуклыми боками торжественно блестят, и застывают в тишине, ожидая наступления того часа, когда зазвучат голоса вернувшихся домой детей. Женщина сидит у порога, подогнув колени, и ждет.

Эту историю он рассказал Жаклин, когда они стали жить с ней вместе. Жаклин на следующий день купила сливы, и насыпала их в его чашу. А еще она купила билеты в оперу, и они специально ездили в другой город, чтобы посмотреть «Мадам баттерфляй».
Его поразило тогда, как красиво говорила она про Чио-Чио сан, сам бы до такого никогда не додумался. Конечно, Жаклин преподает сольфеджио в музыкальном училище, с ней всегда интересно разговаривать. Но, с другой стороны, чувствуешь себя дураком в таких случаях, а это не очень-то приятно.
- Трагическая судьба, правда?! Вечно ждущая «маленькая бабочка». Короткая и кроткая жизнь, приманка красоты, чтобы стать обманом, превратить любовь в яд, обернуться злом. Любовь – как обман, открывающий правду об истинных чувствах. Тогда как совсем рядом, свернувшись калачиком спит мальчик, беспомощный и беззащитный, и лет ему столько, сколько той опустошающей лжи. И чем взрослее становился бы он, тем легче было бы матери освободиться от нелюбви, она переплавилась бы в любовь. А как? Стала бы любящим сыном, который сейчас только растет обок, сосредоточивая в себе все нерастраченные чувства, вот он и есть любовь, воплощенное в добро то самое зло и обман. Дай времени Время. И дождаться бы! Но не мужчину, который обманул и пропал, а того, кто здесь, рядом, и растет в радость. Любовь - как бабочка из кокона, как свет после ночи, как весна после умирания зимы. Ведь все обещано природой, все имеет свои особенные знаки, и разгадки, только уметь дождаться. Не перепутать ожидание, не изменить судьбе. Но маленькая бабочка не умеет ждать, она сидит ночь напролет у порога своего дома, одевшись в белое свадебное кимоно, и ожидает обман.

Мать тоже часто говорила об обмане. Из ее обрывочных фраз можно было понять, что не помогла и поездка в Таиланд, куда они с отцом отправились, чтобы «склеить разбитую чашку семейных отношений». Просидела весь отпуск в гостиничном номере с загипсованной ногой, умудрившись сломать ее прямо перед отъездом, а отец в это время исследовал прелести восточной кухни, и знакомился на пляже с местными девушками, не стесняясь по ночам приводить их в номер, отчего матери приходилось делать вид, что она спит, подавляя в себе приступы тошноты при каждом порывистом вздохе, или мерном покачивании на соседней постели.
Вернувшись домой, сразу же развелись, и мать целиком посвятила себя работе в саду, потеряв всякий интерес к окружающей жизни, собственной внешности, и всему прочему, включая проблемы бывших членов семьи.
Отец продолжал ездить на тот же пляж, и, наконец, привез оттуда девушку с телом ребенка, и восторженными раскосыми глазами.
Их венчала пастор местной церкви, некогда соединившая узами его и с прежней женой. Сухо проговорила положенный текст, и задала вопросы. Невеста, не понимавшая никакой другой язык, кроме родного, по условному кивку говорила: «Иес!»
На свадьбе присутствовали какие-то случайные свидетели, чудом оказавшиеся поблизости, и за умеренную плату согласившиеся поставить свои подписи в акте бракосочетания. Теперь это была его новая семья. А хотелось кого-то совсем близкого, кто бы ждал вечерами, и с кем можно было бы есть, спать, просыпаться, разговаривать, встречать праздники.
Высокую, крепко сложенную, уверенную в себе Жаклин он увидел в фитнес центре. Несколько совместных прогулок по вечерам, ужин в итальянской пиццерии, поездка в воскресенье к морю… Они сидели, прислонившись головами, и, когда он прищуривал глаза, мигающим светом разливалось блестящее пятно солнца. Волны шлепались о камни, шлифуя их, и от сильного ветра звучали странным волшебным перезвоном натянутые словно струны мачты пришвартованных яхт, покачивающихся, и скрипящих трущимися о палубу боками.
- Посмотри, - сказала Жаклин, - на том берегу виднеется из дымки острый конус церкви.
- Ты выйдешь за меня? - решительно спросил он, сжимая её маленькую, прохладную как рыбка ладонь.
В этом союзе каждый нашел для себя то, что искал, и казалось, что их цели, как и желания, совпадают. Ему нужен был уют и тепло, а ей мужское присутствие в доме.
Они поселились в однокомнатной квартире, и прожили в ней больше года в мире и покое, пока однажды, поздним вечером, когда он уже спал, Жаклин обнаружила в его мобильном телефоне переписку с Анной, благодарившей за цветы, оставленные в дверной ручке, и прочие прелести их тайной связи.
Установить, кто такая Анна труда не составило. Секретарша банка, располагавшегося на втором этаже здания, где находилась его маклерская контора. Жаклин сопоставила факты, и разом все поняла.
Тайный роман с Анной длился уже несколько недель, потому-то она находила дома длинные светлые волосы, будучи брюнеткой с короткой стрижкой. А он лишь отнекивался в ответ, мол, полно в конторе разных девиц.
- Вставай! Что это за Анна? – тряхнула за плечо Жаклин, и подняла над головой мобильный телефон, на котором белыми и голубыми полосками светилась переписка безумцев-влюбленных.
Видя её перекошенное от злости, негодования, и ненависти лицо, он пробормотал что-то нескладное. И попытался отобрать телефон, что вызвало неоправданно бурное сопротивление, и между ними завязалась потасовка. В какой-то момент он поймал себя на мысли, что ненавидит ее, шипящую и требующую ответа, знающую теперь о нем больше, чем он того хотел, разоблачительницу… и, с силой толкнул. А когда в дверь позвонила соседка, напуганная криками в их квартире, зачем-то открыл дверь, и соседка через порог увидела распластанную на полу Жаклин, к театрально громко и надрывным голосом умолявшую: «Помогите, пожалуйста, помогите!»
Полиция приехала быстро, и арестовала его, сфотографировав синяки Жаклин, для чего один из полицейских отвел её на кухню, и попросил снять вытянутый серый вязанный свитер, в котором она теперь только и ходила дома, и продемонстрировать обнаженные плечи и спину.
Сидя три дня в изоляторе временного содержания, он многое передумал. Время текло медленней медленного. Казалось, что это не кончится никогда. Серые стены надвигались, удушливо сжимая пространство, ломило голову, плечи, потели ладони…
Больше всего он боялся, что Анна больше не захочет его видеть. Даже мысли о ней действовали возбуждающе, вызывая прилив энергии. Он обожал её маленькое, почти детское тельце, с извивающимся татуированным дракончиком в тайном углублении между спиной и упругими холмиками ягодиц, трепетал от её касаний, прерывистого дыхания, любил её голос, дерзкое чертыхание через слово, её мужиковатый грязный сленг. Эдакое воплощение  Лисбет Саландер из книги Стига Ларссона: затянутые в узенькие джинсы тонкие ножки, коротенькие белые носочки над резиновыми полукедами, резкие размашистые движения, когда она открывала дверцу машины, и садилась рядом, потягивая из металлических продолговатых баночек колу, заменявшую всякую еду, и, опустошив, бросала их под сиденье, чтобы они, перекатываясь, гремели потом во время движения.
Он тоже прекратил нормально питаться, чтобы казаться моложе, похудел, стал одеваться в свободном стиле: из-под короткого обтягивающего пиджака рубашка навыпуск, узкие укороченные брюки, мягкие туфли на босу ногу. Забыл про свои пятьдесят семь… Рядом с ней он чувствовал себя пружиной, упругой и сильной, постоянно готовой взорваться.
Нестерпимо хотелось оказаться сейчас рядом с Анной, сжимать её в объятиях, целовать, чувствовать ее тепло.
То, вдруг, настигала невосполнимая тоска по Жаклин, и он скучал по ее тихой улыбке, размеренности и покою. Надо бы выпросить у Жаклин прощение, начать все сначала с ней, такой родной и основательной!
Но хуже всего становилось, когда вспоминал о договоре, который он, очевидно провалил. А ведь сделка сулила немалую прибыль! Мысли эти вызывали некомфортное чувство неловкости перед клиентами, такими, как ему показалось, интересными людьми. Немолодая пара, вечно перешучиваются, держат друг друга за руки, словно какой-то невидимый ток существовал между ними.
Он с ними балагурил, одобрительно кивал свысока, давал деловые советы, - они уважительно слушали. А теперь что? Что он им скажет? Ведь как раз сейчас должны происходить основные действия с продажей дома: рекламирование, показ, аукцион. Может быть получится уговорить шефа, и он согласится дать отпуск за свой счет на эти дни, пока он тут сидит?
Когда следователь сообщил, что его выпускают, поскольку Жаклин написала заявление о прекращении дела, он с прежней силой почувствовал к ней привязанность и благодарность.
Поэтому, после освобождения пошел домой. Но, увидев ее опустившееся, потемневшее от переживаний лицо, и потухшие глаза, почувствовал, как заныло в животе, и захотелось бежать от всего этого. Туда, где его по-настоящему ждут и любят.
- Мне надо поговорить с шефом, - извиняясь сказал он, посидев несколько минут в полной тишине на смятой, некогда их общей кровати.
- Делай, что хочешь, - буркнула Жаклин, и поспешила увернуться от дальнейших разговоров. Она не могла преломить в себе чувство брезгливости, настигавшей теперь каждый раз при виде этого некогда близкого ей человека, постаревшего, сгорбленного, небритого, какого-то даже серого. Возрождать к нему прежние чувства, или пытаться разговаривать с ним о случившемся не хотелось, и лучше бы он поскорее ушел. Накопившаяся обида обжигала сознание, она, конечно, ждала извинений. А он молчал. И это было нестерпимо. Уже не хотелось ни плакать, ни убеждать, ничего.

Он и мечтал об этой минуте, и боялся встречи с Анной.
Анна бросилась навстречу, вцепилась как котенок, быстро-быстро шептала ему тягуче-вязкие слова: «Любимый! Я так переживала, разыскивала повсюду, позвонила знакомым, матери, ждала! Просто хотела быть рядом, вот и все! Но теперь мы будем вместе! Ты ведь больше к ней не вернешься, это все из-на нее! Какая подлая! Позвони ей, скажи, что мы любим друг друга, пусть отвалит!»
И он позвонил. И сказал, что ему надо обо всем подумать и пожить одному. Где? Снимет квартиру, это не проблема. Конечно, он будет помогать, если понадобится. Но поживет один, чтобы «соскучиться» по их прежней жизни.
Шеф внимательно выслушал, и понимающе кивнул, разрешив оформить дни отсутствия на работе в счет отпуска:
– Знаю, знаю. Я и сам недавно пережил развод. О, эти женщины. Одни только проблемы!
Проследив, когда Жаклин ушла на работу, забрал необходимые личные вещи, чековую книжку, банковские карты, документы, и кое-какую одежду, а еще любимую чашу для мытья слив, которая только и ассоциировалась у него с Домом.
Письмо от клиентов, застало его врасплох. «Договор мы прерываем, - сообщалось в нем, - поскольку планировали продать дом в начале осени, но ничего не происходит, и мы не видим дальнейших перспектив совместной работы».
А чего он ожидал? Более полутора месяцев ничего не делания, ну понятно, у него такие бурные события в жизни, а им-то что до этого? Что он им скажет? Как объяснит, почему не продвинулся ни на шаг в продаже их дома.
Пришлось извиняться, без всяких объяснений. Понимал, что это вызовет недоумение, но выхода не было. В экстренном порядке «слепил» информацию на сайт, благо фотограф давно уже передала ему фотографии, и назначил день показа покупателям. Кое-как удалось уговорить клиентов сохранить договор в прежнем виде.

Дорога, свернув с широкой проезжей части, извиваясь вела сквозь старый, но не слишком густой лес. Ехал медленно, мешал дождь, и опасался ненароком не сбить бы какую-нибудь косулю, которые водились в здешних местах, и порой выскакивали под колеса. 
Вспоминая, как развивались события этого дня, пытался составить их в цепочку, не пропуская ни одной мелочи. И чем больше нагромождалось в сознании этих мелочей, тем тяжелее было концентрироваться, и тогда он мысленно возвращался на то же место, и начинал обдумывать все сначала.

Вчера днем, приехав заранее, чтобы подготовиться к показу, он удивился, как преобразился дом. Само-собой, давно тут не был. При первом осмотре запомнилось лишь обилие старых, дурно пахнущих вещей, теперь, очевидно, перекочевавших на свалку или в магазины секонд-хенда.
Обогретый, отмытый, подремонтированный, и ставший просторным дом сверкал чистотой и уютом. Подоконники и столики декоративно украшены горшочками с искусственными цветами, на окнах трепещут белоснежные тюлевые занавески, множество разноцветных подушек и подушечек лениво разбросаны по постелям и дивану, даже новенький мягкий плед гармонично соответствует общей гамме цвета. Видно, клиенты немало потрудились, чтобы очистить и украсить, да и советы дизайнера пошли впрок. Любит она всех убеждать, что эти атрибуты создают особенный уют.
Жаклин позвонила как раз, когда он встречал покупателей.
- У меня к тебе серьезный разговор, - ледяным голосом сказала она. - Жду вечером. Нам надо поговорить.
Время для показа дома он без объяснений сократил с полутора до полу часа. Справились, конечно, но «почти бегом».
Не ссорится же с Жаклин. Тем более, что не знал, о чем именно собирается она говорить, и внутренне опасался, что ей стало известно про их совместную жизнь с Анной, в наскоро купленной на окраине города квартире, на взятые в банке, где работает Анна кредитные деньги.
Записав желающих купить дом, послал сообщение клиентам: «Все прошло хорошо. Многие захотели участвовать в аукционе. Позвоню завтра после того, как обзвоню всех, и получу подтверждение».
Мессенджер телефона засветился новым сообщением: «Во сколько ты будешь дома, любимый? К нам придет мама, хочет познакомиться с тобой. Купи по дороге пиццу. Скучаю!»
Пришлось звонить Жаклин и врать, что занят на работе, просить, чтобы перенесла разговор на завтра.
Но вечером выяснилось, что мама Анны тоже перенесла встречу на завтра, потому что «…лучше пообедать втроем в каком-нибудь кафе в центре города, так будет всем удобнее!»
И вот наступил этот долгий день со множеством тяжелых разговоров. Знакомство с мамой, которая оказалась почти его ровесницей, прошло на удивление спокойно. Пообедали втроем, чинно и натянуто, все улыбались, говорили на общие темы, договорились еще встретиться.
После обеда они с Анной решили заехать домой, испытывая непреодолимое желание близости. Выйдя из душа, Анна рывком сбросила с себя полотенце, сверкнув ослепительной наготой своего мальчишеского тельца, столь возбуждавшего его, и запрыгнула к нему на колени. Хорошо, что после обеда его никто не хватится.
Оставалось еще пережить разговор с Жаклин…
Поднимаясь по лестнице в их бывшую квартиру, он все еще находился в плену томной нежности Анны.
Лестничный проем показался крутым подъемом в гору. «Знает или нет?»
Жаклин встретила прохладной улыбкой. На ней было его любимое голубое в цветы платье, купленное во время их совместной поездки в Копенгаген, в самом начале их совместной жизни. Они тогда два дня провели в Национальном музее, Жаклин все-все хотела рассмотреть и сфотографировать.
Накрытый на кухне стол с двумя приборами напомнил ему прежние их уютные вечера.
- Давай поужинаем вместе.
В горле стоял ком, и хотелось глотнуть чего-то крепкого, например, виски, но нельзя, он за рулем, и завтра на работу. Пришлось есть мясо с картошкой, совсем без аппетита, так, из вежливости, впрочем, это не правда. Готовить Жаклин умела, и знала, что именно он предпочитает. Так что ел с аппетитом, но врал себе, что это не так, лишь бы не потерять «чувство собственного достоинства».
Жаклин убрала приборы и подала кофе.
- Молоко?
- Да, спасибо!
С щемящим писком содрала тоненький целлофан, открыв коробку шоколадных конфет.
- Как на работе?
- Все нормально.
- Дали отпуск на те дни?
- Да.
- Ну и хорошо. Может поедем куда-нибудь вместе на выходные, я скучаю по этим нашим поездкам.
- Нет, не могу, прости, я буду занят.
- Когда ты собираешься возвращаться? Мне не нравится, что ты забрал из дома документы, верни их на место, и все, что ты забрал отсюда, и прекрати скитаться по съемным квартирам, возвращайся, будем вместе искать путь, как нам жить дальше.
Бедняжка, она ничего не подозревала. Может и хорошо. Но чем дальше затягивается эта ситуация, тем труднее из нее выбираться.
- Пока не знаю. Мне нужно время.
Анна тоже не подозревает, что он продолжает оплачивать эту квартиру, и время от времени по просьбе Жаклин помогает привезти покупки из магазина, или отвезти ее к подругам. Не простит, если узнает.
Жаклин подошла и положила руки ему на плечи. Аромат знакомых духов неожиданно вызвал у него тошноту. Каждый жест, особенно, когда она прикасалась к нему, порождали теперь отвращение и муку. Он с неприязнью окинул взором ее крупное тело, боясь, что она потребует от него прежних ласк. Она и потребовала. Настойчиво и беспардонно. И он, подавляя позывы рвоты, бегом побежал в ванную, склонившись над раковиной, надрывно закашлял, выталкивая из себя омерзительное, мешающее ему что-то, словно выворачиваясь наизнанку, организм сопротивлялся происходившему.
Выйдя их ванны, увидел, как на белой салфетке, около того места, где он только что сидел за столом, разложены длинные белые волосы, и Жаклин, сложив руки за спиной, прислонилась к стене.
- Что это?
- Не знаю.
- Ты продолжаешь встречаться с ней? Опять врешь?
- Я люблю Анну, - вдруг выпалил он, - и почувствовал, как приходит освобождение.
- Анну? А чем она лучше меня? Подумай, хотя бы, что, когда ей исполнится сорок, тебе будет уже семьдесят! Что ты можешь ей дать? Если ты действительно любишь, так позволь ей, хотя бы, создать нормальную семью, родить ребенка, этого же ты ей дать не сможешь!
Последовали грубые препирательства, вопросы и объяснения, и он засобирался уходить, чтобы не повторилось то, что случилось раньше. Она что-то требовала, и злилась, и он уже ничего не понимал, что там говорилось, поскорее бы вырваться отсюда, вон из этого ада… Сунул ногу в ботинок, но Жаклин преградила выход.
- Чего ты хочешь?
Стучало в висках и ломило голову. Почувствовал грубый толчок в спину, и почти выкатился в открытую дверь, бегом спустился вниз. Вслед, подпрыгивая на ступенях, летели его туфли. Скорее к машине! Так и ехал в одних носках.
Анна опешила, увидев: «Что случилось?»
И он рассказал все, как есть.
- Черт! Ты продолжал туда ходить? Встречался с этой дрянью! Давай, выметайся к ней, идиот! Проваливай!
И ударом ноги распахнула дверь.
Его затрясло. Болью отозвалось сердце. Ключи от машины впились в крепко сжатый клак. Накатила усталость. Надоело все!
- Ну и оставайся!
Зацепившись за коврик в прихожей, чуть не упал, и почти вывалился за порог.
Дежавю, - подумалось ему. Только на этот раз он был в ботинках, просто не успел разуться.
Машина вырулила на проезжую часть, но куда теперь?
Надо же ночевать где-то. Город маленький, все друг друга знают.
Мысль о чистом и уютном пустом доме показалась спасением. И он повернул в сторону загородного шоссе…

Дом окружала промозглая темень. Дождь, не переставая. барабанил по крыше и подоконникам, поливал повсюду. Он почувствовал, что промок. И вдруг перевернулось что-то в животе, дурнота заполнила сознание: куртка осталась в квартире Жаклин! А ключи от дома в кармане куртки. Как быть? Не уезжать же обратно. Вот он - желаемый покой, тепло и уют, совсем рядом, а не открыть! Надо что-то придумать. Он огляделся.
У гаража, где время от времени вспыхивала дежурная, настроенная на временное освещение лампочка, лежали длинные металлические лестницы.
Дернул, чтобы вытащить одну из-под другой, и ощутил каменную тяжесть. Измучился и испачкался, поднимая эту ржавую громаду. Кое-как установил в проеме между окнами жилого этажа, стараясь не повредить стекла. А там, может быть, повезет, если окна не закрыты. Руки сжимали ржавые перекладины. ноги прижимались к холодным краям лестницы. Раз другой толкнул окно, потом другое. Не поддались. Старые рамы плотно осели, разбивать стекла не решился. Он слез, и с большим трудом оттащил лестницу обратно, бросив ее как можно ближе к гаражу.
В «бардачке» машины нашел складной нож. Приладил телефон к перилам, организовав местную подсветку, и воткнул лезвие в проем между дверью и замком. Собачка замка нехотя поддалась, и, казалось, вот-вот откроется, но, с каким-то невероятным упорством, отскочила обратно. Он уже оцарапал значительный кусок двери, мокрая одежда прилипала к телу, руки не слушались то ли от холода, то ли от нервного напряжения.
Со злостью засадил нож подальше, и нажал посильнее. Замок треснул, и отворился, одновременно откололась небольшая, но уродующая дверь щепа. Он вошел в дом и повернул выключатель.
Все. Дома. В безопасности. А двери починить можно, не беда. Подобрал с пола остатки взлома, и сложил аккуратно на салфетку, которую нашел в кухне.
Надо бы застирать пятна ржавчины на брюках, в таких на работу не появишься. 
Над сверкающей раковиной красовалась лишь искусственная орхидея в длинной зеленого стекла вазе, и декоративная бутылочка для жидкого мыла, увы, пустая. Чертыхаясь, пошарил в шкафчике, и нашел большой кусок мыла. Отлично. Вопрос решен.
Совсем отстирать не удалось, но все-таки почище стало. Развесил мокрую одежду на стул, и придвинул его к батарее. До утра может и высохнет.
Вскипятил в ковшике воду, и окунул в плоскую круглобокую фарфоровую чашку пакетик с чаем, единственное, что нашлось в кухне.
В самой теплой из трех спален не оказалось одеяла. Ох уж эти декорации!
Снял с двух других постелей все имеющееся в наличии постельное белье, притащил с дивана плед, собрал все подушки, и устроил себе уютный ночлег.
Старинная настольная лампа рассеивала мягкий свет, горячий чай согрел и успокоил. Достал наугад с книжной полки книгу какого-то классика, и попытался читать, но не мог сосредоточиться. Положил ее на край прикроватного столика, и задумался.
Ему тут было хорошо. Картины висели на своем месте. Книги стояли, где им положено стоять. Дом взаимодействовал с ним всеми своими стенами и предметами, установив странную какую-то, и устойчивую связь.
- Совсем как тот невидимый ток между клиентами, - подумал он.
И, если поставить на этот подоконник чашу, то как раз будут видны все акварельные цвета окружающих двор деревьев, и серое небо, и лужайка в листьях. Да-да, именно тут. В этот момент он почувствовал странную уверенность, и уже точно знал, что поставит её здесь.
Утро выдалось светлым и добрым. Даже невысохшая одежда не нарушила обретенный покой. Аккуратно заслал все три постели, положил на место плед, оглядел все вокруг, следов не осталось, и захлопнул за собой дверь.

Клиенты позвонили после около двух. Он каким-то внутренним чутьем понял, что они приехали, и, наверно, обнаружили что-то, скорее всего испорченную дверь. Не стал отвечать на звонок. Поразмыслив, написал им смс «На совещании. Позвоню позже». Надо было придумать что ответить. Кроме того, предстояло решить, где теперь жить, ни к Анне, ни тем более к Жаклин возвращаться не хотелось. В дом ехать опасно.
Опять выручил шеф, разрешил пожить в новой квартире, которую готовили к продаже. С ужасом представлял, как будет забирать у Анны свои вещи. О том, что делать с купленной в кредит квартирой думать не хотелось. Потом как-нибудь решится. И поехал к Анне.
На этот раз ему повезло. Её не было дома. Он достал из шкафа спортивную сумку и затолкал туда одежду. За стеной закашлял сосед. Вспомнилось, как они смеялись над ним, над чередой постоянно меняющихся в его квартире девиц, каждая из которых начинала с переоборудования балкона. Последняя не только передвинула столик, но и навесила огромные, как дули лампочки на балконные перила, и пропала навсегда. Анна даже не успела спросить, как ее зовут.
На столе ваза с увядшими цветами, как раз те, что подарил ей накануне ссоры. Нелепо как-то получилось. Тоска окатила, как ошпарила. Он прикрыл глаза. Может, остаться? Помирятся. Простит.
Каким-то внутренним чутьем вдруг понял, что ее нет. И не просто нет сейчас, а нет здесь значительно дольше. Открыл шкафчики, одежда на месте. Позвонил матери. Нет, не появлялась. Ничего не знает. Странная и тяжелая мысль посетила его. Он открыл в телефоне, и принялся изучать страницу ее фэйсбука. «Какая красотка! - писали какие-то молодчики. - А не хочешь с нами на футбол завтра?»
Понятно, значит дома не ночевала. Кровь прилила к лицу.
- Как теперь объясняться будем?
И шмякнул тяжелую сумку на пол.
Вечерние сумерки воцарились и в комнатах, и в сознании.
Вспомнил, что так и не позвонил клиентам.
Разговаривать было трудно, старался говорить бодро, а получилось путанно. Они, конечно, начали с того, что их удивило: и постели застланы не так, и замок в дверях сломан и поцарапан, и даже мыло смылено (жмоты!), не заметил ли он чего? Не известно ли ему что-то? Они, мол, недоумевают. Само собой, он тоже «ничего не знает». И вообще ему некогда, он на совещание опаздывает. Потом только сообразил, какое совещание в такую пору. Ах да, еще ключ от хозяйственного домика не нашли, и он уверял, что положил его на место, точно помнит, но обещал посмотреть в кармане, и перезвонить им. Только для этого опять придется проникать в квартиру Жаклин, чтобы забрать оттуда куртку. День ото дня не легче!
Назавтра опять выслеживал, когда Жаклин уйдет на работу, забрал куртку, и бегом обратно!
В карманах ничего не было, ни ключей, вообще ничего. Жаклин постаралась.
Покупателям не звонил, физически не мог, ни времени, ни сил не было. Так что клиентам пробормотал что-то, вроде «буду обзванивать», и про ключ ввернул, не нашел в кармане, хотел было попрощаться на этом, но тут случилось худшее. Они, оказывается, сообщили в полицию. И теперь полиция занимается поиском взломщика. Муторно заныло в желудке, и захолодело под коленями.
- Очень правильно сделали! – как можно оптимистичнее похвалил он их. И добавил, - Очень правильно! Я теперь туда в вечернее время не поеду, только при свете.
И подумал: «А зачем я это сказал-то? Они, ведь, догадаться могут, что это я…».
Они и догадались, не сразу, правда. И принялись его жалеть. Но виду не подавали. Заявление из полиции уже не заберешь, но полиция и искать не будет. У них там других забот хватает.

Коллеги на работе смотрели косо, видимо шеф проговорился.
Он вертел между пальцев простой острозаточенный карандаш, постукивая краем о стол, и записывал очередное предложение участника аукциона. Желающих приобрести этот дом, как назло, оказалось много. Ставки повышались, и повышались. Он с каким-то торжеством и злорадством ожидал, когда отвалят все остальные, и наступит его очередь заявить свою ставку, под видом тайного участника Х, пожелавшего заплатить выше высшей цены. И сделал это. И ужаснулся тому, какую аховую цену заплатить придется.
- А!  Все равно теперь. Обратного хода нет.
Зато это будет ЕГО Дом, и он уже точно знает, где поставит чудесную свою чашу.