Виталий Богомолов
Мария поверит
Сегодня утром рано, когда Серёга, как его все звали в деревне, шёл на родник за водой и проходил мимо заброшенной усадьбы Семёна Прокопьевича Крохина, то услышал какие-то странные и тревожные звуки, насторожившие его, они пугали: то ли это были какие-то стоны, то ли чьё-то жалобное рычание…
Жутковато стало Серёге в таком месте одному, рядом с диким лесом, последние годы стремительно затягивающим опустелый, вымерший конец деревни. Остановился, беспокойно прислушался… Что за нечистая сила?
Он поспешно набрал в пластиковую пятилитровую бутыль хрустально чистой родниковой воды и без промедления и задержки двинулся в обратный путь.
Хозяин этой усадьбы, старик Крохин, несколько лет назад (пожалуй, пятнадцать уж миновало) перебрался жить в областной город, там где-то на окраине в частном секторе микрорайона Январский купил себе домишко, в нём, говорят, и умер, года три прошло уже. Здесь его усадьба теперь была беспризорной. И её растаскивали потихоньку, кто что мог.
Дом стоял на окраине верхнего конца Лежнёвки, со стороны которого речка текла (деревни строились вдоль речек). Здесь, рядом с домом и бил из-под земли ледяной родник, его так и прозвали – Крохин ключ. Вода в нём считалась до того хороша, что лучше в округе и искать было нечего. Когда-то фельдшер местного медпункта возила эту воду на анализ в лабораторию областного города, и там ей сказали, что подобной воды во всём их районе больше нет.
Вот на этот ключ начинающий пенсионер Серёга и ходил всегда за водой, невзирая на погоду и время года. Приносил её дважды в неделю за два километра от своего дома, по пять литров, для чая. Это у него считалась такая прогулка.
Работы в последние годы никакой в Лежнёвке не было, колхоз сдох, поля заросли, скот колхозный свели, фермы рухнули. Да и в личных-то хозяйствах ни одной коровы не осталось, только куры, да и те не у всех. Серёга перед выходом на пенсию дотягивал на крохи пособия по безработице… Но пенсию получил сносную: всё-таки всю жизнь работал на тракторе. Он частенько говорил: «Я теперь свободный, как ветер! Никаких занятий». И погружался в задумчивость. Невозможно было представить ему, чтоб даже в недалёкую старину деревенский человек не имел никаких серьёзных занятий и был бы свободным, как ветер... Оставалось только либо водку пить, либо на реке «воду удочкой хлестать»…
* * *
Сейчас он поставил бутылку с водой перед избой Крохина. На месте бывшей здесь когда-то уезженной дороги теперь виднелась только слабая тропинка в буйных зарослях трав. Непонятные звуки не прекращались, не утихали. Ближайшая от этого места жилая изба находилась чуть не за полкилометра. Серёга, постояв в нерешительности, стал пробираться в сторону таинственных звуков, ногами разнимая дурнотравье, вымахавшее в человеческий рост. Преодолевая страх, прошёл через двор – ворот ни уличных, ни огородных в усадьбе уже не имелось. При выходе в огород справа находился погреб. В давние времена над ним стояла двускатная тесовая крышонка, но давно уже время уронило её на землю и превратило в труху.
Именно из погреба и доносились эти загадочные «стоны».
«Что за притча? – недоумевал Серёга. – Кого-то убивали да не добили и в погреб бросили, что ли?»
Он осторожно, бочком, мелкими боязливыми шагами приблизился к погребу, готовый в случае опасности мгновенно драпануть обратно.
Этот погреб Семён Прокопьевич Крохин своими руками забетонировал в самом конце восьмидесятых годов. Серёга тогда работал на тракторе МТЗ-50 «Беларусь» и привозил Крохину полтонны купленного в колхозе цемента и тележку гравия…
Семён Прокопьевич (в деревне его прозвали заглазно Крохой, хотя сложения он был крепкого и ростом немал), отдавая Серёге за работу деньги, задумчиво проговорил ему:
– Люди у нас спились. Это народная беда. Но не вина! – категорично подчеркнул он. – Ты молодой (было Серёге тогда около тридцати лет). Хочешь прожить хорошую жизнь – не уподобляйся им. А то из облика выскочишь…
Семён, тогда ещё мужик крепкий – стариком назвать язык не поворачивался, обеими руками обвёл перед собой дугу, видимо, изображая, как можно выскочить из облика, повернулся и ушёл в ограду. Серёга озадаченный постоял, размышляя над словами хозяина: что к чему, – сел в кабину и потихоньку уехал…
Бог его берёг, он не спился: жена Мария, тройка детей удержали как-то, хотя друзья его кто умер или погиб, кто «из облика выскочил». Слова Крохина ему время от времени вспоминались. И, может быть, даже давали какую-то безотчётную опору…
Осторожно и медленно приближался Серёга к погребу и напряжённо всматривался в тёмный зев горловины – в твори;ло. Там в глубине возилось что-то мохнатое, звериное. Застыл, стараясь определить, пригляделся – мать честная, да это же медведь! Его от ужаса чуть «ветром не сдуло», едва удержался, чтоб не дёрнуть подальше от этого места.
Пытаясь выбраться наружу, медведь не мог дотянуться до верхнего края творила. Он явно был обессилен. Зверь затравленно и обречённо бился, издавая плачущие звуки. Как он туда попал, недоумевал Серёга, сколько времени он там сидит?
Прикинул, что никак не больше трёх дней, ибо три дня назад Серёга приходил на ключ за водой и ничего не слышал. Но пусть даже два дня – это немало просидеть в сырой бетонной ловушке без еды, без питья...
Крохин занимался пчеловодством и, может, у него в погребе было что-то медовое?.. Ну, там старые рамки сотовые, или посудина какая-нибудь с запахом мёда?.. Что-то же заманило туда медведя.
* * *
Медведь – это тебе не кошечка или собачка, в охапку просто так не возьмёшь и не высадишь из погреба наверх. Да и опасный зверь. Ты ему помоги, а он тебе тут же мимоходом голову оторвёт. Серёге припомнился в далёком детстве рассказ дяди, как во время войны в Уинском лесничестве лось попал в какую-то беду (забылось уже), лесничая, сердобольная бабёнка (мужики-то воевали), решила лосю помочь, а он ударом задней ноги в голову размозжил ей черепушку, уложил женщину насмерть…
Серёга подумал-подумал и пошёл домой. Медведь, слыша его удаление, жалобно застонал ему вдогонку, будто с упрёком, помощи просил. Серёга шагал и думал, как помочь? Скажи мужикам – соберутся и уто;ркают измученного зверя. А он к тому же изголодался за это время. Жалко хозяина леса, коли в беду попал.
И зародился у Сергея Николаевича план, смутный пока.
* * *
– Куда это ты собрался? – спросила недоуменно Мария.
– Да на ключ хочу ещё разок сходить.
– На клю-у-юч?! Погоди, ты же только что оттуда! – удивилась жена.
– Ещё бутылочку принесу. Запас. Огурцы засолишь в родниковой воде, – бормотал уклончиво Сергей, засовывая пластиковую бутылку в тряпичную сумку, где у него уже были тайно припрятаны две буханки хлеба.
– Запас какой-то… – проворчала досадливо Мария. – А топор зачем? – Не унималась въедливая супруга.
– На доме Крохи, это… Крышу раздело, в бурю-то. А у него там потолок фанерой доброй обшит, понимашь. Теперь она пропадёт. Посмотрю, нельзя ли прихватизировать лист, понимашь, – сочинял он на ходу.
И он ушёл.
«Понимашь, понимашь!..» – пробормотала Мария ему вослед, передразнивая его.
Медведь всё так же мучился в неодолимом желании выбраться на волю.
Серёга принялся изучать обстановку, наперёд всего осмотрел рядом с погребом конюшню: дверь в ней была ещё крепкой и запиралась изнутри, он её опробовал. В случае опасности здесь можно было укрыться, в небольшое окошко медведь не пролезет. Затем он присмотрел во дворе и подтащил к погребу две старых плахи от запло;та, метра по три длиной, которые планировал спустить в творило, чтоб медведь по ним мог выбраться наружу. Конечно, в погребе наверняка была лестница, по которой медведь туда и спустился, да, видать, под ним она переломилась, предположил Серёга.
Всё приготовив, ощупав за поясом топор для храбрости, он подобрал во дворе палку, отломил от буханки добрый кус хлеба и насадил его на конец этой палки. Сторожко приблизился к творилу, протянул палку к медвежьей морде. Тот, принюхиваясь ко хлебу, затих и вдруг схватил его своей огромной пастью, жадно жуя и проглатывая. «О-о, изголодался, бедняга!» – подумал удовлетворённо Сергей, довольный, что не ошибся.
Он насадил и вторую половину буханки, повторив операцию. Потом то же проделал с другой буханкой. На время, которое пожирал хлеб, медведь словно забыл о своей беде. Потом замер на миг, опомнился, и снова принялся урчать и биться.
«Голод не тётка», – пробормотал Сергей, поднял полукруглую плаху (в полбревна толщиной) и стал спускать её в творило, стараясь не задевать зверя, но медведь так страстно ухватил её лапами и потянул вниз, что Серёга в ужасе отскочил, боясь быть сдёрнутым вместе с плахой в погреб. Приготовился вбежать в конюшню и запереться в ней. Но по одной горбы;лине, как и полагал Серёга, у медведя выбраться наверх не получалось: круглой стороной она угодила к стенке и под тяжестью зверя поворачивалось вокруг своей оси, лишая медведя устойчивой опоры. Зверь сердито рычал в досаде и беспомощности. Может, ещё и когти его были повреждены о бетон погреба…
Сергей опустил второе полубревно, и тут уже не ожидая дальнейшего результата, юркнул поскорее в конюшню, запер дверь на засов. Не подходя близко к окошку, смотрел в него издали, замирая от страха. Невольно подумалось: если медведю удастся выбраться, да он возьмёт его в осаду и примется дверь выламывать, тут можно и концы отдать…
И вот в твориле показалась медвежья морда, а через несколько секунд и весь он тяжело вывалился из ямы наверх. Остановился, встряхнулся, облегчённо охнул как-то совсем по-человечьи. Здоровый оказался медвежище, но вид у него был обессиленный, жалкий, измученный: мокрая после сырого погреба шерсть не имела лоска и торчала взъерошенно. Он не бросился сразу наутёк, не пошёл и в сторону конюшни, где спрятался Серёга, он, устало свесив голову, побрёл медленно к лесу. Немного отойдя, остановился, обернулся, издал негрозный протяжный рык.
«Это он, наверно, спасибо сказал», – решил Серёга.
Когда медведь исчез в зарослях, Сергей покинул своё убежище, фонариком мобильника посветил в яму. Да, внизу он увидел сломанную пополам лестницу. Не выдержала она медведя.
Он шёл по деревне, бодро здоровался с редкими встречными людьми и думал: «Вот расскажи кому, как я медведя из погреба вытащил, – ни за что не поверят. Скажут – трепло! Разве что Мария, та поверит».
Но и Марии он решил ничего не рассказывать. Где-нибудь, не дай бог, проболтается (а кто поверит?) и пойдёт: накрутят насмешек и сплетен… В людях это издавна водится.