Так устал. Не связать двух слов
двух строк
двух дум
хвуд нитей дважды рек.
Вещи не кидаю, роняю по мере раздевания. Не включаю свет, давит.
Набираю ванну.
Наливаю вино на ощупь, часть мимо плеснув. На столе и так отпечатки бокала.
Потом холодное постельное белье из-за открытых окон. Сон. Будильник.
Так всю неделю, от зари до зари от пахоты к жатве.
Останавливаюсь посреди этих авгеевых садов сегодня вечером, оглядываюсь.
Сигаретный дым пахнет осенними яблоками с творогом. Мальчик курит совсем ребенок, тощий, глаза блестят, блондин, не видно ни бровей ни ресниц, в неоновых бликах как модель Ком де Гарсон или влажная фантазия Микеле о средневековье семидесятых.
Я не пьян, это вообще заблуждение, что часто и много пью. Но сейчас думаю, надо опустить стрелки часов в горячительный, огненно ледяной шот и сладко обморокнуться в крепкий сон.
К бару не пробраться, да и не очень хочется. Поднимаю руку, сажусь в такси, потом не включаю в квартире свет, иду босиком к шкафу, беру бутылку наугад. Сейчас у всех много алкоголя, привезенные откуда то, по уверениям местных бутылки, производимые только у них с тысячелетними историями. Подаренные. Украденные по пьяни и веселу. Надпитые, надтреснутые, надпетые, нагретые и пыльные.
Все таки задеваю выключатель настольной лампы, с удивлением отмечая, что комната словно не моя. Как будто пришел к тебе. Запах, свет, блики и оттенки мебели вокруг, особое сочетание дающее четкое понимание того, где ты.
Специально не оглядываюсь, тяну этот морок, ощущение присутствия, наливаю в рюмку крепчайшей настойки, поднимаю за твое здоровье и пью.
Словно бы не один.
Как будто ставят пластинку. Твоя гибкая, черная, пернатая рука опускает иглу аналогового проигрывателя. Меня обжигает и отнимает дыхание, ярко синий махаон с кислотно желтыми прожилками узоров на крыльях распускается в моей груди а потом животе. Перебирает лапками, щекоча кожу и что то внутри, расцарапывает, выбираясь из тела.
Потанцуем?
Ты это говоришь с улыбкой, я не вижу но знаю. Хватаюсь за ворот, расстегиваю его, удивляясь как могу сейчас не рвать пуговицы а именно расстегивать их.
Осень перевернулась куполом вниз, небо сорвалось и потекло под ноги, мотылек стал бабочкой, бабочка махаоном, тот выпустил шелковые нити, перетянувшие до рези нежные человеческие потроха.
Падаю в мягкий паркетный плен.
Как это все таки смертно, быть из плоти и крови. Я смотрю со стороны на себя, лежащего на полу, и думаю о том, что мне к лицу эта почти черная, изумрудная рубашка через которую просачиваются разводами ярких клякс крылья и неприятно шевелятся конечности насекомого.
Смотрю на бутылку, из которой наливал. Сожалею о том, что когда ты бестелесный и из тебя так упоительно сладко вытекла жизнь, то не можешь взять материальный предмет в руку. Обхожу, переступая через свое тело. Всегда думал что все это декаденство красиво, бледность, вывернутая поза, а по сути то ничего особенного, спасибо хоть не заблевал себя напоследок. Смотрю на этикетку бутылки, читая на ней твоим почерком выведенное:
С днем рождения тебя.