Черный цвет переплета. Спасибо за это решение. Какая разница. Огромная разница. Большое значение. Важная деталь. Это была чья-то идея, хочется верить, что это был выбор, предпочтение, не просто случайность, не отсутствие других вариантов. Два года держать в уме несколько глав, не слишком стараясь помнить сюжет, удерживать настолько, чтобы помнить ощущения от восприятия, чувство какой-то невесомости, легкости внутри, от того, что появилась опора, чувствовать, как становится светлее от того, что можешь наконец расслабиться и наслаждаться этими темными тонами, черными полосами, не силясь разглядеть пеструю радугу на каждом перекрестке жизни, за каждым углом паршивых будней.
В ночном заморозке щеки пылали в маниакальном приливе, пока асфальт поднимался и двигался на меня с каждым шагом из-за недостаточности темноты, в своем абсолюте скрадывающей и обездвиживающей все вокруг. Раздирающее душу желание-мечта о музее Орсе начинало жечь изнутри и "Доктор Иисус" Гершвина подкидывал в этот разгоравшийся костер. Следом полетела "Порги и Бесс" целиком, Сен-Жермен, Маллиган и весь холодный джаз. Надеюсь, к последней главе от меня не останется ничего.
Я почти смирилась, что за одну жизнь нет шансов перечитать все, что стоит того, чтобы быть прочитанным, но, возможно, смогу переслушать все, что приводит в движение отмирающие клетки. Не самый глупый способ потратить жизнь.
Возвращаясь домой остановиться задрав голову и наполнять медвежий ковш какими-то смыслами и бессмыслицами пока не затечет тридцатилетняя шея.
Заморозки. Это покалывание, жжение до онемения, переносит в шестичасовую электричку, к которой ведет пустой ледяной сквер сплошь под тонким инеем, сверкающий, тысячами снежинок, искрящийся в темноте утра, и мы идем к вокзалу через длинный безмолвный проспект, в пять утра, когда нет смысла ждать, что солнечный свет разбавит леденящий воздух, вымораживающий из тебя последние остатки самообладания перед надвигающимся отъездом, неотвратимостью расставания. Проспект Победы. Мы еще не знаем, что снова встретимся, что желаемое, иногда становится действительным вопреки всем страхам. Встретимся не в этом году, не в этом городе, в парке Победы. Чтобы снова мерзнуть среди деревьев, сражаясь с холодом миндальным ликером. В этих городах сплошь и рядом Победы. А в частной жизни что ни встреча - поражение. Несколько человек на перроне. Вагон. Ты сидишь напротив и секунды стучат отвратительно, как вода по дну раковины среди ночи, и руки красные с заледеневшими пальцами отпускают такую же мерзлую пару. Электричка тронулась, твоя чуть позже. Спустя год и два и три воссоздание того утра было несовместимо с жизнью.
Через двадцать глав тошнотворное отвращение заставляет переключиться на что угодно (в состоянии, когда не угодно ни что, это представляет собой серьезную проблему). Отвращение от того, что узнаешь себя в герое и вынужден читать во всех подробностях про себя, будто рыщешь с фонарем по потемкам своей души, пытаясь разглядеть там что-то если не привлекательное, то хотя бы нейтральное, но только убеждаешься, что поиски напрасны). Возвращаешься, все еще полный презрения, но уже с долей сострадания. К литературному двойнику. С каких пор чтение стало таким тяжелым трудом.