– Так ты дашь мне денег на поминки на сорок дней? – спросила женщина лет пятидесяти в трауре мужчину чуть старше с объемной сумкой на плече, когда они вышли из церкви, заплатив за отпевание и сели в автобус, направляющийся в сторону городского кладбища, где недавно была похоронена их мать.
– Сам-то уедешь на море. А я здесь останусь. Надо будет продукты купить, приготовить что-то. Люди придут, помянуть надо. Когда вернешься, тебе дам поесть, что останется от обеда…
Он сидел спиной к водителю на первом сиденье со скорбным лицом к родственнице, увещевавшей его раскошелиться, не показывая, что они знакомы.
– Так дашь или нет? – допытывалась она, продолжая спрашивать одно и то же, понимая, что выглядит бедно и назойливо. – Сложимся поровну. Сколько ты дашь, столько же я вложу. Людей кормить чем-то надо будет.
Наконец, испытывая неудобство от сильной тряски на переднем сиденье, он как будто хотел достать кошелек, чтобы заплатить за проезд.
– Я заплачу за себя, – сказала она громко, чтобы дать понять сидящей рядом с ее родственником любопытной попутчице, невольно вникшей в их деловой семейный разговор.
Женщине в трауре показалось, что пассажирка, сидящая рядом с ее молчаливым родственником, хочет что-то сказать в одобрение или назидание.
– Дам, – кратко произнес тот, к кому обращалась с просьбой о поминках говорящая женщина.
– Сколько дашь? Тысячу дашь? – призывая включиться все свое красноречие, спросила, скорбящая по усопшей матери, дочь.
– Пять рублей, шучу, – ответил родственник с каменным лицом. – Дам столько, сколько скажешь.
– Так тысячу дашь? – с надеждой в голосе, спросила в который раз вопрошавшая пассажирка.
– Дам тысячу, успокойся, – прислоняясь к спинке сиденья, ответил он тихо.
– Когда дашь?
– Сегодня дам. Когда приедем с кладбища, тогда и дам.
– Хорошо. Ладно, договорились, – вымученным голосом устало сказала женщина в трауре. – Смотри, не забудь.
– Помню, оставлю тысячу рублей. Придут родственники, ты приготовишь все, что надо. Не забудь купить мяса. Свари щи, второе, компот.
Окружающие их люди пересаживались с места на место, входили, выходили из автобуса, платили за проезд, теснились, когда набралось полно народу, переставляя сумки на колени. Доставали проездные билеты, показывали их в развернутом виде водителю. Тот спешно давал сдачи, объявляя на ходу названия остановок.
Зачем эти двое пожилых людей ехали на кладбище с такими тяжелыми пересадками, долго дожидаясь у развилки следующего маршрутного такси, прячась в тени деревьев и ларьков от палящего июньского солнца, никто не знал. То ли помянуть усопшего покойника, то ли найти чью-то давно забытую могилку, то ли просто так прокатиться от нечего делать. А, скорее всего, все вместе взятое. Потому что никогда не отнять у живых память о счастливых днях, проведенных вместе с родителями, где-то в самой простой комнате, с покрытыми масляными красками стенами и полом, истертым от постоянного беганья малышей; большим оранжевым, шелковым абажуром с бахромой, покрытым пылью; питаясь извечной картошкой с хлебом, молоком, щами, рыбой. Не замечая дней и чисел, мелькающих у них перед глазами.