Король перешел к боевым действиям. Достал из изящной, ореховой резьбы, горки серебряные приборы: ложки, вилки, ножи, хрустальные бокалы. Черная икра уже была на столе в серебряной икорнице. Тонкие ломтики багета дышали запахом Франции на изящном серебряном подносе, а вологодское масло ручного изготовления томилось в фарфоровой масленке, пребывало в нетерпеливом ожидании – когда же его намажут на багет. Шампанское Dom Pergnon White изнывало в ледяной россыпи, сдержанно рвалось наружу. Среди ледяных кристаллов на серебряном блюде возлежали устрицы, неслышно вздыхали: скорей, скорей, вскройте нас, отсеките легким движением ножа от перламутровой поверхности, насладитесь нашим нежнейшим вкусом.
- Я их закормлю… - злорадно твердил король,- я их напичкаю гурманскими наслаждениями… Они у меня треснут от удовольствия…, - повторял он, подвигая соусники с нежнейшей трюфельной пастой: черной и белой. Паштет из соловьиных язычков изысканной горкой красовался в хрустальной паштетнице, украшенный тонкой веточкой барбариса с бордовыми прозрачными ягодами.
На фарфоровой тарелке с серебристой инкрустацией, в виде вензелей и герба королевского дома, были художественно разбросаны горки порезанных и наломанных чудесных сыров: Бри и Комбацола, Тет-де-Муан и Камамбер, Рокфор и Дор блю.
Икра чавычи большими красными бусинами стекала с замершего ледяного водопада.
Нежнейшая туркменская дыня были располосована на длинные сахарные куски и полита дягилевым, крымским лавандовым и горными медами
Мангостины и манго, личи и ананасы были порезаны и также вперемежку со льдом покоились на расписных фарфоровых блюдах.
Перепелки поджарены в печи, приправлены пастой из грецкого ореха на сливочном масле и изящно выложены на блюде, украшенном веточками базилика и благоухающего цветущего жасмина.
Оранжевые розы из прозрачной карамели украшали блюдо с сыром.
Король отступил и окинул взглядом это щедевроподобное великолепие.
- Разве сможет меня кто-либо упрекнуть в скупости и не хлебосольстве. Или это угощение не достаточно изысканно? Оно, конечно, не блещет разнообразием, все довольно скромно, ну не добавлять же мне на стол овощи, они растут в земле, в темноте…
Солнца не видят, а я король-солнце. Пожалуй, не хватает ягод: земляники и малины.
Король позвонил в золотой колокольчик. Тотчас открылась дверь и вошел камердинер.
- То Ля! Распорядитесь, чтобы принесли ягод: малины и земляники, и пусть Шарль набьет сливок с сахаром.
- Будет исполнено, - седовласый То Ля поклонился и вышел, притворив за собой дверь.
Король присел у окна и прикурил сигарету в длинном, слоновой кости с позолотой, мундштуке. Выдохнул дым тонкой струйкой, задумчиво гладя на зеленые шарики деревьев среди подстриженных газонов внизу. Протянул руку к бумбоксу и, пальцем, украшенным золотым кольцом с огромным голубым топазом, нажал кнопу Play. « Я перепутала, думала, что любовь, но оказалось неправильно..»
Вокруг по залу на белых комодах были расставлены разнообразные рога на бронзовых основаниях: лосиные, оленьи, косульи, завитые бараньи –все из охотничьего зала. Король оставил мундштук с сигаретой в фарфоровой пепельнице, слез с подоконника и позвонил в колокольчик.
- То Ля, позовите кого-нибудь еще и расставьте рога между блюд.
То Ля, не поведя бровью, вышел и вернулся еще с двумя лакеями. Они дружно взялись за рога и быстро расставили их на столе между блюд настолько плотно, что взять, что- либо со стола стало совсем не возможно. То Ля принес ягоды, и король, взяв поднос, рассыпал их по столу, потом взял две серебряные вазы со взбитыми сливками и поставил их на подоконник.
- То Ля, пригласите всех, - произнес он, - скорей, меня утомили эти приготовления, слишком много чести для тех, кто ее не заслужил.
Двери распахнулись и в залу вошли друг за другом все приглашенные: начальник охоты, придворный поэт с потухшим взором, хромой живописец с супругой старухой, главный механик со служанкой-наложницей…
Я вдруг проснулся. Когда просыпаешься в темноте, той темноте, что сменяет яркие, цветные картинки сна, понимаешь, что жизнь страшна и убога этой темнотой. И солнце должно порадовать, когда лучами, пролетевшими миллионы километров космоса, вдруг упрется в стену, обклеенную желтыми выцветшими обоями, и оно не всегда радует настолько, сколько бы хотелось душе. Душе, знающей тот свет, что не увидишь глазами.
Но там нет ощущения реальности, вернее, есть, но это не земная реальность. Земля и жизнь на ней – это самая реальная реальность, простая и ясная. Кто-то утверждает, что ею можно управлять, двигать слои, выбирать лучшие, свежие, ароматно пахнущие, обнимающие и обволакивающие счастьем. Или наоборот – мрачные и тяжелые, громоздкие, наполненные тяжелыми металлами и воздухом с запахом гниющего болота. И это, кажется правдой. Но я кутался в одеяло, поправлял подушку, высовывал из - под одеяла ноги, пытался устроиться на собственной руке, подтягивал под себя колено, чесал щеку… В голове плыла картина со столом заставленном едой и рогами. Самое приятное в этом сне было сидеть на подоконнике и курить, глядя на парк. Я снова уснул.
Вернее, уплыл по реке Миссисипи или Днепру в узкой и длинной лодке. Я сидел на корме, а она, эта бывшая женщина, была завернута в мешковину и лежала на дне лодки. А течение все убыстрялось, хотя река была очень широкой. Лодка мчалась по поверхности серой воды, потом начались пороги, сначала симпатичными перекатами, а потом серебристыми валами и провалами. Лодка перевернулась, прокрутилась под водой и снова встала на днище, никто не выпал, просто лодка наполнилась водой до края бортов. Посреди реки показалась отмель с невысокими ветлами, росшими прямо в песке, и лодка мягко причалила к отмели. Я вышел на песок, солнце было в пыльной дымке. Где-то далеко невидимый прогудел поезд. Может быть, паровоз, черный чугунный с красно-белыми колесами, плотным серым дымом, вываливающимся из трубы пузатой колбасой, нехотя в небо. Его не было видно, как не было видно и скачущих за ним стремительных кенгуру. Зачем они гнались за поездом, как дельфины мчаться за кораблями в море, выпрыгивая голубыми бананами из воды?
А взбитые сливки стояли в вазах на подоконнике, король взял вазу и, зачерпывая сливки рукой, стал швырять их горстями в лица предателей. Кто-то закрывался рукой, кто-то только закрывал глаза и послушно подставлял лицо, как мишень. Дамы пытались улыбаться, размазывая сливки по лицу, живописец облизывался с деланным удовольствием.
Я присел на толстую ветку ивы. Над рекой кружили чайки, бросались в воду, вытаскивали рыбешку, судорожно проглатывали и снова взлетали. Ива, покрытая мелкой весенней зеленью, весело шелестела. Прилетела певчая птичка и, усевшись на тонкую ветку, запела.
В лодке никого не было, лодка была пустой. Лежала, наклонившись на песке, так безучастно, так равнодушно и спокойно. Она бы также лежала веками, пока не сгнила и не рассыпалась на бурые обломки, никем не использованная для романтических или полезных путешествий по воде широкой реки. Хотя и река могла бы обмелеть, и высохнуть, а ее дно превратилось бы в поверхность пустыни с пустыми и растрескавшимися раковинами речных моллюсков. Все может быть и не быть одновременно. Я не хотел просыпаться, хотел остаться на этой иве посреди весенней реки с пустою лодкой на песке, как в песне «Вoat on the river»
Take me back to my boat on the river
I need to go down, I need to come down
Take me back to my boat on the river
And I won't cry out any more...