ЛЮБИ ОТЧИЗНУ В НЕПОГОДУ
ПО прочтении книги Гузель Яхиной «Дети мои»
Пролог.
В последнее время, несмотря на очень неспокойную военно-политическую обстановку, литературные страницы ИНТЕРНЕТА и книжные развалы буквально взорваны, и сотворила ЭТО скромная, хрупкая, почти юная женщина Гузель Яхина своими романами « Зулейха открывает глаза» и «Дети мои», уже успевшими «заработать» высокие литературные премии: «Большая книга» и «Ясная поляна», а вместе с ними - любовь читателей и огромные читательские очереди.
Предлагаемый вам материал, который вы прочтёте или просмотрите «по диагонали», а то может и вовсе не откроете, не рецензия на роман «Дети мои».
Это, скорее, размышления во время чтения «О книге и «ПО поводу книги.
Фраза, вынесенная в заголовок, не совсем моя.
Чуть в ином словесном варианте, но почти с той же интерпретацией, она звучит у Юрия Нагибина, очень любимого мною писателя-философа: «Люби Россию в непогоду».
Без особых нарушений смысла, заменили одно слово и получили более широкую вариантность, т.е. люби свою Родину не только когда ей хорошо, но и когда ей трудно, отдавая лучшее в себе.
(«Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы!»)
Заголовок отсылает читателя в более ранние пласты истории, чем первая половина ХХ столетия, в которой развивается основная сюжетная линия романа «Дети мои», в название - тоже вынесена фраза-приветствие, на этот раз Екатерины Великой, встречавшей ею на Балтике корабли с приглашёнными немцами, чьими задачами были облагородить, обжить, обводнить, вдохнуть жизнь в сухие приволжские степи.
К 1941 году эти задачи в основном были решены.
Потом…
Потом депортация и долговременное запустение…
Но… вернёмся ненадолго к фразе-призыву.
Чуть-чуть поразмышляем: не было бы приглашения Екатерины II – не состоялось бы и переселение в поисках более достойного существования после разрушительной 7-летней войны, оставившей многие народы Европы на грани нищеты.
Не случились бы и все беды немецкого этноса в СССР:
ложные наветы в измене, депортация, трудармия (что твой «ГУЛАГ!», массовая гибель в тайге и болотах Сибири, запрет на образование и работу по специальности, регистрация брака с «вольными», ежемесячный унизительный контроль в комендатуре, круг осёдлости в 10 км…
Непонятно-раздрайные тяжелейшие 90-е годы.
В основном все депортированные народы (чеченцы, ингуши, калмыки, прибалты, венгры, поляки, крымские татары… более или менее успокоились, обретя Родину, и лишь немцам двигаться было некуда.
В какой-то из телепередач Борис Ельцин с ехидной ухмылкой предложил им полигон «Капустин яр», где каждый сантиметр земли – сплошной металл.
Смолчали…
Не было ни митингов, ни возмущений в прессе, но вопрос был закрыт.
Началась массовая эмиграция в Германию, но, как оказалось, и там немцы русской диаспоры не «шибко» нужны, ведь обособленная жизнь в России с попыткой сохранения своей культуры, оставили их в веке ХVIII…
Теперь где их место? Куда и как им встраиваться?
Процесс ассимиляции шёл трудно, медленно, и в какой-то момент начался хоть и не бурный, процесс возвращения.
«И где мне смерть пошлёт судьбина…»
ЛЮБИ ОТЧИЗНУ В НЕПОГОДУ
(По прочтении книги Гузель Яхиной « Дети мои»
Часть I
Если бы Гузель интересовала история ИМЕННО немецкого этноса в России и СССР то, возможно, стоило бы поглубже в ней покопаться, но автор ограничила себя 20-30-ми годами (раскулачивание, коллективизация) и скороговоркой - до 1938-41года, когда, собственно, «всё» только и началось.
А такие явления, как раскулачивание и коллективизация, тоже невероятно трагические, однако, к национальной проблеме непосредственного отношения не имеют; они проходили примерно равно тяжело на всех широтах СССР. Автор выбрала именно эти годы.
И это её абсолютное право.
Возможно, боялась потерять старинные немецкие сказания, сказки, гофманско-романтические фантазии, которые Гузель так любит, но которые не склеились бы так удачно и любовно, как вживила их автор в своё повествование, сделав книгу историко-романтической даже в трагические моменты («Год Мёртвых детей», «Год Нерождённых телят» и др.
А может быть осторожные и сдержанные немцы не особенно распространялись об этом периоде, что было горько, тяжело и небезопасно, хотя СЕГОДНЯ ЭТОТ ФРАГМЕНТ ИСТОРИИ ИЗВЕСТЕН ШИРОКО.
Но уже одно то, что татарочка с юных лет (спасибо дедушке!) овладела языком, полюбила немецкую культуру и людей…
Возмужав и созрев до уровня педагога, писателя сценариста, она не стала эти чувства держать в себе, что порой бывает мучительно, как не вскрывшийся нарыв, а создала интересное литературное произведение, за коим очередь читателей и уже 20 переводов на языки мира – это здорово!
«Дети мои» по жанру не роман в обычном его понимании – здесь главы реалистического романа чередуются с мистикой и главами – сценариями; бери и неси на сцену иль в кино.
Чувствуется, что Г. Яхина ещё и профессиональный сценарист.
* * *
Первая четверть ХХ столетия.
Россия.
Левый низкий берег Нижней Волги.
Район Покровска, Екатериненштадта.
Чисто немецкий, вполне благополучный лютеранский посёлок Гнаденталь.
Добротная Кирха, ухоженное кладбище, парк.
Утро гнадентальцам возвещает шульмайстер
(учитель) призывным колокольным звоном, который повторится ещё дважды: в полдень и в 9 часов вечера.
Дети всех возрастов учились в просторной, светлой одноэтажной школе, где была всего одна классная комната
(тип нашей сегодняшней малокомплектной школы).
В такой школе учителю скучать некогда, и всё же Баху частенько было тоскливо: он любит хорошую высокую немецкую поэзию и литературу и тот литературный язык, что давно уже сформировался в Германии, но сюда не пришёл и не придёт, ибо никому здесь не нужен, его никто не понимает и овладевать им не собирается.
Здесь удобно живётся с диалектом, привезённым из Германии ХVIII века.
Поэтому чтением любимых произведений Бах занимается только перед сном, уже уставший, набегавшийся по разным делам.
Был он по тем временам уже не молод, за 30, лысоват, да ещё и заикался (причём, только вне школы). Сильно потёртая обувь и одежда да согбенная фигура дополняли его облик.
Было ли в нём, в главном герое романа, хоть что-нибудь необычное, яркое?
БЫЛО!
Он до трепета, до самозабвения, любил грозу, её волнения, громы и молнии.
В грозу он бежал в степь, рвал на себе одежду и разгружал душу, переполненную поэзией, легендами, сказками, которые потом будет менять на несколько стаканов молока для дочки, став литературным рабом.
Оказывается в этом бренном теле обитала живая и богатая душа!
Невероятный, Богом посланный случай, сведёт его (к сожалению, очень ненадолго, с прелестной, умной, деятельной, находчивой 17-летней Кларой, и у них, невенчанных, но очень любящих, родится дочка Анна (Анче), стоившая матери жизни.
Отныне все трудности, выпавшие советским людям этого периода, Якобу придётся преодолевать одному, да еще и дочку поднимать.
Некоторые переживания оказались не под силу Баху и он потерял способность членораздельно говорить (вспомним, он ещё с юности заикался, и вот замолчал совсем).
Выростая на отдалённом хуторе, без людского общения Анче не смогла во-время заговорить, очень огорчая этим отца. Но снова помог случай и невероятная педагогическая находка автора (читая, я подумала: «Великолепно изучила педагогику Гузель, вспомнила и Макаренко, и Сухомлинского и спасла положение.
Молодец!
ЛЮБИ ОТЧИЗНУ В НЕПОГОДУ
(По прочтении книги Гузель Яхиной «Дети мои»)
Часть II
Прежде чем продолжим сюжет, с новым героем, с которым и будем его завершать, внезапно и резко переключимся на главу необычную (кстати, вполне киношную, а значит - сценарную). (Я прочла её дважды, пытаясь докопаться до самой сути её истинного смысла).
В ней, как и у Л.Н Толстого, всё смешалось в доме Облонских.
В данном случае, я имею ввиду смешения жанрово-стилевые: реализм, сатирическая ирония, совсем не добрая, метафора и мистика с психо-паталогическим оттенком.
1927 год…
3 года, как нет Ленина, и все три года идёт тихая, упорная, негласная борьба за главное кресло страны.
Уже кажется, что Он ближе всего к нему, что Он побеждает, но и у Него нет ясного вИдения конечной цели, чёткого плана действий, точной стратегии его выполнения.
И вот в этой-то, не очень ясной по стилю и задачам главе, осязаемо-остро вырисовывается вдруг ВСЁ.
.
Прервав отпуск, Он возвращается в Москву, заезжая по пути в Немреспублику (хотя в реальности он там никогда не был).
Литерный мчит его (и с ним – его думы) почти без остановок. Чтобы никто не мешал думать и «творить», ушёл из вагона на паровоз и вольно, самостоятельно, руководил движением (уже метафора!).
Покровск.
Нет, это не возможно! Впечатление, что Он-великан среди лилипутов: городок маленький, люди – тоже, аккуратненький маленький вокзальчик – Он мог рукой достать и перевести стрелки главных часов.
Всё, чем могла блеснуть молодая республика, казалось Ему мелко, незначительно, невыразительно.
Его раздражало всё: «чистота аккуратность: тротуары выметены так, словно уборка улиц была для дворников единственным смыслом жизни, оконные стёкла – вымыты до невероятной прозрачности…
Раздражали горожане, на лицах всего два выражения: либо искреннего простодушия, либо сосредоточенной прилежности»… Раздражал весь этот мир, издевательски мелкий и предательски хрупкий.
Чужой».
(Вот видимо уже тогда решалась судьба Немреспублики).
Когда поняли, что и этим не угодили, повезли на первый в СССР тракторный завод «Карлик» в Марксштадте, где к демонстрации «Карлика» присовокупили «свержение» памятника Екатерине Великой (автор монумента барон фон Клодт (помните, Аничков мост с фигурами укрощения коней?!), сооружённого когда-то в благодарность за «ДЕТИ МОИ».
Из добротной бронзы, в нарядной тунике, увлекаемая с пьедестала, императрица встретилась с Ним глазами и улыбнулась, как равному.
Последним актом гостя был полёт над городом.
С высоты Он смотрел на безбрежную даль полей, жилки дорог, ленивую махину Волги - и недоумевал, почему такой необозримый простор, такая полноводная река подарены столь мелкому и суетливому народцу?
И вдруг, то ли в дрёме, то ли в галлюцинациях, он ярко, в цвете увидел страну, о которой мечтал, причём, всё видел в гигантских размерах. «Ему снились памятники. Отлитые из лучшей бронзы, тела их были огромны, как многоэтажные дома, а ноги - могучи, как столетние лиственницы. Вместо лиц – гладкие слегка выпуклые овалы, напоминающие яичные бока без единой трещины. Безликие гиганты – шагали по заволжским степям, переступая через речонки и деревеньки, руками разводя окутавший мир плотный туман…Земля словно шевелилась, утекала из-под многотонных ног: табуны диких степных лошадок рвались убежать от смерти, но гибли и гибли под настигающими их исполинскими сапогами».
Теперь, пересев на поезд, он знал, что делать: построить социализм в одной отдельно взятой стране.
А втулки для новых тракторов, спешно сделанные из прекрасной бронзы свергнутой статуи и подаренные Ему в последние мгновения отъезда, Он швырял в Волгу одну за другой, получая от этого огромное удовольствие.
(Кстати, работая над рукописью 11 09 2018, увидела по TV с «Восточного форума" строительство во Владивостоке грузового судна «ЕКАТЕРИНА ВЕЛИКАЯ».
* * * *
ЛЮБИ ОТЧИЗНУ В НЕПОГОДУ
(По прочтении книги Гузель Яхиной «Дети мои»)
Часть III
При первом жадном прочтении книги я, конечно же, отметила для себя личность Гофмана, ибо люди подобного плана ещё встречались в пору моего детства да и старшее поколение нет-нет да и упоминали о них.
Германия. Рур. Скромный съёмный угол в том же районе. Могилка матери, которую он посещал по воскресеньям и листовки, что давали всем по выходе из территории шахты.
По ним учился грамоте и жизни.
Были собрания, книги, споры и манящие слова Советская Россия».
Итог всей этой учёбы – Гнаденталь, немецкая колония на Волге. Время тяжкое, хозяйство в упадке, а Гофман всё улыбается, веря очевидно в то, что именно ему суждено навести здесь порядок, что здесь больше простора для реализации своих знаний и возможностей.
Но окончилось всё иначе – печально и даже трагически: не понятый, отвергнутый, униженный Гофман уходит в Волгу.
Сознательно, медленным шагом, провожаемый непонимающей его толпой погружается в реку и… остаётся в истории. Чистые (по крайней мере тогда), всё и вся сохраняющие воды этой реки являются неисчерпаемым источником знаний о прошлом, через который прошел не только Гофман, но и Бах, которому суждено было всё это увидеть и выйти, чтобы рассказать людям.
Однако, такого «кадра-рассказа» в книге нет, и мне кажется, я понимаю почему: так сказочно - мистически и в то же время реалистически правдиво описан «музей под водами Волги», так скрупулёзно точно переданы мельчайшие детали, выписанные неторопливо, с музейным изяществом, своиственным автору, что создаётся убеждающее впечатление, что ты – в музее мирового уровня, и повторный рассказ был бы излишним.
Поэтому автор, а вслед за ним и мы-читатели, возвращаемся к заключительной части сюжетной линии.
Бах, с сожалением констатировал, что жизнь не баловала его: Любимая умерла рано и в муках, работу свою он не любил, дарование сказочника обернулось литературным рабством, ко всему ещё и лишило речи, и этот вечный, сковывающий страх за судьбу ребёнка.
И всё же, нет, счастье было и есть - его маленькая любимая, подаренная ценою жизни доченька Анче (Анна).
Описывая внешность и внутренний мир Анче Гузель не особо изобретательна.
Да, красива, голубоглаза, белокура и белолица, стройна и пластична. Очень мила и послушна, но какие поступки характеризуют дочку как личность, хоть ещё и ребёнка?
Мне лично она напоминает стандартно-красивую куклу Барби.
Ни Клариных черт, ни воли и инициативности отца в её действиях не проявлялось (может быть потом, но книга-то заканчивается!).
(Надейтесь – добавим)
Многое успела Гузель во второй части книги, которая оказалась значительно разнообразней по темпо-ритму…
Анче росла, а речи не было, ведь учиться-то было не у кого. С отцом они общались на каком-то, лишь им ведомом пластически-мыслительном языке.
Однако же жизнь так не прожить, когда-то и Баха не станет…
И вот пришло решение: надо пробираться в Германию через Саратов, тем более, что прецеденты были.
С удивительными, прилежно, даже сверх прилежно выписанными подробностями представлен город, его сутолока, шум, суета, вызвавшие у Анче сильнейший нервный шок.
Поняв, что без денег, связей, знания города и всех бюрократических препон, не говорящему человеку, с немой девочкой удачи не будет, Бах возвращается на хутор.
И здесь начинается, условно говоря, вторая часть романа, оказавшаяся, на мой взгляд, динамичнее, живее, хотя жизненное пространство сузилось в основном до территории хутора с садом и лесом, но неожиданно появился новый герой, о нём чуть попозже, а пока Бах активно пишет о жизни, перспективах, о трудных временах, когда кулаками становились не по факту, а по плану.
Вот спущен план на 2.5%, и враз часть семей разорялась до нитки.
Многие бежали, и год называли неофициально между собой «Годом Бегства», хотя официально он носил гордое название «Года сплошной коллективизации».
Бах писал много и о яви, и о былом. Ему нравилось подходить к газетному стенду и слушать суждение читающих, хотя все его материалы все шли под фамилией Гофман (это была плата за молочко для Анче.
Литературно-журналистский талант Баха развивался, но в какой-то момент он стал замечать, что все его «писания» сбываются, причем, и недобрые – тоже.
И он прекратил писать.
* * * *
ЛЮБИ ОТЧИЗНУ В НЕПОГОДУ
(По почтении книги Гузель Яхиной «Дети мои»
Часть IV
Вот в этот период, когда совершалась неудачная попытка уехать к людям, на хутор проник воришка и устроил невообразимый хаос.
Несколько ночей охотился за ним Бах и выловил –таки.
И знаете кто бы это был?
Беспризорник грязный оборвыш парнишонка-киргизёнок лет 8-10.
Ловкий, вёрткий, как угорь, злой, упёртый.
Отменно, складно матерился, проклинал всех и вся, но ничего не просил.
Спина его вероятно к побоям привыкла, и он ждал именно их, но Бах его бить не стал, вывернул из сети, которой поймал и приготовил тёплую лежанку.
И он остался
Со всякими благородными чувствами киргизёнок знаком не был: хотел - выполнял порученную работу, не хотел… Бах не заставлял, но искал подходы к парнишке, самым главным оказалась быстрая привязанность к нему Анче, что была чуть моложе его.
Васька (так назвал себя маленький оборвыш) очень быстро сообразил, что эта привязанность – его козырь, и вертел всей жизнью хутора как хотел.
Читая интереснейшую повесть о жизни этих трёх в замкнутом пространстве, восхищаешься мастерством автора в показе всех, даже мелких нюансов этой жизни: перетягивания каната влияний, вростания внутреннего мира детей друг в друга, их возрастные изменения (в Анче просыпаются многие девичьи черты, и уже не она хвостиком бежит за Васькой, а наоборот).
Оказавшийся по случаю на хуторе граммофон выясняет огромную тягу мальчика к музыке и языкам.
В общем, всё, что происходило, а это не мало, Гузель описала не только с блеском, но и тщанием.
Пересказывать не буду: это надо читать!
Постепенно все заметили, что Анче начала говорить. Сначала отдельные слоги, потом всё бойче и бойче целые слова и предложения.
Васька радовался и стал терпеливым учителем Анче, но его лексикон…
Гузель не поленилась и выписала почти страницу – ни одного нормального слова, сплошной блатной жаргон.
Бах понимал, что при таком положении дел Анче сможет общаться только с Васькой.
Эта мысль грызла его денно и нощно, а решение пришло как бы совсем просто, даже буднично: на берегу Волги Бах встретился с агитатором – переписчиком неграмотных взрослых и детей, не обучающихся в школе.
Со стороны Баха встреча была аргессивной – он же немой, и сущности дела не уловил. Прибежали ребята и удивительно спокойно сели в лодку агитатора и отплыли с ним в Покровск, не выразив Баху никаких особых эмоций утешения, сожаления, благодарности.
Как-то сухо, да и не внятно, будто мало знакомые люди разбегаются после неожиданной, ничего не значащей встречи.
Я вижу и чувствую эту сцену несколько иной; уж очень она прямолинейна и лишена теплоты и душевных нот.
Зато сколько страданий перенёс немой Бах в поисках этого самого Детского дома-интерната имени Клары Цеткин! Сюда он приезжал теперь каждую неделю и привозил яблоки для всех.
Дети были всегда веселы, возбуждены, чем-то заняты, но Баху были рады.
Не знаю, я училась в классе с детдомовцами. Не видела я у них горящих глаз и весёлого настроения. А уж как они рады были быть приглашёнными к какой-нибудь домашней подружке!
А праздничные вечера им действительно удавались, чему очень способствовало совместное проживание.
* * * *
Вторая часть романа, которую мне всё хотелось назвать: «Трое на хуторе» (кстати, оберегаемый кем-то покой хутора в те-то бурные годы – тоже часть мифа незаметно, как- то вплетённая между делом в общую ткань повествования), как и первая, «прошита» острой нитью политической сатиры.
Давать комментарии на философские, да ещё политические притчи – дело неблагодарное, если не безнадёжное и бесполезное: автор задумал один подтекст, вполне укладывающийся в формат и тональность притчи, а тебе видится совсем иное, и тоже как бы вполне уместное.
Поэтому оставим читателя один на один, каждого со своим вариантом , однако… В чреве главы есть чисто исторические сведения, порассуждать о которых вполне уместно, тем более, что они, правда в довольно скупом информативном варианте, но всё же возвращают нас к основной теме романа.
«Германия готовилась к войне, готовилась уже давно, в её богатом арсенале среди прочих, было ещё и неиспытанное, но серьёзное оружие – этнические немцы, табун троянских коней, рассыпанных по земному шару и ожидающих своего часа.
В мае 1938 года в СССР проживало 1300 000 немцев.
Советских немцев пока не трогали, но поиски ненадёжных всё же и среди них шли.
Особенно свирепствовал Николай Ежов, считая, что «в преддверии войны большой стране предстояло «почистить кровь» и «поскрести немчуру».
Размеры, которые приняла операция, заставляла рассматривать дела уже не
поодиночке, а «альбомным методом.
Были выписаны даже лимиты на аресты, и, если в целом по стране было осуждено и приговорено к различным мерам наказания около 1% жителей, то среди немцев этот процент оказался в полтора раза выше.
«Вот она, благодарность, Немреспублики своему крестному отцу!»
* * *
Очевидно одним из признаков стиля Гузель Яхиной является чередование плавного течения сюжета, в который вдруг врывается какая-либо философско-политическая притча.
Глава 25.
Вождь играет в бильярд со своим учителем Чемодановым, превращающимся вдруг по щучьему велению в Гитлера, где образ фюрера совершенно анекдотичен, в духе «Кукрыниксов», каким его изображали чаще всего во время войны – «ниже плинтуса», но однажды я прочла, то ли услышала здравую мысль о том, что победить армию с таким полководцем – дело не хитрое, фокус не великий, но армия Германии была образцово выучена прекрасно укомплектована, оснащена современным оружием и…
ВСЁ ЖЕ ПОБЕЖДЕНА!
ВОТ ПОБЕДА НАД ТАКОЙ АРМИЕЙ ДЕЛАЕТ ЧЕСТЬ И СЛАВУ ПОБЕДИТЕЛЯМ.
Поэтому «Игру в бильярд» в такой интерпретации можно было и пропустить, хотя будет жаль одной вещи: Гузель прекрасно разбирается во всех тонкостях этой игры, а возможно и хорошо владеет кием.
* * * *
ЛЮБИ ОТЧИЗНУ В НЕПОГОДУ
(По прочтении книги Гузель Яхиной «Дети мои»)
Эпилог
Заключительная 30 глава хороша и уместна в качестве медленно закрывающегося после спектакля занавеса.
Бах стоит на крыльце своего дома на хуторе, вытряхивая большую перину.
Постепенно пух и перо покрывают дом, сад и всё вокруг непрозрачной пеленой белого пушистого снега (почему-то с грустью вспомнился Чехов)?
Сказка?
Да.
А зачем она вновь здесь появилась?
Чтобы в состоянии сказочного транса по глубоким сугробам увести Баха в глубины Волги, показать дивный, нетленный подводный Эрмитаж и вновь спасти.
А спасение для чего?
Чтобы арестовать в 1938 и в 1946 погубить под отвалами Карагандинской шахты.
А за что!
???
Наверно за Клару, Анче, за приблудного киргизёнка Ваську, за Детский дом и яблоки, за второй детский дом, оборудованный собственными руками на хуторе, за статьи и сказки, публиковавшиеся под чужим именем для гнаденталцев, которых тоже депортировали.
Приёмыш, строптиво-упёртый киргизский пацанёнок – теперь Василий Васильевич Волгин – меломан и полиглот окончил в 1941 году факультет иностранных языков Саратовского педагогического института, где два последних курса на лекциях «Всеобщая (или «Мировая») литература» наверное не раз встречался глазами со своим лектором - МОЕЙ МАМОЙ Г. М. Ф. на её последних предссылочных лекциях.
И только сейчас случай позволил мне узнать об этом!
Спасибо, дорогая Гузель, даже если не было ни Васьки, ни его прототипа. Для меня они были, есть и будут ВСЕГДА!