Ничто не вечно под луной. Но жизнь
Бессмертна эстафетой поколений.
Коль этим даром, друг мой, дорожишь,
Оставь свой след, отбросив яд сомнений
(У.Шекспир)
НЕ спрашивайте меня, который это был час: я не назову и приблизительной цифры. Это вы сейчас сидите, обвешанные циферблатами, которые еще что-то значат, это вы встречаете октябрь в лучах солнца, пропускаемых сквозь янтарное сито падающих листьев, и чувствуете себя человечками в рождественском шарике с золотистыми блестками на дне, которые при малейшем колебании взмывают под стеклянный купол и обволакивают шпиль крохотной копии величественного центрального здания и вас, любовно помещенных на дне безделушки. Эх, люди. И зачем вы тащите свои депрессии, свои уныния, недопонимания в лучшие места города? Мёдом вам там намазано, что ли? Ведь допрыгались же, теперь вся эта дрянь настолько толстым слоем оседает на асфальт, что не всегда можно сказать, где он есть, а где расположилась водная гладь. Входишь в Ботанический сад, в университетские аранжереи, на центральную площадь – все как в уродливой модели игры, все слоняются без дела, не в силах вырваться из лап хандры. Все настолько плохо, что пришлось нанимать - а для начала придумывать – профессионалов, которые будут отлавливать зависших в вязкой пыли прохожих. Кто-то вспомнил свое несчастное прошлое – бац – и ногой уж погряз в черной луже, наподобие черной дыры, заплакал от песни, напомнившей о болезненном разрыве с очередным поддонком – хоба – и человека сложило пополам от удара черных сгустков в пустой булимический живот. И серая масса уносит людей куда-то в небо, как воздушные шарики из ручки зазевавшегося ребенка. ККЧ – место моей работы с недавних пор. Лучшее место для тех, кто хочет помогать, но не хочет сострадать, кто хочет быть модным, но не хочет быть одним из многих. Да, нас – членов комитета – мало, ведь пару десятков лет назад потенциальные работники еще не знали, что такой комитет сформируется, но уже были наслышаны о том, что в России психологи не нужны. Отчасти, лишь отчасти это так, но вот, что получается в итоге: мы работаем на износ и делаем все, чтобы хотя бы пять минут в день не делать ничего. Но, тем не менее, мы счастливы, по крайней мере, счастливее всех прочих, кто виснет в воздухе днями и ночами, заставляя волноваться родных. Мы должны быть счастливы, ведь это часть нашей работы, это наше кредо, которое в институте мы знали на зубок, как «Отче наш». «У нас все хорошо, чтобы у вас стало еще лучше».
«Ву-уп, ву-уп, ву-уп» - завыла сирена. Таймер выстреливает: «Десять». Я ставлю капучино на столик в диспетчерской, вдеваю руки в жилет с сотней петелек, крючков, скляночек и цепочек. «Семь». Дергаю клапан жилета, спускаюсь на шесте на минус первый этаж. «Три». Я сажусь в машину, пристегиваюсь. «Один». Я закрываю глаза. «Вжик». Мягко жужжит двигатель, приятная «лифтовая» музыка ласкает уши, вентилятор охлаждает раскрасневшиеся щеки. Мягко. Тепло. Лучше, чем жизнь. Я дремлю, пока машина везет меня под землей в парк «Изумрудные аллеи».
«Тань, давай, приехали,» – говорит водитель Славко, улыбчивый, рослый, русоволосый
мужчина, который знает все про меня. Мы с ним не знакомы в жизни, но мы близкие друзья на поле боя, когда в любой момент авто встречает меня в гараже и мы летим навстречу луноликим баловням, горбоносым нытикам, сальноволосым трудоголикам и измотанным борцам за справедливость.
Автомобиль завис на уровне парящего. Это был крупный бородатый мужчина, не слишком ухоженный, но и не похожий на соболятника. Было видно, что висит он уже больше минуты, ведь его рыжую бороду уже знатно отходило синющим осадком грусти, а глаза слезились от сильного ветра.
-Итак, молодой человек, вы меня слышите?
-Ы-хы-ый, да
-Вы можете говорить? Как вы себя чувствуете?
-Все в порядке, ыйых, только горло сдавило.
Я вытащила из правого нижнего кармана жилета ножницы, одним резким движением отсекла бороду, и полузакатившиеся глаза мужчины расслабились, а из горла вырвался стон. Сажа перестала кучеваться у горла пациента.
-Вы даете согласие на экстренное лечение?
-Да
-Итак, смотрим на – я достала из грудного кармашка цепочку с кулоном – на грузик. Дышим ровно. Вы гуляли здесь?
-Гулял.
-А потом хотели зайти домой?
-Да, зайти.
-Вы сегодня ели?
-Не ел.
-Потому что ком в горло…
-Не лезет.
-Вы посмотрели футбольный матч и ставка…
-Не сыграла.
Мужчина начинал ерзать в воздухе и сопеть. Голова его невольно кренилась вбок и тяжело было поддерживать зрительный контакт. Я не могла сбиться, поэтому сама повернула его голову в нужное положение.
-Вам нужны были деньги, потому что ваш…
-Барбершоп, он сгорел…
-А это ваша вторая отрада в жизни после…
-Люси…собака моя
-Но она не так давно…
-Убежала. Я не мог ее найти.
-Вы любили ее, как…
-Как ребенка.
-Но детей у вас…
-Не было и нет.
-Но у вас есть девушка, от которой вы…
-Хочу, хочу детей, но это…
-Невозможно, ведь из-за сгоревшего салона она…
-Ушла-а-а.
Бородач уже начинал жалобно всхлипывать, как гебефреник, сжимать кулаки, тяжело дышать. Но он все никак не хотел раскачаться. Я продолжала углубляться в его тугое подсознание.
-Вы вообще редко встречались с девушками и комплексовали, потому что в детстве…
-Я был самым маленьким в классе, а отец умер, когда мне было шесть, и я не мог попросить никого о совете. Мама, она глупа, она заботилась только о том, чтобы я не помял воротник, и крахмалила его так, что я задыхался, когда засыпал на уроках и клонил голову к парте. Я вообще – ура, получилось, он раскачан – я вообще не любил учиться, ведь у меня была мечта – стать бодибилдером, но мама сказала, что я не смогу, ведь я слабоха-ха-хара-актерный. Я даже сейчас галстук еле завязываю, потому что я м-м-маменькин сыно-ок!
Слезы градом текли по запрокинутому лицу и я стирала их с лица мужчины, чтобы он не отвлекался.
А мой друг, он поддонок, у него было все, чего не было у меня, а сейчас он женат, у него есть своя ферма, а те пятьсот рублей он мне так и не верну-ул. А сейчас я работаю доставщиком. Я не хочу доставлять тирольские пироги, я хочу доставлять радость своим близким, но как мне теперь это сделать? У меня ничего не-ет!
Лицо мужчины порозовело и он разразился рыданием, впал в забытье, и, словно кленовый лист, начал плавно лететь вниз. «Славко, подгоняй!» - крикнула я, и Славко встал аккурат под снижающимся телом.
Опасность миновала, больной лежал на задней койке-сиденье с катетером в руке и кристалликами слез в ясных глазах. Он смотрел на потолок авто и тихо со мной беседовал.
-Я ведь завтра пойду…
-Пойдете и уволитесь
-Да, я хочу уволиться и…и квартиру продать, уеду к маме, пойду учиться.
-Начнете свой фитнес-блог.
-Ага-ага, и монетизирую его, открою фонд
-Бездомным помогать будете?
-Да нет же, собак пристраивать буду.
-А, ну да, как я не догадалась.
Это было не по контракту, но Славко – мой друг, он не скажет.
-…Нет, бездомным тоже. Бездомным собакам, хех…вы слушаете рок? Или, может, кантри?
-The Doors люблю, и, пожалуй, Jonny Cashа…
-Обожаю. Включайте.
Я включила «The Crystal Ship» и мы оба, расплывшись в улыбке, поехали в хоспис.
Нет, сейчас хосписы – это не страшные заскорузлые богадельни, куда сгнаивают пожилых тяжелобольных и просто инвалидов. Это место, где за больными следят реасестры реабраты– те, кто еще не получил удостоверение члена ККЧ. Там работала Женя, моя двоюродная сестра (все, кто работает в ККЧ, является родственником другого члена, просто чтобы сохранять счастье работников, потому что, если у тебя что-то случится с братом-ветеринаром, то ты не сможешь работать, а если этот брат – член ККЧ, то все будет в порядке, ведь по контракту с ним ничего не может случиться). Она уже следила за одной пациенткой, но так как она должна была через час быть доставлена домой, я оставила Жене Антона – так звали бородача – и отчалила в диспетчерскую, допить еще не остывший кофе. Стоит сказать, что с Женей мы были не разлей вода, с детства мы были вместе и ничего друг от друга не таили. Моя тётя – Женина мать – уже тогда состояла в членстве – и была, к слову, первым его поколением – и позаботилась о том, чтобы избавить нас от печальных воспоминаний о юности. Женя нечасто смеялась, но всегда была нежна со всеми, кто находился с ней в одном пространстве. Поэтому и пациенты, в очередной раз попадая в хоспис, стремились попасть именно к ней. Да что уж там, я любила Женю, и, если бы я оказалась на месте того бородача или любого другого больного, я бы непременно захотела лежать у нее.
«Сволочь, ты говорил, что не уедешь без меня!» - глухо донеслось из палаты Жени. Я поперхнулась кофе и выбежала в коридор. Издалека послышалось шлепанье сланцев о пятки. Кто-то бежал по направлению к выходу. Я хотела окликнуть бегущего, но входная дверь уже захлопнулась. Я вбежала в палату и обнаружила там лишь Антона, сидящего в полном недоумении, и разбитый Женин телефон на полу. Господи, что же делать?! Я не могу выбежать на улицу и догнать Женю, это запрещено. Мы выезжаем только на авто, и только по вызову. Надо будет ждать, пока меня не вызовут. Но что если мне назначат не Женю? Я носилась по палате как заведенная, пока бородач смотрел на меня и мягко улыбался. Он еще не скоро оклемается. «Ву-уп, ву-уп, ву-уп,» - прозвучало, наконец. Никогда еще этот визг сирены не казался мне таким приятным для ушей, похожим на Шопеновский этюд. Я полетела в диспетчерскую. На табло под моим ФИО горела неизвестная мне фамилия. Но ВОТ ОНО: «Курчакова Евгения Олеговна» вспыхнуло под фамилией моей соседки. Я не могла ее остановить, было мало времени, поэтому я просто побежала вперед нее, не застегнув жилета и не вытянув клапана. Я бежала как никогда быстро. На последней секунде я уже сидела в машине Модеста – немца, который возил мою соседку по цеху, а та стояла в недоумении и стучала в окно автомобиля. «Гони, не важно, там Женя!» - закричала я, на что Модест ничего не ответил. Его глаза сделались квадратными и он вдавил педаль газа в пол с небывалой силой. Он знал и любил Женю, а еще он знал, что я нужна ей.
Мы вскоре добрались до цели. Крымский мост, над мостом и чуть поодаль парила Женя, мы поднялись к ней. Мои руки тряслись. Я никогда не могла подумать, что такое может случиться в наше время, в нашем городе, в нашей с ней истории. Волосы сестры, словно морские волны, кучерявились шамрой, а грудная клетка ходила спокойно. Ее карие глаза смотрели прямо, а вот я не могла смотреть на это без слез. Это был худший случай. Она хотела сброситься с моста, но зацепилась за сгустки отчаяния. Из этого состояния я должна была выводить ее максимально осторожно, иначе…ничего хорошего не случилось бы, думаю, это понятно. Я достала колбочку из левого грудного кармана, высыпала немного белого порошка на ладонь и всыпала в нос сестры. Она начала часто моргать, словно собираясь чихнуть, но вместо этого закричала. Нет, это был не крик, это был истошный вопль, нечеловеческой силы. Ее связки вот-вот должны были лопнуть, ведь она кричала голосами всего человечества, голосами всех тех, кто попал в эту систему. Я поспешно достала вторую склянку, откупорила и все, что в ней было, всыпала вслед за первой в ноздри. Крик перешел в хрип, хрип – в стон, стон – в сонное посапывание. Черный ком вышел изо рта пострадавшей и камнем упал в реку. Далее по инструкции.
-Вы меня слышите?
-Да…
-Вы можете говорить? Как вы себя чувствуете?
-Тань, я могу говорить, помоги.
Она уже была в трансе, я, увы, не могла говорить не по сценарию. Это будет сложно, но пока пусть отвечает, как хочет.
-Вы даёте согласие на экстренное лечение?
-Да-да-да!
В моей руке сверкал кулон. Глаза Жени уже знали, куда смотреть, она уже знала, что будет говорить, поэтому ее слова потекли нескончаемым ручьем, периодически тревожимым всхлипами и стонами.
-Итак, вы хотели…
-Спрыгнуть с моста, да, я хотела, я давно хотела. Мой парень уехал в командировку, не попрощавшись со мной, хоть и обещал. А еще я узнала, что беременна, но не могу оставить ребенка. Я не могу создать семью, моего парня не защитит ККЧ, он простой полицейский. Но я не могла иначе, я его любила, я выбрала его своим избранником, а вот эту жизнь я не выбирала. Да, я нарушила правило, Таня, я несчастна. Но, как ты думаешь, почему все больные периодически возвращаются? Да потому что у них никого нет, их ничто здесь не держит, а ваши «Все будет хорошо» не могут заменить их мечты, их надежды, их воспоминания. Они приходили ко мне, потому что я понимала их, потому что я плакала в их присутствии, они верили мне. И, знаешь, что? Я сейчас очищусь, получу дозу серотонина, послушаю «La Fame di Camilla», и ты откачаешь меня в хосписе. Но ты можешь покончить с этим и сбросить меня в реку. Плевала я на эту систему, мы никогда не будем счастливы, пока за нас все решают родители, власти, судьба. Я устала, Таня, я устала.
Слезы полились градом из ее глаз. Она плакала, а я видела, как ее щеки наполняются кровью и последние шарики боли и отчаяния выкатываются из ее рта. Я не могла ее сбросить, я крикнула Модесту, чтобы тот подгонял машину. Я смотрела, как Женя, розовенькая, сонная, хрупкая, как душа всего человечества, опускается в отсек с мягкими подушками и давно подготовленной капельницей. Она улыбалась, а я этого уже не видела. Мои глаза закатились, я почувствовала, как что-то сдавливает мне горло, а в моей груди заперся крик. Я улетала в небо, как забытый воздушный шарик.