История. Какие повороты она только не совершает!
Жили мои предки в средней полосе России, до самого конца 17 века. И оброк не тяжёл, когда барин добр. Но только молодой барин оказался жаднее старого: по миру пошли Цветковы, в прямом смысле слова, по миру, лучшей доли искать. Из семи ребятишек трое в пути померли, когда завиднелись вдали в лучах заката горы невиданные, белые, как лебяжий пух. Ночь всякому остановиться велит. Потянуло дымком из саманной хаты на окраине казачьей станицы, по-домашнему потянуло, усталость навалилась такая - глаз не поднять.
Остался Егор Цветков и Мария с малыми детками в пахнущем хлебом свободном краю. Не слыхали местные казаки свиста плети - не волен глумиться над казаками ни царь, ни крепостник, ни сам Господь Бог! А пришлых Цветковых хохлами в селе Александровском стали звать. То ли говор иной, то ли выправки не хватает, то ли за то, что до работы жадные. Зажиточными они быстро стали, детей наплодили: пятеро росли уже на вольных хлебах. Молодцы-братья один в одного - косая сажень в плечах. Что молотом махать, что сошкой пахать, что девку обнять - не было им равных. А про младшего говаривали, что черенок от лопаты в землю воткнёт, и тот цветёт. Росло семейство, уже внуки пошли у переселенцев. Рос сад, да не дичка, отборные саженцы из самого Ставрополя возил старик Цветков с сыном. Вся ребятня сельская там паслась. А ещё промышляли ловлей щуров (за каждого копейку дед-пчеловод платил - птицы пчёл изводили), устраивали запруды на Большом и Малом Тамузлове, обрывали на продажу дикий тёрен, черемшу - в общем, мало чем отличались от нынешних сельских пострелов.
Прошёл 19 век, выросли парни на пушечное мясо Русско-Японской войны. Ушли пятеро, а вернулся один, и тому покоя не стало: развязалась гражданская война, особенно страшная в краях вольных казаков. Им было что терять. И не хотелось менять устоявшейся быт, и традиции велели жизнь отдать за царя батюшку. Семейный Иван пытался сохранить отцовское добро, а тут - революция...
Пришлось скот втихую порезать да податься в продотрядники. Пожалел сестру, оставил ей зерна для сева и был осужден на каторжные работы. Да, опустела вся Трактовая (Красноармейская), самая казачья улица села Александровского. А где тонко, там и рвётся - пошли по ней гулять пожары сродни мировому. Но и разорившиеся Цветковы, и другие середняки ненавистны были комиссарам. Вот тебе и классовая вражда местного масштаба. Бились улица на улицу – Красноармейская с Ленинской. Ни каторжный труд в колхозе, ни помощь соседям, ни умелые руки кузнеца и плотника, ни сданные в колхоз современные машины по переработке зерна, выписанные за свои кровные из самой Англии во времена НЭПа, не защитили от людской злобы и зависти. Нашептали злые языки: пошла семья на Соловки. Где-то в Сибирь задавило между брёвен в грузовом вагоне, бежавшего из места поселения Ивана, сгинули, как и не было, его дети. Прервалась фамилия Цветковых.
Васса вышла замуж за нелюбимого, лишь бы сменить опальную фамилию. Да без любви долго на свете не заживаются: троих сыновей да четырёх дочерей родила и сгорела, как свечка. Вдовец, не долго думая, женился на другой. Молодайка прижитых с первым мужем дочерей оставила у бездетной сестры, и лучший кусок уходил к ним.
Нелюбимой младшей падчерицей для мачехи была моя бабушка Мария (умерла в 2013 в 97 лет). Старшая сестра Анна, заменившая ей мать, умерла в 18 лет от дизентерии, попив из лужи в поле. Другие сёстры Марии рано вышли замуж. Стеня - за председателя колхоза (у неё было трое детей), Вера – за интеллигентного военного комиссара, который остался с ней даже после того, как она через год после свадьбы повредила позвоночник и стала горбатой (двое детей). А младшенькой даже на улицу не в чем было выйти, и отцу было не до неё. Изредка приносил выменянные на баночку зерна мужские кальсоны, говорил: «Шей себе бельё, платье», - а девчонке 14 лет, вот и шить научилась. А на зиму он ей из бересты обувь плёл, осенью из свиной шкуры чуни носила.
Тяжело работали наши предки, большими семьями жили, сытости не знали. Одежда редко у кого покупная, всё больше вязаная. Настригут шерсть с овец, коз или верблюдов (Да, у нас в селе и верблюдов держали) да зимними вечерами сучат на нить пряжу, потом вяжут из неё всю одежду.
От такой жизни бежать хотелось на край света. А тут по деревням зазывалы ходить стали, целинный хлопок убирать в Казахстане некому. Странно? Ничего странного, казахи весну, лето и осень в степях свой скот пасут, что им – Госплан? Мудрый отец знал, что труд там тяжёлый, не хотел отпускать Марию, даже сказал, чтоб не возвращалась, если ослушается. Но и это не остановило девушку.
В Казахстане на уборке хлопка Мария задержалась недолго. Жить в землянке полной нар, где ночевали вместе мужчины, женщины, семьи с детьми, было невозможно. Все александровцы уехали домой в первую неделю без паспортов (их не отдавали, пока контракт не отработаешь) Марии домой было возвращаться стыдно, она устроилась судомойкой на кухню.
В столовой её и заметил директор геологической экспедиции. Он пригласил её разнорабочей, и начались скитания по степям. Экспедиция искала газ, нефть; многие километры были исхожены пешком, изъезжены на лошадях. Работа и одиночество сблизили её с геологом Иваном. Свадьба получилась походной, зато с какой гордостью через год Мария знакомила своего мужа с отцом. Как самые счастливые вспоминала эти два предвоенных года моя бабушка. Семья получилась крепкая, муж её любил. С каждой зарплаты накупал ей одежды, сладостей, одевал, как куклу, баловал, как ребёнка. В свои 20 лет она была худа, как тростинка, мала росточком и радовалась каждой мелочи. Изголодавшийся по ласке ребёнок, сосуд с нерастраченной любовью.
Экспедиции были всё дальше от населённых пунктов. Мария месяцами не видела мужа. Чтобы встретиться, приходилось преодолевать огромные расстояния. Особенно запомнилась ей сибирская экспедиция. Муж по пути туда оставил Марию у отца, в Александровском, объяснил, что устроится, потом её вызовет. Прошло два месяца, отец похохатывает: «Ну, что, бросил тебя твой геолог?» Потом пришло письмо, в которое муж вложил карту местности, где его искать и огромный по тем временам денежный перевод. Радость была нескончаема! И не беда, что проехать нужно пол России. Собрала вещички, зачем-то взяла с собой ведро и таз и поехала.
Бесстрашная была, семижильная. Первого сентября не совсем поняла в Москве по радио смысл слов о начале войны, подумала: «Не у нас же». Только билетов не стало, и уехать в Сибирь долго не могла.
Месяц пути внес изменения в положение экспедиции, ещё месяц на перекладных искала её, и, наконец, река, которая донесёт к любимому. Но лёд в тех местах рано воду в плен берёт, катер сломал винт, и 5 пассажиров, одной из которых и была женщина, вынуждены ночевать в холодной и страшной тайге.
Вы спросите, как? О, ночёвка в тайге – особое искусство. Сначала нужно набрать как можно больше сушняка, затем разжечь огромный костёр, а когда земля прогреется, отодвинуть его, подбросить дров в новый и поспать на тёплом месте, пока не остынет, потом снова, сдвинуть с места костёр и улечься на тёплое, и так до утра. На другой день путешественники добрались до избушки, в которой останавливаются охотники на ночлег, там Мария и дождалась мужа, вызванного по рации.
Потом был срочный вызов в Ленинград, женщина увидела родной город любимого, познакомилась с его родными. За время отпуска она почувствовала себя горожанкой, но страшные вести с фронта не давали радоваться переменам в жизни. Мужа забрали на какие-то учения. «Не на войну же»,- успокаивал он Марию, прощаясь. Опустела ленинградская квартира, будущее нависло, как грозовое небо, а писем всё не было. Наконец долгожданные, но неутешительные две строчки: «Немедленно уезжай в Александровское, я тебе напишу, - и подпись, - Твой навсегда».
Уехала, а позже удивилась его прозорливости: блокаду она бы точно не пережила. А горе уже постучалось в родительский дом. Старшие три брата ушли на фронт в первые месяцы войны и пропали без вести, ни один не вернулся.
Наконец муж написал с фронта. В его письме были странные и страшные слова: «Если до Нового года немцы не займут Александровское, то я буду жить». Он был сапёром и верил в судьбу. Немцы Александровское заняли... Уже после Победы пришло письмо от товарища с рассказом о героической смерти Ивана.
Плакала Мария по ночам, а днём работала с утра до ночи в колхозе до исступления. Новая весна вернула её к жизни, а встреча с бывшим фронтовиком пробудила надежду на возможность счастья. Алексей дошёл до Берлина и написал фамилию «Шарудний» на стенах рейхстага, а в мирное время стал кузнецом в колхозе.
Молодая семья поселилась в посёлке Майском, где жили его родители. Там родились оба их сына. Там Алексей узнал страшный приговор врачей: последняя стадия туберкулеза. Он умер духом заранее, его перестал интересовать весь мир, кроме детей, но и с ними он из-за болезни не мог много общаться. Мария решила, что ей легче будет бороться с его хворобой дома, в Александровском. Он лежал 3 года, а его жена с детьми месила саман, строила дом для семьи.
Мой отец был ещё мал, когда умер дед Алексей. Бабушка вырастила детей одна. На вопрос, почему замуж не вышла, смущённо отвечала: «Когда звали - дети не хотели чужого дядьку, а сыновья повзрослели – звать перестали». У отца моего и дядьки золотые руки: оба всю жизнь ремонтировали - один швейные машины, а другой холодильники.
А в их семьях родились одни дочки. Ещё одна славная фамилия сходит на нет. Один из последних Шарудних растёт в городе Нальчике. Но это уже другая история.