Собственный, ныне уже покойный дедушка, проработал лет двадцать на машиностроительном заводе, вышел на пенсию в середине 80-х. И был, очень удачно для себя, пристроен заводской администрацией на место завхоза, в подшефный предприятию пионерский лагерь. Это можно было расценивать как сильно запоздалый карьерный взлет. Георгий Сергеевич, хоть и был отмечен грамотами и поощрениями, считался ударником труда и т. д. — а так до заслуженного отдыха за станком и простоял. А после этого, по советским меркам, чуть ли не целая (хотя и казенная) усадьба — крепкий дом, с обширной верандой и несколькими комнатами. В тихом месте, на отшибе воспитательно-оздоровительного учреждения; аутентичная природа, умиротворяющая до одури: покруче любой дачи будет. Семья и дальние родственники радовались. Наступал сезон, дедушка выезжал на подопечную территорию исполнять служебные обязанности. Понятно, вывозил с собой с супругу — к ним же, на свежий воздух, спихивали и меня, практически на все лето.
Случилось назначение, кажется, в 1984. Таким образом я, в двухлетнем возрасте, оказался на правах отдыхающего отрочества-юношества; чего, при обычных обстоятельствах, мне не полагалось по возрастной же категории (правда лагерь был очень большой; там имелся целый корпус для детсадовцев: отпрысков сотрудников завода). С другой стороны, таких цветов жизни, существовавших все лето на территории лагеря как бы на птичьих правах, тоже хватало; многие сотрудники привозили с собой потомство. Разных возрастов; от ползунков до акселератов, с уже вовсю ломающимися голосами. Вот только «качество жизни» там было несоответствующее; персонала было много и скромных усадеб на всех, что и говорить, не хватало. Вместе с приплодом, работники вынуждены были жить в корпусах общажного типа. Достаточно сказать, что еще в очень нежном возрасте я услышал слово «Бухенвальд». И лет эдак до десяти точно знал, что это название самого крупного из подобных жилых строений; именно так его именовали все взрослые (ко всему пионерскому лагерю, подобное определение милостиво не применяли). Между прочим, подобное лингвистическое глумление особого удивления не вызывает; то было мрачное, на редкость вытянутое, одноэтажное строение; внутри целиком состоящее из одного коридора и бесчисленного количества дверей по обе стороны.
А потом, в конце 80-х, у меня вовсю заработала память. И я стал свидетелем специфических событий, произошедших тогда в пионерском лагере. Скорее это был 1990 год; в советской стране уже вовсю назрела деструктивная обстановка во всех сферах жизни: и организации летнего отдыха малолеток это тоже коснулось. Вернее, как раз с организационно-управленческой частью в лагере по-прежнему было все неплохо; тлетворное влияние Перестройки затронуло разве что вожатых, да и то тех, что помоложе. Высший командный состав, насколько я понимаю, в пионерлагере состоял из тертых по идеологической части лиц; немолодых, еще относительно преданных делу построения коммунизма. И потому, уже во всем разобравшихся и идеалы Перестройки презревших; к тому моменту всеми доступными средствами, горбачевскому начинанию, сопротивляющихся.
А беды, на старую гвардию, свались уже немалые; юное поколение огорчало вовсю. Вместе с вожатыми, подростки слушали Преснякова и Модерн Толкинг; обсуждали фильмы Шварценеггера и уже давно, даже на тот момент, покойного Брюса Ли. И, самое страшное, теперь любили Америку так, как их родители не умудрялись лет двадцать назад. Рассказы про огневые годы Ильича, воспринимали как сущую хреноту, извините. Прямо вот вспоминается песня из тогдашнего гайдаевского фильма, где звучало «А нынче Энгельс и Маркс с восторгом смотрят на нас». Трудно сказать; вот Ленин, с портрета в Красном уголке, точно: смотрел на подрастающее поколение с хитрецой и укоризной одновременно.
Но. Для администрации все это, было хоть и грустной, однако лирикой; на первый план встали проблемы куда как более насущные. Все дело было в том, что в далеко не самый благополучный (в продовольственном плане) 1990-й, во весь рост встала проблема организации питания сопляков, коих в одном конкретном лагере насчитывалось не одна сотня голов. Ясное дело, ни о какой голодухе речь не шла; скажем так: в предпоследний советский год, ходить в лагерную столовую стало совсем скучно. Хоть какие-то гастрономические интересности, к тому моменту, из казенного меню пропали напрочь; в пионерлагерь везли одно уныние. Это вот тем же вожатым, или особо ершистым администраторам постарше, можно было попытаться объяснить сложившееся в сфере питания положение вещей. А то и пинка отвесить. А соплеротым обрисовать ситуацию было проблематично; бить тоже нельзя, чтобы там Макаренко не говорил. Тем более, юношество никак не стало бы реагировать на аргументы в духе «Мишка-меченный страну довел»; реальность была такова, что подросткам на существование в той реальности Михаила Сергеевича было глубоко плевать. В меру здоровый подростковый эгоизм требовал зрелищ, и хлебом единым удовлетворятся не хотел.
Нарезанный прямоугольниками хлеб в столовой был; незадолго до этого лагерный пищеблок получил хлеборезочную машину, чем администрация немало гордилась. Что интересно, даже я помню, появление такого агрегата вызывало интерес и у воспитанников — на этот прибор ходили смотреть. В здании столовой электромеханическое устройство скрывалось за отдельной дверью; в качестве оператора за нее посадили специально выделенную молодую повариху. Попасть в центр управления так просто было нельзя, обыкновенно не пускали. Вследствие чего, среди школоты быстро распространилась черная, пересказываемая друг другу легенда, что несчастной кухарке, по неумелости, агрегат уже отрезал палец.
Так вот, хлеб был. И поначалу, затюкавшая поварской состав администрация, пыталась кормить детишек котлетами. Концентрация размоченных хлебобулочных изделий в которых, в некий момент, достигла критических 9/1. Но после, нечто хоть как-то напоминающее мясо, сгинуло из холодильных установок окончательно. А лепить шницели из хлеба вперемешку с сухожилиями — ну, получалась такая невообразимая чушь; что и без того сомнительный креатив отбросили, как себя не оправдывающий. Вот так и пошло; перловка, картошка, куриная шкурка (откуда-то она бралась, в отсутствие самих пернатых). Даже традиционный компот сделался совершенно унылым; видимо где-то иссякли запасы сухофруктов. Взрослым тогда разбавляли пиво, хорошо если водой; здесь дети получали странный томатный сок, необычного рыжего цвета. Но зато натуральный, да-аа…
Результат, для в лагерного начальства, был совершенно предсказуем. В подростковых умах окончательно установились разброд и шатания. Ситуация ведь еще отличалась тем, что тогдашние школьники, которых дома не ждал настольный ПК; не очень-то к родному очагу и рвались. Традиционно акклиматизировались на новом месте, и уняв первую тоску по дому, шалопаи (тоже очевидно) быстро оценили все выгоды пребывания вдали от родителей. Вот только возникли некоторые, выше описанные затруднения; которые портили лагерные каникулы — и бороться с ними, дети начали путем прямых нарушений тех или иных аспектов лагерной дисциплины. А уже порядком испорченный вожатый состав, тому не только не препятствовал, но и нередко помогал в качестве соучастников.
Ну, в первую очередь, речь конечно шла о самовольном оставлении части. Сами вожатые, у которых нередко душа горела во время романтических свиданий под звездным небом, так вообще были частыми гостями в сельпо. Как обычно на относительно небольшом расстоянии от оздоровительного учреждения располагалась деревня — и значительная часть тамошних жителей, в летний сезон, начинала сталкиваться с недостатком спиртосодержащих жидкостей в единственном магазине. А теперь, здрасте; местная розничная торговля начала испытывать затруднения в сфере наличия пищевых продуктов, и все из-за неожиданного наплыва нагловатых городских детей. Это при том, что никто и не говорит, что в пасторальном магазине полки ломились от изобилия. Испокон веков в этой стране, дорогая власть всегда была уверена, что селяне — народ на все руки; а уж в плане питания, проще простого, проживет и на подножном корме.
К слову; описываемый пионерлагерь стоял в лесах не один. Мало того, что по площади он занимал немалую территорию — таких управ для содержания юношества, в тех местах, было четыре. Располагались они шеренгой; вдоль них шла узкая лесная дорога, по обратную сторону которой ничего нельзя было возвести — за деревьями протекала река (место для досужных водных процедур: и, надо полагать, возвышенных встреч). Собственно один из таких лагерей с деревней соприкасался — а наш был наиболее отдаленным. Между подшефными заведениями не было какой-либо демилитаризированной зоны, они сами примыкали друг к другу — границей служила проста деревянная ограда, в формате «огородный забор». Были еще такие особенности; не существовало пропускных пунктов — на всем протяжении заборчика не имелось ни одной калитки. И рядом с пограничной линией отсутствовали какие-либо существенные постройки, рос один бурьян; все по настоящему! То бишь, чтобы (зачем-то) попасть в соседнюю пионерскую республику — нужно было выйти из КПП самого пионерлагеря и чапать пешком до ворот соседнего; не знаю, минут двадцать. Администрации, относящиеся к различным промышленным предприятиям, друг друга если и не недолюбливали, то, как минимум, относились с подозрительностью. Само собой наиболее активные дети, с пробуждающимися талантами будущих следопытов, совершали рейды на соседнюю территорию. Иногда успешные, иногда нет — в случае провала и пленения, виновника депортировали на родную территорию. Высказывая неудовольствие уровнем организационно-методической работы управленческого персонала (хулигана заслали, а может диверсия).
В общем; все четыре пионерлагеря строго хранили (по возможности) свои внутренние тайны: толком было неясно, как у них там дела обстоят с чревоугодием. Зато очень ясно вырисовывалось, что если уж не желудки, то хотя бы подростковые умы нужно срочно чем-то занять. Мой дедуля-завхоз, сидя вечером на веранде, делился с супругой впечатлениями от прошедшего дня; попутно упомянув, что кто-то слишком безрассудный, крайне опрометчиво предложил дирекции закатить дискотеку. Ну, хотя бы на один вечер. Не сразу прочухав, что имеется ввиду под определением «дискотека», суровая администрация, не менее суровой закалки, прежде захлопала глазами и выразила некоторое удивление. Чего им организовать? Это с музыкой там что-то? А что у нас, и так музыки нет? Вон, специально баяниста выписали. Вылезал такой дядька на деревянную сценическую площадку под открытым небом, клал гармонику на нехилое пузо — и вперед. «Гордимся именем гагаринатитова...», что-то такое исполнял с крайне преувеличенным энтузиазмом (строчка из припева намертво в память вклинилась); сам лагерь был назван в честь героев-космонавтов. На вытянутых деревянных лавках сидело 2.5 человек постарше, все или с каменными, или странно благодушествующими лицами. Вообще, тогда уже стало заметным, что лагерные админы стали попивать.
Так это что; а представьте — просыпаешься, умываешься, выходишь на воздух (я писал, что наш дом стоял на отшибе) и что-то странное в свежем утреннем эфире улавливаешь. Какой-то зловещий, прерывистый гул. Идешь на его источник (к центру территории, где были сосредоточены все важные объекты местной инфраструктуры) и понимаешь — это из репродукторов песня несется. И она ПОВТОРЯЕТСЯ. Репродуктор хреновый, непонятно вообще в какую эпоху деланный — оттуда вырывается с густыми, дребезжащими помехами «Ты запомни, сынок, золотые слова — хлеб всему голова...» Я не шучу. Все, даже дети, понимают — администрация отчаялась, и с пропитанием наступила окончательная и бесповоротная жопа.
Это к вопросу о музыке. Когда до руководства дошло, что их пытаются толкнуть на такой шаг; несчастных детишечек окончательно морально разложить: с цветомузыкой и Корнелюком — директор рассвирепел. Выдал скопом яростно-путанное «трясти будут всем, чем можно трясти; пить и перетрахаются все»: увидев обращенные на себя изумленные взгляды, заорал еще громче «ВОЖАТЫЕ!»
Но, за не такой уж затяжной летний сезон, наступил момент, когда администрация кочевряжиться перестала. Ранее стало понятно, что организация библиотечных чтений, кружков и ввоз ветеранов ничего существенного не дает. В нарушение традиции, несколько раз подряд в лагере провели “Зарницу” — и, да, ненадолго (очень ненадолго) контингент удалось отвлечь. Когда военно-полевые игры, за какие-то пару дней себя изжили, пошли на еще более оригинальный шаг; фактически предприняли попытку обратится к трансцендентному. Была такая пионерская традиция — в последний день пребывания устраивать лютый костер, размером с новогоднюю елку. Дожидаться положенного дня было уже несвоевременно, по этой причине дирекция решила прибегнуть к помощи духов огня в неурочное время. Что-что, а выпустить локальных демонов на свободу точно получилось; и те, иррациональность всего происходящего, быстро оценили. Исполнение пионерских ритуалов в нарушение установленных инструкцией временных рамок, то есть. В итоге сделав свой вклад в дело разложения дисциплины. Соответственно вырвавшиеся из вечернего пламени бесы, включились в процесс общей дезорганизации.
Кажется первая уступка была сделана кинематографу. Пионерлагерь был основательный, но, конечно, собственного кинозала не имел; редкая демонстрация кинолент происходила в местном актовом помещении. Со стороны завозили людей с оборудованием — и вперед; ленты были все те же, затертые до дыр и местами склеенные, можно их здесь и не перечислять. Но ведь Перестройка, и на советский кинорынок, даже в формате публичной демонстрации кинолент, УЖЕ ПРОНИКЛО. Есть подозрения, что к моменту когда на территорию лагеря въехали кинопередвижники; и среди местного контингента обозначилось приятное волнение: где-то в администрации произошел тихий подковерный переворот. Фильм, ни много ни мало, был буржуйским; конечно не Сталлоне какой, и не «Звездные Войны» -— а из той категории, которую обозначают как «B movie». Вот откуда они его взяли? Мелкотню на просмотр, ясное дело, не пустили; вернее те кто помладше, терлись в зале покуда не погас свет. После первых минут в темноте, как только началось экранное действо, взрослые спохватились. Всех, кто младше лет 15, изгнали в коридор; да и чего уж там — (точно случилась дворцовая революция) разлагающую умы киношку просмотрел в основном сам персонал (и особо удачливые подростки). Но на детей и пара увиденных минут произвела неизгладимое впечатление; судя по всему у многих надолго осев в памяти. Там, с первых кадров, перла такая невиданная динамика с экранным экшоном; что спустя лет пятнадцать, однажды включив телевизор, я этот фильм узнал. Действительно, это была какая-то мелкобюджетная хрень 80-х годов; и еще раз хочется задать вопрос — вот откуда они там ее взяли?
Можно было бы еще много что вспомнить, но особенно был эпичен один из дней, в конце последней смены. Администрация явно уже чувствовала усталость и безразличие, вкупе с облегчением от того, что затяжная проблема наконец подходит к своему закономерному разрешению. Лагерный сезон заканчивался. По прежнему было не понтяно, как дела с пропитанием обстоят в соседнем пионерском государстве — но правительство двух лесных держав пошло на любопытный совместный шаг. Организовало футбольный матч между воспитанниками. Это еще и тем смотрелось оригинально, что в том году на физподготовку подзабили чуть менее чем полностью — какие там спартакиады, когда все набивают желудки хлебом с картошкой. Ходят понурые, активный образ жизни вести не хотят; фигуры от таких продуктов начинают портиться в самых неподходящих местах — и это у растущих организмов. Свинство полное, управленцам было стыдно просто по-человечески — вроде бы детей надо на зарядку выгонять, но с такими лицами-то… В общем, забили. А тут — действо. И части воспитанников полезно, и всем остальным представление (если обозначить более правильно — то цирк). Физруков, конечно подрядили; но это же было смешно: за пару дней попытаться собрать тех отроков, которые более-менее умели пинать мяч. Да еще и предпринять попытку их попутно в форму привести. За два дня. Поэтому «шапито с конями и мячом», да, уместное определение.
В багряных сумерках, без какого-либо освещения, на хреновом футбольном поле; где трава повсеместно перемежалась с обыкновенным песком — носилось два десятка тинейджеров: и масса лагерного люда за этим наблюдала (включая упившегося в хлам баяниста, который пару раз пытался что-то исполнить прямо во время матча). Публика при этом, вполне была полна энтузиазма. Прямо к полю примыкало мрачное строение банно-прачечного комплекса: и облокотившись на поручни, за происходящим наблюдали даже пухлые лагерные прачки. Директора, вроде бы, нигде небыло видно — от легкого бреда всего происходящего, тот, быть может, поддался примеру местного барда, Или где-то по рукам и ногам связанный лежал; и бархатная революция, на подопечной ему территории, действительно произошла.
Одним словом, со зрелищами в тот вечер все получилось. Не хлебом единым; головы тоже, как смогли, забили околоспортивным мякишем. Не помню с каким счетом закончился матч. Скорее всего он был впечатляющим; шел на двухзначные числа для обоих сборных. Есть подозрения, что уже порядком размякшие зрители сами были не в курсе. Матч вообще, как мне кажется, выбился за отведенные правилами временные рамки; обоим командам не хотелось расходиться. По полю все двадцать человек носились подобно стихийной силе, собранный в отрывистый людской ком — какая-то полевая стратегия отсутствовала напрочь. Понять, что забит гол, можно было в тот момент, когда эта галдящая масса оказывалась у чьих-то ворот и начинала орать пуще прежнего.
Так вот, под конец состязания, по рядам присутствующих, не без придыхания, прошло то самое «а теперь дискотека». Уже почти совсем стемнело; а откуда-то из лагерных глубин доносилось нечто гулкое и пульсирующее: разносящееся многократным эхом по местным просторам. И звучал это не тот дрянной, гнутый репродуктор, освещавший еще процессы над врагами народа, да и музыка была другой. Народ потянулся на источник. Даже я явственно ощущал, насколько у всех было положительное настроение в тот вечер. Меня, впрочем, бабушка и дедушка не пустили посмотреть. Поздно уже было, да и вообще; дедуля, вообще говоря, к старой закалке относился.
Надо сказать, что следующий сезон 91` в лагере был последним. Потом началась совсем, совсем другая история. Но «последний сезон» — то у нашего пионерлагеря. Соседям не повезло больше. В следующем году, с их учреждением случилась отличительная оказия. Детей не завезли; а заместо будущего страны, на территории соседнего пионерлагеря обосновалось ее прошлое. Туда приехали священнослужители.
Не знаю подробностей, лет мне мало было; то ли туда въехал аж целый монастырь (на временное проживание, потом попики с того места тоже пропали). Но, вот так и было. По соседству с нами обосновались бородатые мужики в рясах. И в 1991 году, пищевой вопрос, известное дело, стоял еще острее чем в предыдущем. Наверное поэтому, многих интересовало, чего там бог посылает на стол служителям культа. Как-то мы отправились с дедушкой на велосипедную прогулку; проезжая мимо врат соседнего лагеря, теперь превратившегося в рассадник духовности, дедушка тормознул. Натурально, в будке на въезде, помещался поп средних лет; в полном полевом облачении: с крестом и бородярой. На нас посмотрел благостно. Дедушка, бывалый комми, растерялся. Возможно он хотел задать вопрос именно о степени чревоугодия, которое доступно духовным лицам помещавшимся за забором. Но, вместо этого, брякнул что-то невнятное, в духе «пищу-то где принимаете?» Работника алтаря подобный предмет внимания никак не удивил. Он окинул нас еще более умиротворяющим взором, кивнул куда-то за спину и ответствовал приятным голосом; «трапезная наша тут». За плечами у него помещалась вся неохватная Россия. Я посигналил деду, до сих пор помню этот мелодичный звонок на руле; мы поехали дальше.