Кировский «Театр на Спасской» показал, где искать святых или просто приличных людей
Спектакль «Человечный человек» по одноименной пьесе финского драматурга Сиркку Пелтола – о пожилом человеке, и в этом – уже протест. Не факт, что для Финляндии, но для России точно: у нас пожилые не бывают героями, их место на огороде. Вообще «Человечный человек» - это грустный, деловитый, очень обстоятельный рассказ, почти отчет о последних месяцах жизни провинциального финского кадровика из горсовета. В провинциальном Кирове, однако, эта тихая история прозвучала тревожно и резко: премьера «Человечного человека» в «Театре на Спасской» совпала с пенсионной реформой. Если Россия столичная стареть боится, то Россия огородная уже просто не хочет: чем дальше в жизнь, тем, кажется, меньше хорошего.
Удивительно, но и автор пьесы Сиркку Пелтола, и режиссер спектакля Алексей Зимин не пытаются переспорить жизнь: сегодняшнему герою и правда место на огороде. И не обязательно пожилому. А вот герою – обязательно. Кари Куккиа, тот самый финский кадровик, например, выращивал помидоры. А в итоге вырастил самого себя – почти до святцев. Возможно, порядочных людей сегодня стоит искать именно там – среди теплиц или грядок. И да, небольшой нюанс: смотря что считать огородом. Об этом с режиссером спектакля Алексеем ЗИМИНЫМ беседуют Татьяна Лисик и Максим Завалко.
- Умеете ли Вы выращивать помидоры?
- Если начать с помидоров, которые выращивают в теплицах, то да, опыт есть. По крайней мере, опыт наблюдения и ухаживания. Я наблюдал не раз, как помидоры всходили, как погибали. У родителей под Красноярском большой огород.
- Мы спорили, что означают декорации – это множество окон на сцене. Поначалу казалось – просто городские окна, а потом стало ясно: это мега-теплица, сооруженная, как на классических российских шести сотках, из оконных рам…
- Совершенно точно. Когда мы работали с Екатериной Андреевой, художником, начали искать форму - очень точную, вытекающую из содержания. У нас на начальном этапе был какой-то стадион с трибунами, некий Колизей… А потом вдруг она мне показывает фотографию теплицы, собранную из окон, и у нас такой стоп-кадр: ой… И сразу в этот момент у нас все сложилось. Всё! Включая помидоры. Ведь помидоры а пьесе - это не совсем помидоры…И после этого мы пошли и посадили помидоры вместе с Юлей (Ионушайте, завлит Театра на Спасской, - Т. Л., М.З.) и с Катей. И они у нас росли…
- Как они сейчас?
- Они выросли до того момента, когда им стало там тесно, и их разобрали по огородам. Катя очень точно сказала - это бытовая магия. Это важно для нас. Без всяких манипуляций, без всякого пиара. Мы просто посчитали, что это важно. А! Ещё, плюс ко всему, уехала Катя и уехала Юля, и они сказали мне их поливать. И я, надо признаться, не полил… И через пять дней, - а они стояли там, в мастерской, - я проснулся и вдруг вспомнил – помидоры, Господи! Что же я наделал? Я прибежал, они лежат все практически, я с удобрением (мы купили удобрение) начал их поливать… Я их полил и ушел совершенно уверенный, что я просто убил помидоры, все умерло. На следующий день, когда я пришел, они все почти поднялись. Погибло три или четыре ростка, остальные поднялись. Ты – сильный росток, как говорил Кари своей внучке Райсе… Кстати, есть такая особенность помидорная, что ли, - их нельзя переливать водой. Если их перелить, переухаживать, то они погибают…
Быть человечным – некрасиво?
- Кари Куккиа переухаживал за своими ростками?
- Наверное, так. Слишком много в нем «минеральных веществ». Они изначально необходимы, но если их слишком много, они могут погубить. Так ведь и происходит в пьесе и спектакле. Люди, которые с Кари сталкиваются по жизни - нельзя сказать, что они становятся после этого счастливыми…Мы довольно много говорили о воздействии Кари в «чистом виде», как «человечного человека». Ну, скажем, Паула, жена его, ведь она, по сути, несчастный человек.
- Вызрела в эгоистку.
- …да, и причем на почве Кари, на почве этих вот «удобрений», «минеральных веществ»…
- Потребляла и потребляла…Её перелюбили?
- Да. Ну как постоянно находиться и существовать в этой атмосфере, в облаке Карри? Мы же люди, у нас мясо, кости, все, что сопровождает человека по жизни, его пороки, демоны и так далее. В этом и заключается жизнь - в этом конфликте, в противостоянии постоянном. А когда ты вдруг оказываешься в атмосфере какого-то абсолюта, что ли, концентрированного добра, тебя начинает ломать, начинает корежить, выворачивать… Ещё одна героиня пьесы, Ирис, жена сына Кари, говорит: я все понимаю прекрасно, твой отец замечательный, чудесный человек, но я-то при этом чувствую себя…
- Не настолько хорошей…
- Дрянью чувствую… я не могу с таким ощущением жить, - говорит Ирис.
- А Вам случалось перелюбить кого-то, перенянчить, переухаживать?
- В такой степени – нет. Думаю, что нет. Постоянно возникает желание обратной связи, какого-то ответного добра. Может быть, у меня с дочкой такое, приближенное к этому моменту – «слишком»…
- Случалось ли Вам встречать сопротивление - когда ты заботишься, а тебе говорят – не надо мне этого?
- Да-да! Это часто происходит. Когда пытаешься без остатка, до последней капли, вот – на! И вдруг человек тебе говорит: да блин, мне не надо без остатка, что мне с этим делать, с таким количеством?
- Тогда верна ли теория о том, что если мы будем чересчур добры, участливы, сострадательны, то наше окружение вынужденно окажется недобрым, неучастливым, несострадательным к нам? Это теория о том, что гарантия качественных отношений – равновесие…
- Так весь прикол в том, что гарантий нет никаких вообще.
- А Нагорная проповедь?
- Помните «Мать Иисуса» Володина? Это очень близко к «Человечному человеку». Нервный приходит и начинает: вы сказали – возлюбите ближнего как самого себя. Но если я вижу, что этот ближний – чудовищный человек, чудовищный, то как мне это сделать?
- Между прочим, в жизни Кари тоже есть недостатки и упущения. Сын вырос без внимания, пожелал отделиться от отца и не вспоминать. Внучка тоже доросла до пятнадцати лет, и тоже без внимания… Кари не святой. По крайней мере, долго им не был.
- Так в этом-то вся и суть. Не хотелось делать его лучом света, который бьёт и бьёт. Хотелось показать именно конфликт в человеке… Господи, сейчас скажу, наверное, это слово, - в миссионере, что ли. Потому что есть у него миссия, и он о ней знает. И он с самого начала готов. Мы говорили о том, что исходное событие для Кари - это его смерть…
- Исходное?
- Да. Я читал эту пьесу и потом в процессе работы думал: нет, погоди, давай не так, давай не будем брать смерть за основу. Но всё вело к этому… И в итоге мы, естественно, перестали с этим бороться.
Слишком много любви?
- Предсказать такое нельзя, но когда на сцене - «Человечный человек», а в зале – зритель, переживающий начало пенсионной реформы, эффект, согласитесь, усиливается. Легко сказать – «совпадение», но кто верит в случайность, тот не верит в Бога…
- С этим спектаклем всё так. И в моей жизни тоже. Многое произошло после того, как я начал работать над спектаклем и после премьеры.
- Это были хорошие вещи?
- Нет. Не всегда. Но это произошло – и в моей жизни, и в стране. То, чего не было до спектакля. Мы не рассчитывали на такую актуальность. Мы и не закладывали этой актуальности, понимаете? Может быть, в этом и прелесть очень настоящей драматургии. Драматургии неравнодушного человека, человека с болевыми точками. В неком предвидении, что ли…
- В спектакле есть момент, когда зрителем быть перестаешь. Это эпизод, где семья сына пытается дозвониться Кари, не зная, что он уже умер. В этот момент все, кто терял родных, вспоминают свое. Как звонили или не звонили, как уходила почва из под ног, когда становилось ясно – бабушка не придет, дедушка не возьмет трубку…Смотрели на сцену, а видели своих стариков и себя – внуками, маленькими или не очень.
- Господи, так это волшебно. Хотя такой задачи не было. Мы его долго искали, очень долго искали Кари. Я категорически от этого уходил, я убивал постоянно Кари, которого было бы сразу очевидно и безумно жаль. Мне не хотелось, чтобы это было главное. Хотелось даже сделать его каким-то пятном, без индивидуальности, чтобы его очень трудно было разглядеть…В итоге не смогли. Это сильнее нас, сильнее меня.
- Кари умер от горя или был взят на небо? «Лёгкая смерть»…
- Нет-нет. Не от горя. Он как бы просто продолжил куда-то идти. Мне очень хотелось, чтобы это вообще особо не звучало – физиологическая причина смерти. Я поэтому настаивал, что в последнем эпизоде он должен очень просто уйти, по-бытовому, просто уйти.
- Как с таким материалом работал театр?
- Сложно, сложно. Ну как говорить о себе настоящем? Давайте сядем друг напротив друга и прямо скажем всё! У всех сразу какая-то защита появлялась…У кого-то это уходит в легкомыслие – ой, да ну, мы что сейчас, о вечном, что ли, будем, о главном? Ведь не каждый человек к этому готов… да блин, мало кто к этому готов! Кто-то открылся сразу, прекрасно осознавая, что будет больно. Больно, неприятно, некомфортно, но тем не менее…А кто-то: «Я в это не верю, нет, так не бывает»… В этом смысле, конечно, Татьяна Махнева (Татьяна Дмитриевна Махнева, заслуженная артистка РФ, - Т. Л., М. З.), - Анни, - она просто волшебный человек. Насколько она готова во все это погрузиться и вместе вести поиск.
- Как Вы решили, что Анни, в пьесе – просто потерянная и неухоженная пожилая женщина с огромными долгами за электричество, и платит по ее счетам, разумеется, Кари,- так вот, эта Анни в спектакле будет нарядная? По-бомжовски, но нарядная, да еще и с игрушкой и нарисованной улыбкой на лице?
- Татьяна Дмитриевна ее, по большому счету, сама создала. Сама. «А вот так? А давайте вот так? А вот если эта шляпа? А можно, я буду с белкой?» Я: в смысле, с какой белкой? - Ну, вот я принесу игрушку белки… Я говорю: ну давайте попробуем. И когда она взяла ее, к себе прижала, я понял: да, белка нужна. В этом спектакле нет ничего случайного. Я с опасением ждал премьеры: а не будет ли зритель заскучамши? Мне почему-то казалось, что зритель будет не готов говорить на эту тему. А общий язык хотелось найти. Я слушаю спектакль, я его смотрю… Я все время слушал. И на премьере я подхожу к пульту помрежа: а зритель-то есть там, в зале вообще? Потому что – тишина. Вот тишина абсолютная. И звучат голоса артистов. А люди на премьере, оказывается, даже стояли в проходах… И в этот момент я понял: что-то произошло. Мне вчера знакомые написали, что во время спектакля перестали думать о макияже…Что он размазался весь, они потом в зеркало-то посмотрели… Такое нельзя программировать. И нельзя пытаться настроить зрительный зал на определенное восприятие. В зале уже своя история. Если человек, сидя в зрительном зале, сделался живым по восприятию, по эмоциям, - ну и слава Богу…
- Не в каждое время и не каждый раз получается говорить о чем нужно и хочется. Или хотя бы о чем разрешают. Любовь – тема вечная, но, увы, не всегда актуальная. Не боитесь, что мир Вас обкатает?
- Я на это никогда не пойду. Это совершенно точно.
- То есть мир обломается?
- Я не готов говорить, что мир обломается или я что-то там сверну, что-то поменяю. Но я совершал уже подобные вещи - шел против того, что я хочу и желаю и делал то, что просят. И мне было настолько гадко и омерзительно потом, что я понял: лучше вообще никак тогда. Лучше выращивать помидоры. Выполнять очевидный заказ я не хочу и не буду. Совершенно точно не буду.
- Идеологически заряженный репертуар неизбежен. И страна по-прежнему делит сама себя на своих и чужих…
- Мне почему-то кажется, что можно говорить на человеческом языке, при этом без маузера на ремне. Ну правда. Ну можно. Почему бы не говорить без взаимных претензий? Мы живем на одной территории, так получилось. Ведь об этом говорилось на протяжении многих столетий, черт возьми…
- Получается, страна – это тоже огород, и опять перед нами задача –сохраняя спокойствие, выращивать помидоры…
- Это тоже помидоры, совершенно точно. Ну давайте вместе за ними ухаживать. Давайте выберем одну систему ухаживания, ну, постараемся, по крайней мере. Ведь главное-то– не я и вы, главное-то – помидоры. Надо это тоже понимать, ведь они сдохнут. Они сдохнут, а этого не хотелось бы никому, - и не им и не нам. Поэтому – давайте поливать помидоры.