От автора.
День умирал на стене старой бани. Стальная печка остывая легонько потрескивала. Друзья ушли. Я слил квинтэссенцию в стакан и поднёс к глазам. Лучи заходящего солнца разбились на гранях прозрачного стекла в бледную радугу, и тогда я впервые увидел его. Он был тенью и делал мне знаки. Я помотал головой. Тень не исчезла, выскользнула из радуги и села рядом. «Кто ты?- спросил я призрака. Зря я это сделал. Не следует вступать в беседу с незнакомцами. Призрак выплюнул из горла песок времени, зашевелил губами. Его слова, странным образом минуя уши, зазвучали в моей голове, но меня в тот момент это не удивило.
«При жизни меня называли Тощим менестрелем. Моя история закончилась тысячу лет назад на берегах Сены,- сказал призрак, - с тех пор я странствую между мирами». «Ого, долгонько ты болтаешься как.., - чтобы ни обижать тень я не закончил мысль и предложил выпить. Тень отрицательно покачала головой. Я допил из стакана.
Лучи заходящего солнца перебрались на вершину берёзы, с неё поднялись высоко в небо и зажгли облака. «От меня что ты хочешь, несчастная тень?»- спросил я. «За тысячу лет ты первый человек, который меня услышал,- ответил призрак, - умоляю, перескажи мою историю людям, иначе нет мне покоя». Я задумался: «Какое мне дело до старого призрака, застрявшего между мирами, и его истории приключившейся в Европе во времена которые сами европейцы называют «тёмными веками»? Слава богу мы живём в Азии. Что для нас Европа - окраина приклеившаяся к заднице нашего великого материка в районе Уральских гор?» Но призрак уже проник в мои мысли и не захотел уходить, как я его ни гнал. Несчастный неотступно ходил за мной, ныл и ныл, являлся во сне, пока я не сдался. Если бы знал тогда какой кусок моей жизни сожрёт история Тощего менестреля, ни за что бы не согласился!
Из рассказа несчастной тени у меня сложилось впечатление, что Тощий и при жизни не отличался трезвостью ума и как многие поэты любил прихвастнуть, а то и приврать ради красного словца. За прошедшее тысячелетие в голове бедолаги всё пришло в ещё больший беспорядок. Я ко многим деталям его повествования отношусь скептически, что и вам советую. Не следует путать воспоминания сумасшедшего призрака с учебником истории.
Меня же строго не судите. Как говорят: «За что купил, за то и продаю!» Все претензии к призраку.
Автор.
Часть первая. «Леопард и грифон».
Двойной мой панцирь блещет ярче дня,
Мой меч - Гвидона дар, ведь мы родня.
Мне путь не уступить - плохая шутка!
Все прочь бегут, доспехами звеня.
От поступи моей дрожит земля,
Так и гудит - ее страшна погудка!
ПЕЙРЕ ВИДАЛЬ
- 1 -
«…А ещё ныне святой инквизицией, обвинённые и сознавшиеся в зловредии и малефициуме, переданы мирскому суду и по его приговору до смерти сожжены три ведьмы, на коих указала ключница Корвейского монастыря. Сия ключница представила заколдованные сапоги для аббата Вильбада из вышеназванного монастыря. Одев оные, благочестивый иерарх нашей святой католической церкви воспылал великой греховной страстью к злонамеренной женщине и вступил с ней в связь, после чего раскаялся и обвинил вышеназванную ключницу в ведовстве и колдовании путём заколдовывания его сапогов. Брат Ансельм из того же монастыря по просьбе брата Вильбада, одевший нечестивые сапоги, при взгляде на ключницу тут же ощутил неодолимую силу врага рода человеческого, что неоспоримо доказывает вину сей женщины. Вышеназванными братьями во Христе благочестивыми Вильбадом и Ансельмом та ключница по имени Фастрада была строго допрошена, созналась, что заклятие на сапоги по её просьбе наложили колдуньи Гряземунда, Розамонда и Юдифь. Последняя из оных — ведьма, коя подписала договор кровью с врагом рода человеческого, является ещё и по наущению дьявола инкубом и саккубом и много раз вступала с ней девицей Фастрадой в богопротивную связь, телесно будучи сверху сей девицы и будучи снизу. Сия девица Фастрада со рванием влас и расцарапыванием лица покаялась в злоумышлении против святой нашей церкви, и была пострижена и сослана в монастырь сестёр бенедиктинок. Злокозненные же колдуньи Гряземунда, Розамонда и саккубка Юдифь заперлись в отрицании своей вины, были пытаны, сознались, за что и были сожжены в лето 885 от рождения господа нашего Иисуса Христа.
В то лето 885 были многия несчастия на земле нашей. По наущению врага рода человеческого, налетела саранча и пожрала урожай. Благочестивый аббат Вильбад и вся кроткая братия Корвейского монастыря служили молебны в полях, но враг рода человеческого не убоялся святого слова, так что в подвалах монастыря скоро не найдём ни буассо зерна. А брат Вильбад впал в уныние и арианскую ересь. Из болот же стал вылазить чудовищный змий по прозванию дракон. Сей змий стал ползать вокруг монастыря благочестивых сестёр бенедиктинок, оставляя безобразные следы от ядовитого чрева шириною с конную повозку, и пожрал всё стадо монастырских свиней, в чём клятвенно поклялись все трое монастырских свинопасов. Теперь сёстры бояться шагу ступить за ворота монастыря без охраны. А недавно без следа пропали сестра Фастрада и с ней ещё две кроткие и благочестивые девицы из хороших семей. Наверное и их проглотил исчадие гнилых болот богопротивный змей–дракон. Так что мы смиренно просим прислать к нам зерна из королевских запасов и ваших рыцарей и баронов для борьбы с оным змием».
«Они что там с ума посходили в своих бретонских пустошах. Какие драконы в наш просвещённый век? Весь прошлый год писали о зловредных летающих женщинах — страгах, высасывающих внутренности у людей и пожирающих младенцев, ныне дракона придумали!» — благочестивый король Карл III Невинный в раздражении прервал писаря.
Король некоторое время в интересах трона был женат на старухе, которая была его старше на 34 года. С тех пор он женщин ненавидел и их обществу предпочитал чтение литаний и сочинение церковных гимнов, за что в народе и получил прозвание Невинного, хотя по справедливости мог быть прозван, как и, его дед Плешивым. Однако на днях в Орлеане он увидел Элионор Вифлисбургскую — жену рыцаря Балдуина Тёмного по прозванию Безпалый, воспылал к ней страстью и захотел немедленно с ней возлечь.
Своё прозвище рыцарь получил после схватки с дикими пиктами. Сэр Балдуин, сбросив с коня предводителя пиктов, как заведено среди порядочных рыцарей, сел к нему на грудь, чтобы получить признание в полной капитуляции или нанести удар милосердия в случае отказа, был очень удивлён, когда дикарь вонзил свои зубы ему в палец на левой руке, напрочь его откусив. Невежа был немедленно убит, но пальца не вернуть.
С тех пор в непогоду рыцаря мучили боли в увечной руке, что отнюдь не прибавляло кротости его и без того склочному и воинственному характеру. Грозный боец и ревнивый муж плохо спал и не спускал глаз с молодой жены, и всюду сопровождал её со своими рыцарями и вассалами.
«Лучше бы палец так свой берёг»,— злился Карл. Так что голова и чресла монарха были заняты не глупыми донесениями, выживших из ума монахов из Бретони, какой год потчующих королевских мытарей вместо дани россказнями про хлад, град и не урожай. «Врали бы хоть правдоподобно,— сердито думал король, —а то всё у них оборотни да летающие женщины, теперь вот дракона придумали!» Но с проклятым мужем надо было что–то делать, а то печень короля грозила лопнуть от огорчения.
«Эх, жили бы мы на диком Востоке, а не в просвещённой Европе, отрубили бы ему голову - и вся недолга, -размышлял король,- но у нас так не принято. Обвинить злокозненного рыцаря в злоумышлениях против короны или святой нашей католической церкви, что ли?»
Карл задумался. Надо сказать, что думать король не любил, впрочем, как и его подданные. Однако разница между королём и подданными в том, что король может вместо себя советников думать заставить, а подданным самим приходится выкручиваться. Но не поставишь же на государственном совете вопрос: «Как извести честного рыцаря, что бы спать с его женой?» Тут другой советник нужен — тайный.
«Хм, хороший государственный титул получается — тайный советник. Надо бы учредить»,— мелькнула у короля мысль, но, кажется, он о ней скоро забыл. «Совет моей чёртовой старухи пришёлся бы к месту. Та любила людей изводить просто от своей зловредности. Вот бы кого змей пожрал без остатка. Боюсь, подавится — больно костлява. Правильно, что сослал её в самый дальний монастырь! Но как хороша и бела чертовка Элионора».
Король заметался по тронной зале, сшибая по дороге стулья членов королевского совета и расшвыривая пинками любимых охотничьих собак. «Надо приказать убрать эти чёртовы стулья. Пусть стоя думают. А то завели моду заседания по два часа проводить. Так со временем и на целый день усядутся. Да ну к чёрту! Это я кажется загнул. Сидеть целый день на заднице ни один человек не в силах, если он не увечный калека!— Карл почесал потную лысину, —Кажется, у моей старухи была в советниках такая же ведьма как она сама. Интересно куда делась?»
Про ведьму ходили слухи, что промышляет она приготовлением зелий для увеличения мужской силы, любовных приворотов, отыскания кладов, чему просвещенный король Карл не верил, потому что если бы это было в силах старой колдунье, его любовное копьё постоянно было бы в готовности сразить вечно желавшую этого, ненасытную старуху–жену, которой бы, по справедливости, о встрече с богом надо думать, а не о любовных схватках.
Карл незаметно для писаря почесал напряжённый королевский гульфик и продиктовал: «Срочно найти и тайно доставить во дворец бывшую фрейлину бывшей жены Нашего Величества…»
Карл запутался в диктуемых словесных конструкциях, выругался и закончил: «Ну ты сам знаешь как это правильно написать. Не королевское дело строчить грамоты. С короля достаточно выразить свою высочайшую волю!» «Всё же надо намекнуть дворянам, что убийство барона Балдуина на ближайшем турнире в интересах короны. Но лучше пусть убийца будет не из наших земель», — подумал наш христианнийший король, но писарю этого не сказал.
С Пролива пришёл серый, клочковатый, как одеяло из овечьей шерсти, туман, плотно окутал холмы, поля и виноградники, превратив ясный и светлый божий мир в его тень. Тусклое солнце с трудом пробивалось сквозь сырую муть, едва освещая старые башни Chateau de Falaise, которые местные крестьяне называли просто «Скала». По преданию, замок построили по приказу косматых королей, и как всё что делали предки, был более годен для битв, чем для мирной жизни. Говорят, что там даже не было специальной комнаты, чтобы честный христианин мог сходить по нужде. Слава богу, теперь границы нашего славного королевства надёжно защищены королевскими рыцарями и баронами, и нет нужды в старых башнях.
Долгое время замок пустовал, пока здесь первый раз не поселилась Старая Госпожа. Матушка помнит, что в тот год у нас издохла корова, бургуны разбили анжуйцев, а в аккурат на пасху матушка разрешилась мною. Слава святой Катерине, моей небесной покровительнице, с тех пор прошло целых четырнадцать лет.
Потом Старая Госпожа исчезла и внезапно вновь появилась два года назад. За эти годы матушка превратилась в старуху, а Старая Госпожа совсем не изменилась. Так говорит матушка.
Хорошо, что Госпожа взяла меня в служанки, и мне больше не придётся работать в поле. Злые языки утверждают, что наша Госпожа больше не стареет, потому что спозналась с нечистой силой и служит сатане. И ещё у неё железные зубы.
Старая Гризелда, про которую саму ходят разные слухи, говорит, что не может баба в пятьдесят лет выглядеть как девица, и что ведьмы, чтобы не стариться целуют Дьявола, спаси и сохрани нас Боже, под хвост, мажут себя колдовскими снадобьями из бычьего семени, и даже, чему я ни за что не поверю, из пуповинной крови и плоти нерождённых младенцев, а когда наступает темнота, слетаются на шабаш, где до изнеможения кладут поклоны нечистой силе, кружатся, нелепо машут всеми членами, который Бог дал для молитвы, а не для их богопротивных дел, пока не вспотеют, как крестьянин в поле.
А про зубы, то правда. Сама видела, когда Госпожа зевала во весь рот на воскресной проповеди, что читал новый капеллан. Он такой хорошенький, и голос у него нежный, что у твоей девчонки, а не грубый как у прежнего. Старый капеллан умер зимой, спаси господь его душу.
Служанка едва успела перекреститься на угол замка, где когда–то была часовня, как её грешные и суетные мысли оборвал не терпеливый окрик хозяйки: «Да где же это несносное дитя! Моя ванна готова?»
"Изумрудная скрижаль" ("Tabula smaragdina") Текст Гермеса Трисмегиста «Не ложь говорю, а истину изрекаю. То, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу. И всё это только для того, чтобы свершить чудо одного–единственного. Точно так же, как все сущие вещи возникли из мысли этого одного–единственного, так стали эти вещи вещами действительными и действенными лишь путём упрощения применительно случаю того же самого одного–единственного, единого»,— прочитал Мудрец очередной замороченный текст своего собрата, отхлебнул из кубка квинтэссенции и задумался.
«Ну про то, что вверху такое же, что внизу это понятно. Я побывал во многих землях и везде одно и то же: вода всегда мокрая, железо крепче меди, а золото все любят. Значит и там наверху, и там внизу законы мироздания одинаковы.
Вот про то что все вещи возникли из мыслей Единого, здесь можно поспорить. Если все мы, весь наш телесный мир мысли Единого, то он сам чьи мысли? Что появилось наперёд телесный мир или вне телесный дух? Короче, что первично — материя или сознание?»— Мудрец задумался, ещё раз глотнул из кубка, покосился на перегонный куб и прикинул - хватит ли ему волшебной жидкости, чтобы решить этот вопрос. Жидкости должно было хватить.
Мудрец не всегда был мудрецом. Не смотря на то что кудри его рано поредели, некогда он был очень даже видным кавалером, и если верить досужим приметам, обладал не только выдающимся носом, но и тем, что его делало любимцем многих дам, знающих толк в любовных делах.
Мудрецом и пожирателем квинтэссенции он стал после некоего происшествия с одной дамой. Дама эта обладала неземной красотой и большой грудью. Все части её тела были изящны и соразмерны. Многих благородных рыцарей и кавалеров довела она до смерти и разорения своими любовными чарами. Жертвой её чар и соразмерных членов пал и будущий Мудрец, тогда просто благородный кавалер де Вентадур — рыцарь и трубадур.
Увидев Даму на святом причастии, кавалер де Вентадур так был охвачен любовной страстью, что совсем потерял голову. Дама же прознав, что вызвала такую страсть, чтобы ещё больше её разжечь принялась ломаться, строить из себя невинность и добродетель, хоть давно добродетельной не была, познала все таинства любви, искусные позы и ухищрения, что поведал просвещённой публике Овидий в своей «Науке любви», и другие, что бережно хранят куртизанки Вечного города, откуда вышеназванная дама была родом.
Де Вентадур же, охваченный пылкой страстью, вместо того, чтобы тряхнуть мошной, как должны поступать, по мнению дам, настоящие кавалеры, принялся строчить любовные канцоны и забрасывать ими даму.
Вначале дама смеялась, приказывала служанке топить камин страстными письмами, потом от любопытства стала их читать, хвастаться нежными словами перед подругами.
Всем известно, что женщины любят ушами, а нежные письма сближают теснее крепких объятий. Страстные слова горячие как огонь и холодные как сталь поразили её в сердце.
Дама больше не смеялась. Стала ходить задумчивой и печальной, пока сама не запылала в ответ, словно сарацинская галера от греческого огня. К тому же она узнала от товарок, что кавалер де Вентадур щедро оделён природой не только поэтическим даром, но и ещё много чем. Но как истинная дщерь хитроумной и упрямой как ослица праматери нашей Евы не хотела так быстро сдаваться и продолжала упорствовать, и только когда довела возлюбленного до безумного желания покончить с жизнью, а себя до крайней меры телесной похоти, открыла ворота своей крепости. Прекрасная дама сама написала любовную канцону и спела её страстному кавалеру, где кавалера и трубадура де Вентадура назвала славным паладином и признала, что только мечтает, чтобы он сразил змея любовного томления, пожравшего её бедное сердце, пылающим копьём любви.
Вчера на конном ристалище он выбрал в противники рыцаря из–за Рейна с далёкой, холодной Баварии в новомодных щегольских доспехах и трижды преломил с ним копья. В последней схватке дюжий баварец, ухватив копьё под мышку, так ударил им в середину щита, что добрый валенсийский щит, снятый по семейным преданиям с груди поверженного мавра, прапрадедом барона Балдуина, тоже Балдуином, треснул словно ореховая скорлупа, а рыцарь вывалился из седла, как горячее яблоко из-под хвоста лошади. Но слава богу и святому Бенедикту - покровителю воинов, пластинчатый хауберт и стёганый кафтан смягчили удар, и рёбра остались целы.
По правилам поединка теперь он должен отдать баварцу свой доспех и коня или заплатить выкуп. Огорчённый барон и рыцарь Балдуин хотел поразить проклятого щёголя палицей, прямо по его дурацкому новомодному шлему, похожему на поварскую кастрюлю, но набежали ливрейные слуги и герольды, оттащили достойного барона от жертвы. Дурацкие правила, придуманные неженкой Готфреем де Прейи, скоро приведут к тому, что благородные рыцари станут рубиться деревянными мечами, как мальчишки.
Хуже того, что его рыцаря и барона Балдуина Тёмного оруженосцы вечером в шатре громко ржали, что твои жеребцы, когда видят кобылу, но сразу замолчали, едва он вошёл в шатёр. Так до бунта и предательства не далеко. Но ещё никому не удалось безнаказанно уйти от мести Балдуина Тёмного, прозванного так не только за цвет его доспеха.
Покрасить доспех чёрным его надоумила верная Элионора, сказав между делом, что чёрный цвет практичен, стройнит фигуру и всегда будет в фаворе. Сам бы он предпочёл цвет поярче. Хотя бы как у того баварца.
Барон Балдуин и выбрал его в противники, чтобы по праву победителя, завладеть турнирным доспехом и конём. А теперь у него самого не стало ни того, ни другого. Но слава Богу и святому Бенедикту, у него остались его верный меч и булава, а в общей битве — бугурте мало кто может противостоять удалому барону, известному тяжёлым ударом по всей земле франков от Пролива до Рейна. Хорошо, что нечестивый жид Соломон вовремя ссудил деньги выкупить отеческий доспех.
«Надевайте ваши шлемы, надевайте ваши шлемы, господа рыцари и дворяне»,— проклятый герольд орал за стеной шатра, что твой осёл при виде ослицы.
Доблестный рыцарь Балдуин сделал добрый глоток чистой родниковой воды из фамильного кубка (перед битвой ничего кроме воды не пил) и подставил свои плечи оруженосцам, чтобы те вначале надели на рыцаря стёганные конским волосом и паклей толстые наплечники, на левую руку такой же толстый наручень. Через голову натянули надёжный, тяжёлый хауберт.
Там, где копьё проклятого рыцаря из Баварии попало в доспех, несколько пластин изогнулись, и пришлось их выправлять молотком. Кожаная покрышка лопнула. Теперь на чёрном как вороново крыло доспехе ярко выделялось свежее пятно — след вражеского копья и свидетельство его досадного поражения.
Барон скрипнул зубами и машинально потёр грудь. Рёбра болели, но он знал - в горячке схватки это пройдёт. «Но кто же вчера смел так смеяться над своим господином? Уж не мой ли старший оруженосец де Оливье. Волчонок, отца которого я пять лет назад убил в поединке, вырос и кажется готов показать зубы. Но довольно, с ним потом разберусь. Сегодня, с божьей помощью, разобраться бы с удачливым баварцем»,- барон отогнал беспокойные мысли, надел стёганый подшлемник, кольчужный капюшон, крепкий шлем для пешего боя. Туго завязал тесёмки. Там где ремень касался кожи, была твёрдая мозоль.
Поверх шлема оруженосцы закрепили валик из чёрного и красного сукна — бурлет. Барон несколько раз крутнул руками, проверяя как сидит доспех, и хоть давно миновали те дни, когда он не спал перед схваткой, кровь его разгорячилась и закипела.
К торжественной мессе барон опоздал. После того как в прошлом году сутки пролежал в холодном болоте, прячась от богомерзких готов, перед схваткой ему надо непременно помочиться. Но уж лучше опоздать на никчёмную болтовню священника, чем обмочиться при прекрасных дамах, и заработать до конца дней своих обидное прозвище, как у толстяка шевалье Ганелона.
На пешем ристалище в праздник святого Якоба, получив добрый удар палицей по голове, вышеназванный шевалье и изрядный воин к радости зевак и смеху дам не смог удержать в себе жизненные жидкости и обмочил просторную табарду лимонного цвета, одетую поверх доспеха и всю расшитую фамильными гербами рода Ганелонов — рыбы на лазоревом поле. Прославленный воин устоял и даже ответным ударом опрокинул соперника. Кто выиграл схватку скоро все забыли, но во всех тавернах до сих пор вспоминают, как «поплыли» рыбы, изображенные на гербе рыцаря.
Весенний ветерок то стихал, то снова начинал играть с широкими вымпелами и знамёнами всех марок Франции, теребил плюмажи и разноцветные гирлянды над трибунами почётных гостей и благородных дам. Две партии рыцарей стали на ристалище. Яркими красками горят на солнце гербы на их щитах, накидки из дорогого сукна и шёлка поверх боевых доспехов, блестит оружие, которое они выбрали для сегодняшней схватки: славные кованые мечи, тяжкие булавы, широкие тесаки — фальшионы. Громко стучит кровь в ушах рыцарей, так что не слышат они шума трибун. Кто возьмёт сегодня знатную добычу, покроет себя и свой род богатством и славой, кто всё потеряет, то Бог ведает.
«Начинайте!» — не успела перчатка упасть на жёлтый песок, трижды взревели трубы герольдов. Рыцари двинулись на встречу. Началась пешая общая схватка — бугурт.
«Ну, чего уставилась? Скорее подай полотенце своей госпоже!»— сердито выговаривала Бланка юной служанке. Тощая деревенская замарашка, взятая год назад в услужение, отъелась и превратилась в настоящую красотку. Госпожа всё чаще ловила себя на несправедливом чувстве зависти, которое помимо воли испытывала при взгляде на цветущую, воинственную молодость. Её всё больше раздражали блестящие, зелёные глаза девчонки, дерзко торчащие молодые груди, атласная кожа.
«Если эту дурочку кое-чему научить, в Городе ей цены не будет,— думала Бланка, растирая своё тренированное и умелое тело, после целебной ванны из холодной воды,— вон как на меня уставилась, думает я ведьма. Наверное ищет следы пергамента — сделки с дьяволом, что по глупой вере этих несчастных, каждая ведьма хранит под кожей».
«Посыльный из города не прибыл?»— спросила Бланка с нетерпением, хоть знала, что время ещё не пришло, и заказ её не готов. Но она чувствовала, что время затворничества, наступившее после того, как этот дурак Карл разогнал от двора всех служителей своей бывшей жены, подошло к концу. Ей осталось дождаться только одной вещи, чтобы вновь обновлённой и обворожительной красавицей появиться в Городе. Каком Городе? Отныне и навсегда один Город будет писаться в её сердце с большой буквы — Париж.
- 2 -
Только в виршах продажных менестрелей групповая схватка — череда благородных единоборств один на один. Бугурт - это война. В войне главное создать численный перевес. Редкий воин выстоит, если на него разом набросятся трое или четверо противников. В создании численного перевеса и состоит искусство войны.
«Битвы выигрывают большие батальоны! Хм, хорошо сказал, надо бы поведать кому–нибудь из этих бездельников-щелкопёров, что толкутся у его стола, пусть запишут»,— Барон Балдуин окинул ристалище из-под широких полей стальной шляпы. Для пешей схватки он предпочёл шлем без забрала. Конечно, в драке рискуешь получить сталью по лицу, но дышать легко, и ничего не мешает видеть всё поле боя.
Накануне он сговорился с достойными рыцарями и опытными воинами шевалье Ансеисом и шевалье Жереном держаться вместе и втроём нападать на противников из команды защитников, когда кто–нибудь из них остаётся в меньшинстве. Добычу же, буде она случиться, поделить потом поровну. Потому барону нужен был хороший обзор.
С воинственными криками нетерпеливая молодёжь кинулась друг на друга, как монахи на свинину после великого поста, и принялись во славу Господа и короля нашего Карла так лупцевать друг друга, что любо-дорого посмотреть.
Барон с двумя достойными рыцарями шевалье Ансеисом и Жереном, выбрав нужный момент, зашли со стороны солнца и ударили во фланг противника. На несколько коротких мгновений очередной воин врага оказывался в одиночку против трёх сильных бойцов. Жерен разил широким мечом, храбрый Ансеис тяжёлой секирой, Барон прикрывал своих воинов большим щитом и бил палицей.
Боевой кулак из трёх паладинов прошёл вдоль шеренги рыцарей противника, сметая всё на своём пути, как морская волна через башни, что мальчишки любят строить из песка, оставив после себя вместо горделивых стен и зубцов жалкие бесформенные кучки.
Рыцари разили противников споро и деловито, без глупых и хвастливых криков, только тяжко хекая при каждом ударе, как умелые дровосеки. Сбив очередного противника с ног, вся троица, как молотобойцы в кузне, принимались обрабатывать его так, что противнику оставалось только просить пощады и отдаваться на милость победителю. Герольды и боевые слуги едва успевали оттаскивать поверженных бойцов на край ристалища под сень деревьев.
Не они одни выбрали такую тактику. Дюжий баварец из команды защитников в шлеме–горшке, пёстрой шелковой накидке поверх кольчужной брони, с тяжёлым тесаком фальшионом в правой руке и тремя сильными бойцами за плечами внезапно напал на барона из–за спины.
Если бы барон боковым зрением не увидел стремительную атаку противника, им бы пришлось худо. Он успел прикрыть товарищей, но всё же несколько ударов достигли цели. Самый сильный удар пришёлся по левому плечу. Барон от боли чуть не выронил щит.
Жерен и Ансеис смогли перегруппироваться, встали спиной друг к другу и отразили первый натиск противников. Но теперь отряд барона оказался самой гуще схватки. Спереди грозили рыцари, устоявшие в первой атаке. С тыла тройку барона теснил баварец со своими бойцами. Рыцари из команды Балдуина отошли, оставив барона без помощи.
«Проклятые завистники,— лихорадочно соображал Балдуин,— дождутся, когда враги нас сломят, а потом добьют их. Битву, почитай, мы уже сделали. Теперь руками и мечами врагов хотят отделаться от нас, чтобы получить славу, победу и деньги».
Барон старался беречь силы и только принимал удары на щит. Противник наседал. Особенно досаждал коренастый северный воин в блестящем шлеме–шишаке с забралом в виде страшной морды зверя и тяжёлой, двуручной секирой в руках. Свой щит в горячке боя воин бросил или потерял. Северянин без роздыху, как безумный дровосек, молотил по щиту барона двумя руками, будто в настоящем смертельном бою, а не в потешной схватке.
Балдуин вдруг понял, что потешный бой для него закончился. Враг его пришёл убивать. Ещё несколько таких ударов, и храбрый барон рисковал остаться без защиты, а то и без руки.
Хитроумный баварец в схватку не вступал, а поступал как охотник, что натравливает своих собак на зверя, дожидаясь, когда они его измотают непрерывными атаками. Но первым устал крепыш. Он только на миг замешкался и оставил секиру внизу, чтобы перевести дух.
Барон размахнулся и со всей дури врезал крепышу по звериной маске. С хрустом забрало шлема вмялось в кости черепа. Зловещая секира выпала из рук. Враги отпрянули от страшного барона.
«Сейчас или никогда»,— мелькнула мысль в голове воина. «За мной!— заревел барон, и используя тяжёлый щит, как таран, проломил строй противника.
Им бы удалось вырваться из окружения без потерь, если бы не проклятый баварец. Его удар пришёлся по шлему Жерена. Ноги храброго шевалье подкосились. Он рухнул на землю, как падает могучий дуб под топором дровосека.
Ценой потери храброго Жерена Балдуин и Ансеис вырвались из окружения, смогли перевести дух и осмотреться.
От партии защитников на ногах остались всего пять воинов под предводительством высокого баварца. Партия зачинщиков разделилась. Барон Балдуин и шевалье Ансеис угрожали защитникам с одной стороны ристалища. Семь рыцарей, под предводительством графа Филиппа де Бульона, любимчика короля Карла, да хранят его святые апостолы, с другой.
«Почему эти трусы медлят, почему не нападают?»— прохрипел шевалье Ансеис, имея в виду рыцарей дюка Филиппа. Вид шевалье был страшен. Щит посечён, нарядная накидка из тонкого зелёного сукна с золотой отделкой вся в грязи и пыли. Одна её пола оторвана и едва держится на нитках. Бедняга Ансеис прибыл из провинции и наверняка надел самое лучшее.
«Бедные деревенские дурачки,— подумал рыцарь Балдуин,— вас, наверное, просто забыли предупредить, что я сегодня должен быть убит на турнире. Но нельзя дать ему время задуматься, почему королевские рыцари нас оставили без поддержки, а то я рискую остаться один против пяти». «Мы выстоим и покроем себя неувядаемой славой,— заявил Балдуин, и чтобы слова не звучали слишком высокопарно, добавил,— тем больше будет наша добыча!» Он оторвал полу с накидки шевалье Ансеиса, чтобы она не помешала в горячке боя, вытер ей пот с лица, крикнул: «Ничего, если выживем, подарю тебе свою!» Барон ухватил крепче булаву с гранённым восьмигранным навершием и ринулся в бой.
Им повезло. Противники ожидали атаки со стороны королевских рыцарей. Им в голову не могло прийти, что на них навалятся полоумный барон со своим лихим товарищем. Только баварец не обращал на королевских рыцарей никакого внимания. Будто ему было известно, что с той стороны им ничего не угрожает.
Храбрый шевалье Ансеис успел хватить своей тяжёлой секирой трёх рыцарей из команды защитников, поразив двух из них так, что эти достойные дворяне выбыли из боя. Но двое оставшихся вцепились в храбреца, как волкодавы в волка.
«Ничего, продержись немного, - подумал барон,- твоя жизнь в безопасности. Это моя Элионор может сегодня стать вдовой».
Если Вы, моя прекрасная читательница, воображаете, что жизнь с поэтом похожа на любовную канцону, то Вы госпожа — дура! Поэты любят слагать песни о возвышенной любви, розах и соловьях, свечах и канделябрах, о сплетеньи ног и стуках сердца. Истинную же страсть высокую, как облако над неаполитанским заливом, жаркую, как полуденное италийское солнце, они испытывают только к себе.
Весь мир должен почтительно замереть, когда этот бездельник сядет слагать свои бездарные вирши. Не должны кричать дети, ворковать голуби, греметь гром. По нелепому мнению стихоплётов, все христиане только и созданы богом для того, чтобы ночей не спать, жечь свечи, читать их высокопарный бред и портить зрение. Зрение же бог нам дал для лицезрения красоты и совершенства мира, созданного им во славу свою, и чтоб мы не сталкивались лбами на улице.
Поэта лучше иметь в любовниках. Но мудрый и милостивый бог так устроил мужчин и женщин, что напрочь отключает им мозг, когда решает их соединить, иначе род людской давно пресёкся, или пришлось бы богу придумывать иной способ размножения. А с придумыванием нового и у бога большие проблемы. Раз придумав пятипалое существо с одной головой и четырьмя конечностями, он эту схему лепит везде где только может. Нам то с вами это его свойство хорошо понятно, ведь мы созданы по образу и подобию божьему, и тоже не любим думать.
Короче, прожив с поэтом полгода, достославная госпожа Бланка Мариконда обнаружила рядом неряшливого мужика, который только и знает, что не бритый сутками валяется на диване, жрёт её хлеб и мясо, и разбрасывает по всему дому свои ржавые доспехи. Ещё этот бездельник, не принеся в дом ни гроша, стал тратить её деньги как свои и ревновать к каждому столбу.
Правда любовное копьё его всегда было готово поразить змея её телесного томления, но если вы в жизни видели немало копий, схватка ещё с одним вас вряд ли удивит. К тому же копьё трубадура было скорее не копьё, а толстая палица с тяжёлым навершием, и поэт особенно полюбил заколачивать её в совершенный зад госпожи Бланки. Его он возвышенно называл благоухающей розой и задним входом в райские кущи. Но прямо скажем, особого удовольствия от этого прекрасная Бланка не испытывала.
Вот и сегодня, вставив таким образом своё орудие, поэт принялся читать свои новые вирши про райские кущи, которые ему заказали на прошлой неделе для церковного гимна, и хохотать как безумный, что вывело госпожу из себя. Когда же вообразивший себя её повелителем и зарвавшийся любовник потребовал, чтобы она прошлась слегка зубками по его обмякшей плоти и согрела её за щекой, госпожа Бланка решительно воспротивилась, в сердцах назвала поэта бездельником, паразитом, его стихи и песни бездарными, а самого не славным паладином, а тщеславным ослом. Она сердито оттолкнула кавалера де Вентадура, отобрала у него драгоценное шёлковое одеяло, которое досталось ей от желтолицего человека за ночь любви, завернулась в тонкий шёлк и сделала вид, что заснула, оставив неудовлетворённого любовника в одиночку размышлять о женской логике и непостоянстве.
Поэт вначале решил обидеться, собрать свои вещи и прямо среди ночи хлопнуть дверью, но он уже привык к трёхразовому питанию и белой груди госпожи Бланки, потому решил повременить с уходом. Может всё ещё рассосётся.
«Зря назвала его тщеславным ослом, от меня бы не убыло, если выполнила его просьбу, но пусть знает своё место»,— с запоздалым сожалением подумала прекрасная госпожа и заснула.
Оставшись без одеяла, голый поэт скоро замёрз. Жёлтая луна бессмысленным оком одноглазого циклопа глядела в окно. Несправедливая обида душила и огнём жгла возвышенную душу.
Но темны бездны сексуальности поэтов. От холода, лунного света или от обиды плоть его взбунтовалась и не дала уснуть. Де Вентадур бесконечно долго смотрел на своенравную возлюбленную, желал её как никогда и одновременно ненавидел, как можем мы ненавидеть человека, сказавшего нам правду, которую мы про себя знаем, но прячем в глубинах своего сознания.
В лунном свете прекрасное лицо женщины казалось само сотканным из золотых лучей. Красавица крепко спала, безмятежно запрокинув голову. Светлые волосы рассыпались по плечам. Тонкий шёлк облепил высокие округлые чаши грудей с острыми, как навершие у сарагосских, боевых шишаков сосцами, чуть выпуклый живот с ямкой пупка, длинные, стройные ноги. Лёгкое, как ветерок зефира, дыхание слетало с пухлых губ. Рот чуть приоткрылся, обнажив чудесные, ровные жемчужины зубов. Сколько раз он видел эти чистые черты, искаженные мукой сладострастия. «Как она смеет спокойно спать, смешав меня с грязью?— бесконечно терзал себя поэт,— обиду нельзя так оставить. Я — мужчина, я должен растоптать эту бабу. Я убью её!»
Протянул руки к длинной, нежной шее. Пальцы напряглись словно когти хищной птицы. Он представил как будет под ним биться нежное тело, словно в последней любовной схватке, как хрустнут упругие хрящи под его пальцами, смертная мука исказит прекрасные черты.
В ужасе отдёрнул руки. Не смерть её была ему нужна. Нужно было то выражение кроткой покорности, которое видел в её глазах, когда его плоть наполняла её податливое тело, когда она мяукала от страсти и нежности, как кошка, и позволяла вытворять с собой всё, что он хотел, и сама придумывала тысячи способов доставить удовольствие себе и ему. С ненавистью и вожделением посмотрел поэт на завёрнутое в тонкий шёлк тело, на приоткрытый рот…
Баварец наседал. Вновь от щита барона полетели щепки. Тяжёлый фальшион проклятого рыцаря был длиннее булавы Балдуина. Баварцу удалось несколько раз поразить барона по плечам и шлему. Последний удар был такой силы, что барону показалось будто на голову обрушилась башня замка. Хорошо, тугой валик бурлета чуть смягчил удар.
Не достигнув успеха, баварец сменил тактику. Поняв, что самые сильные удары по доспехам не приносят существенного урона смелому барону, коварный баварец стал тыкать остриём тесака в лицо.
Балдуину пока удавалось прятаться за щитом, но долго так продолжаться не могло. Удача рано или поздно изменит. Всего одна ошибка могла стоить ему жизни. Барон уже давно понял, что в этой битве не удастся отделаться выкупом или доспехом. Враг почему–то решил его убить. Он видел, что Ансеису долго не продержаться. Всё реже поднималась над головой его меткая секира. Всё чаще удары противников достигали цели. «Скоро враги примутся за меня втроём, и всё будет кончено»,— подумал барон.
Смертельная тоска холодная, как рука мертвеца, коснулась сердца храброго рыцаря. Нестерпимо захотелось жить. «Чего я стою, как чучело для отработки ударов. Господь дал мне ноги не для того, чтобы я торчал, как вкопанный»,— пришла спасительная мысль.
Барон согнул ноги и закружил вокруг баварца, ступая твёрдо на землю. Шаг, ещё шаг в сторону, подальше от смертоносного острия, за правую руку противника. Пусть не изящно, как в танце, зато верно и надёжно.
На трибунах насмешливо засвистели, затопали. Пусть их. Не им в лицо тычут сталью.
Противники сделали кругов пять, когда барон заметил, что движения баварца замедлились. Он стал часто останавливаться, чтобы отдышаться и бестолково крутил головой. «Он задыхается и ни черта, слава святому Ансельму, в своём боевом горшке с маленькими глазницами не видит»,— молнией промелькнула мысль в голове Балдуина. Доблестный Ансеис всё держался и не падал.
Надежда вновь зажглась в сердце храброго барона. Он ещё быстрее закружил вокруг баварца, отражал удары щитом, словно забыв, что в руке у него палица. Сквозь свист трибун барон слышал хриплое дыхание рыцаря из Баварии, чувствовал как остро пахнет потом его тело.
Барон очередной раз быстро сместился за правую руку рыцаря, чуть шагнув ему навстречу. На краткий миг рука врага со смертельным фальшионом оказалась в пределах досягаемости, и тогда быстро, без замаха барон ударил руку противника снизу вверх булавой по локтевому сгибу, там где локоть прикрыт только кольчугой.
Раздался хруст, словно сломалась толстая палка. Рука неестественно выгнулась в обратную сторону, как у глиняной куклы, что слепил неумелый гончар. Баварец попытался взять оружие левой рукой, но барон ещё раз сместился, хотел наотмашь ударить его по ненавистному шлему, но удержался. Зачем портить хорошую вещь? Одним этим шлемом можно рассчитаться со старым евреем Соломоном.
Барон собрался с силами и с размаху, расчётливо ткнул рыцаря навершием булавы, как копьём, прямо в солнечное сплетение. Баварец сложился пополам и железной статуей, у которой внезапно сломался каркас, рухнул к ногам победителя. Всё было кончено.
В темноте навалились, прижали к постели, зажали нос. Хотела вдохнуть воздуха, но в открытый рот вдвинули нечто душное и толстое. Со звериным рычанием принялись вколачивать это душное прямо ей в глотку. Едва не задохнулась от смрадной вони, от мерзкого ощущения жесткой, как кабанья щетина, шерсти на губах, лице. Дышать стало нечем.
Замычала, замотала головой, захлебнулась криком и тем что было во рту. Слёзы хлынули из глаз. Теряя сознание, в отчаянной схватке за глоток воздуха вцепилась крепкими молодыми зубами в скользкое, что проникало в глотку, душило и разрывало.
Страшный вопль, вопль будто выли все демоны преисподней, резанул в уши. Солёная кровь потекла по губам. Покрытое шерстью горячее забилось, тяжело упало на лицо. Она дёрнулась, захлебнулась кровью, задохнулась и потеряла сознание.
Бедного поэта едва выходили. Попытка проникнуть в «райские кущи» любовницы «через чердак», стала последним глупым поступком в его жизни. Он сильно хотел её. Сама виновата, нечего рот раскрывать, когда спишь. Не смог устоять. Кто мог подумать, что спросонья, женщина, как хищный зверь, вцепится зубами в его нежную плоть? Бог свидетель, все передние зубы любовнице поэт выбил не из подлой мести, а в попытке освободиться. Но, в конце концов, она может жевать коренными зубами, а его дамы отныне не интересуют.
Для де Вентадура солнце любви навсегда погасло. Рухнул столп, на котором держался прежний мир. Поэт хотел умереть. Много раз срывал бинты, чтобы истечь кровью. Но бог милостив.
Однажды поэт проснулся ранним утром. С реки в открытое окно дул лёгкий ветерок, играл занавесями. Луч солнца упал на стену. С кухни пахло хлебом.
Он вдруг подумал, что если уйдёт навсегда в небытие, то всё это исчезнет. Нет, солнце по-прежнему будет величественно шествовать по небу, будут так же сладостно петь птицы и пахнуть хлеб, но только его человека и поэта не будет на этой земле.
Слёзы хлынули по исхудалому лицу. Он плакал и улыбался. В то утро первый раз хорошо поел. Скоро стал выходить на прогулку.
Жизнь вокруг кипела. Домовито гудели пчёлы, порхали разноцветные бабочки, цвели цветы. Жизнь была многообразна, таинственна, чудесна и удивительна. Он про неё ничего не знал. Ему открылось многое из того, что прежде было неведомо.
Неожиданно для себя, стал замечать, как после дождя пахнет трава, как утром солнце проламывает горизонт, чтобы родить новый день. Узнал мудрость книг, силу и могущество знания. Слова, что прежде были лишь способом затуманить очередные глупенькие мозги в хорошенькой головке или заработать на кусок хлеба и стакан вина, открыли перед ним свою глубину и сладость, что слаще самого чувственного поцелуя.
Огромный мир, который доныне скрывало женское лоно, распахнулся перед ним неведомый, удивительный и новый. Он полюбил смотреть и думать, чувствовал, что становится умнее, мудреет с каждым днём.
Поэт скрылся от мира в деревне. Для дураков пришлось сочинить глупую историю про ведьму, что навсегда отняла у него мужскую силу, взамен наделив мудростью. Так навсегда умер трубадур де Вентадур, и родился Мудрец. Скоро прошёл слух, что прекрасная Бланка Мариконда исчезла, а её дом в Риме продали.
Господа рыцари и дворяне хорошо погуляли. В городе было выпито всё вино, сожжена одна таверна, а шлюхи стали сорить деньгами. Но больше всех радовался и благодарил еврейского бога старый Соломон. Много звонкой монеты прилипло к его рукам, а все эти дворянчики стали ему должны ещё больше. Пусть по-прежнему считают себя хозяевами жизни, надуваются спесью, как павлины, но старый Соломон и Единый Бог знают истину. Настанет день когда злато и закон победят сталь. И это будет счастливый день для богоизбранного народа. А пока надо копить деньги и таиться, быть всем любезным и нужным.
С улицы раздался шум. Там орали и пели. К нему? Нет, идут мимо. Соломон, на всякий случай, запер сундук и выглянул в окно.
Желтая луна освещала каменные стены ярким светом. Жирно блестела грязь, разбитая десятками тележных колёс. Тёмные глазницы домов и провалы подворотен казались чёрными ходами в преисподнюю.
На пустой улице шумели трое праздных гуляк. Двое шли, поддерживая друг друга и горланя во всю глотку песню. Третий худой и длинный пытался подыгрывать на расстроенной арфе.
Соломон брезгливо поморщился. Дворянчики всё не угомонятся. Подумаешь доблесть — понаставить друг другу синяков и шишек, выбить пару зубов, сломать десяток рёбер. Правда говорят задира Балдуин кого–то убил, то ли чуть не убил. Для старого ростовщика главное — залог вернул, а рыцари, что проиграли схватку и лишились коней и доспехов в тот же вечер пришли к нему, старому Соломону, и смиренно ждали, пока он отобедает и примет просителей. А не славный ли рыцарь Балдуин со своими приятелями куролесит? Узнаю его по дорогой, чёрной с красным табарде и берету, что продал ему на прошлой ярмарке.
Приятель барона, видимо такой же губитель душ и бездельник как барон, остановился, бесстыдно развязал гульфик на штанах и стал шумно мочиться прямо на крыльцо старого Соломона. Нечестивый гой, да покарает тебя Яхве!
Но бог покарал не нечестивца, а несчастного барона с бездарным арфистом в придачу. Едва высокая фигура в чёрно–красном ступила в густую тень от дома, как из темноты подворотни бесшумно вынырнули две серые фигуры. Сверкнула сталь.
От сильного удара голова барона треснула, как орех, и распалась надвое. Фонтаном хлынула чёрная кровь. Бедолагу музыканта закололи длинным кинжалом. Конечно, тот заслуживал кары за то, что терзал бездарными песнями уши достойных горожан, но дыра в брюхе — это через чур. Старая арфа упала на землю, жалобно звякнув струнами.
Серые фигуры развернулись и бросились наутёк во тьму спящего города.
Выживший рыцарь остался беспомощно стоять посреди улицы со спущенными штанами. Потом и он побежал, путаясь на бегу в завязках.
Соломон хотел закричать, позвать на помощь соседей, городскую стражу, но увидел, что убийство произошло не у его дверей, а ближе к соседнему дому, и решил не вмешиваться.
«Серые» бежали, как трусливые зайцы. Рыцарь с мечом в руке гигантскими прыжками мчался следом. Хмель из головы окончательно вылетел. «За какие грехи, о Боже, ты допустил смерть моего друга и названого брата, что выстоял со мной плечом к плечу на ристалище, за что пронзили холодной сталью безобидного менестреля, что так славно пел про смерть на чужбине?»— вопрошал мститель равнодушное ночное небо. За рыцаря, спасшего его в тяжкой схватке, готов был отдать свою или забрать жизнь подлых убийц. Он готов бежать в ад, откуда эти убийцы выползли.
Навсегда запомнит запах крови, жёлтый свет луны, чёрную и красную одежду, в чёрной и красной от крови грязи, бесстыдно разъятую беспощадной сталью на части голову. Рыцарь зарычал, как раненый зверь, и помчался ещё быстрее.
Старая Госпожа велела собирать сундуки. Я такую пропасть добра отродясь не видывала. Одних только платьев было штук пять или шесть. Этакую прорву нарядов вовек не сносить. А уж какие расцветки и фасоны! Зачем старухе с железными зубами такие? Вот бы мне они пришлись к лицу. Особенно винно–красное платье с блестящей золотой отделкой по лифу.
Вчера, наконец, прибыла долгожданная посылка. Я думала, что это будет что–нибудь большое и важное, но это была просто маленькая коробочка. Наверное Старая Госпожа и впрямь ведьма, и там сушёные жабы или драгоценный корень мандрагоры. Хотя зачем жаб так далеко выписывать? Их и на нашем болоте предостаточно. За пару монет я бы сама могла наловить их целый подол.
На утро старуха велела приготовить купель. Виданное ли дело, купаться каждую неделю в горячей воде! И меня заставляет мыть руки и шею. Верно хочет извести со свету. Но не на таковскую напала. Я сразу после мытья стараюсь вымазаться, чтобы болезнетворные миазмы не проникли вместе с водой в кожу.
Юная служанка вылила тяжеленный кувшин кипятка, разбавила холодной водой, попробовала локтем, как научила Госпожа, достаточно ли хороша вода и пошла будить хозяйку. Потом повернулась на пятках, так что взвился подол, наклонилась над купелью, мстительно плюнула в воду — будешь знать как щипаться и таскать за волосы, и побежала по лестнице лёгкая и стремительная, как молодая козочка.
Она в обиду себя никому не даст. Ничего, старуха до смерти не прибьёт. Сегодня они едут в Город! Жаль, конечно, матушку, но может удастся выйти за муж за богатого, тогда и смогу помочь семье.
Этого мститель предвидеть не мог. Подлые убийцы разделились. Не мешкая, рыцарь бросился за тем, кто был с мечом. Убийца друга не должен уйти от мщения. Погоня была длинной. Человек впереди ловок. Серая фигура бежала легко, словно была не из плоти и крови, а призраком, сотканным из испарений гнилых болот.
Мститель стал задыхаться. Но Бог на стороне правых! Беглец плохо знал город. Узкая улочка, куда свернул серый, внезапно закончилась тупиком. Убийца заметался между высоких, каменных стен, как крыса в западне. Нервная луна не захотела быть свидетелем ещё одной кровавой расправы и скрылась за облаком, погрузив город во тьму. Мститель сорвал свой простой плащ, что так мешал ему во время бега, и обернул им левую руку. Без привычных доспехов чувствовал себя голым.
«Уйди с дороги, мне твоя жизнь не нужна!» — крикнул серый. Луна, как ребёнок, что боится, но не в силах прервать страшную сказку, несмело высунула из–за облака свой бледный лик, весь покрытый оспенными пятнами. Зыбкий, неверный свет упал на неровные камни стен, искаженное яростью страшное лицо мстителя, серую фигуру убийцы.
Беглец и мститель узнали друг друга.
Хриплый крик вырвался из груди убийцы:
— Поди прочь, страшный призрак! Я тебя уже убил. Что ты делаешь на земле? Ступай в ад!
— Ты убил не меня. Ты убил мою одежду! Щенок, как смел поднять ты руку на своего господина?— заревел барон Балдуин.
—Не грозись, призрак, я больше не ребёнок. Тебя убил один раз, если будет на то божья воля, убью снова, кто бы ты не был — человек из плоти и крови или адский демон.
—Скажи, чья рука стоит за тобою, и я буду к тебе милосерден. Клянусь, ты умрёшь без мучений, как подобает рыцарю и воину,— пообещал барон.
—Поди к чёрту, плешивый старик. Я тебя не боюсь!—крикнул молодой де Оливье и принял боевую стойку.
Тёмный гнев, чёрный, как ночь, как сама преисподняя обуял барона, и он обрушил на противника град ударов. Но мальчишка не дрогнул. Мечи высекали искры, скрещивались, хриплое дыхание вырывалось из лёгких. Барон видел только ненавистное лицо убийцы, лицо, которое он хотел смять, уничтожить, растоптать, и больше ничего. Не заметил, как мальчишка парировал его удар, присел и махнул мечом, как косец косой.
Боли рыцарь не почувствовал. Был мимолётный толчок, будто палкой задели по ноге, но штанина сразу пропиталась горячим. Вытекшая через рану кровь словно унесла всю ярость, весь чёрный гнев, что душили барона. Он успокоился.
Своего старшего оруженосца, мальчишку, которому вручил в руки меч и научил убивать было жаль. Нет, изменник умрёт. Он не имел права не отомстить за смерть храброго Ансеиса.
Барон несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, расфокусировал взгляд, как учил его когда–то желтолицый воин, чей язык больше походил на птичье пение, чем на человеческую речь, и замер с мечом на изготовку.
—Нет, ты не призрак,— крикнул де Оливье,— вижу твою кровь!
—Сейчас начну тебя убивать,— спокойным, но от этого ещё более страшным голосом сказал барон,— кто с тобою был, кто вас подослал убить Ансеиса? Ответь. Я буду добр к тебе.
Весь мир в глазах старого воина стал плоским, серым и замедлился. Он больше не видел ночного неба, луны, неровных, каменных стен, жирной грязи под ногами. Перед глазами только фигура юноши, который мог быть ему сыном, медленно двигающаяся на безликом фоне. Балдуин мог считывать и предугадывать каждый выпад, каждое движение кровавого меча.
Вначале барон поразил противника в правую руку.
—Скажи кто?— голос барона страшен. Балдуин остановился и позволил мальчишке взять оружие здоровой рукой.
—Будь ты проклят, я хотел убить тебя!—со слезами ярости в голосе крикнул де Оливье.—Я отомстил за смерть отца и ни о чём не жалею!
—Глупец, твоего отца, славного де Оливье, я победил в честном бою. Умирая на моих руках, он взял с меня клятву, что я выращу тебя и сделаю достойным рыцарем.
Мальчишка оруженосец вдруг стремительно бросился бежать, в глупой надежде проскочить между страшным мечом барона и равнодушной каменной стеной. Рука барона, быстрая и смертоносная, как бросок ядовитой змеи, сделала лишь одно движение. Острая сталь пронзила ногу молодого де Оливье, и он с проклятьем рухнул на землю. Попытался подняться. Получилось, но бежать больше не мог.
—Кто?— страшный барон шагнул ближе. Сквозь звон в ушах, услышал крики и топот множества шагов, но ничего на свете не могло остановить мщения.
—Будь ты проклят!— вновь крикнул мальчишка. В ответ удар, чмокающий звук разрубаемой плоти и дикий звериный вой. Левая рука вместе с мечом падает в грязь.
—Будь проклят,— шипит безрукий.
—Кто?—вопрос, удар, хруст кости, и правая рука висит на кровавом лоскуте. Мальчишка скулит. Слёзы, которые он даже утереть не может, текут по щекам.
—Убей меня, не мучай,— просит он. Звуки всё ближе, рыжий свет факелов.
—Кто?— беспощадный меч медлит.
—Дюк Филипп,— хрипит бывший оруженосец и бывший человек.
—Покойся с миром,— грозный меч взлетает, опускается. Бывший человек распадается надвое, прежде чем успевает упасть в грязь. В глазах барона меркнет, он валится на кровавое дело рук своих. Его рот улыбается.
- 3 -
Старуха вымазала свои седые космы красной пеной и замотала голову тряпкой, которую подала служанка. «Не иначе как кровь саламандры»,—решила Катерина.
Вчера Госпожа ей велела помыться всей. В награду посулила платье. Мыться оказалось не противно. Больше всего девушке понравилось какими пушистыми после ванны стали волосы. Будто золотой дождь
. Увидев её волосы, старуха почему–то разозлилась и два раза больно дёрнула за косу, но слово сдержала и платье подарила. А сейчас вот мажется кровью.
«Ну точно ведьма. Но лучше язык проглочу, чем скажу такое»,— решила девушка. Старуха поставила ступни на низкую скамеечку. Катерина встала на колени, взяла в руки специальный шершавый камень, и стала обрабатывать длинные ногти на ногах старой ведьмы.
Уже год прошёл с того времени, когда запершись в мастерской, забывая о сне и еде, Мудрец трудится над загадкой превращения несовершенного в совершенное. Как паладин с великанами бьётся над получением таинственной субстанции, которую алхимики называют пятым элементом, магистерием или философским камнем.
Нет не жалкое, презренное золото хочет получить мудрец. Таинственный змей Уроборос, пожирающий свой хвост, должен помочь добыть столько магистерия, чтобы рассыпать его по всей земле и мир несовершенный превратить в идеальный. Чтобы навсегда исчезли все болезни, война, голод, жадность. Чтобы агнец лёг рядом с хищным львом, чтобы любовь земная соединилась с любовью небесной, чтобы люди жили, не старились, и уходили к отцу небесному только тогда, когда исчерпают всё отпущенное им на земле, усвоят все уроки, чтобы совершенными войти в царствие божие.
«Под землёй у колдунов и алхимиков комната, пол, потолок и стены которой выложены камнем, с двумя маленькими окошками, такими узкими, что через них вряд ли что–то можно увидеть. Они помещают туда старых петухов, лет двенадцати–пятнадцати, и дают им вдоволь корма. Когда те разжиреют, то из–за внутреннего жара в теле начинают спариваться и откладывать яйца. Потом петухов убирают, а для высиживания яиц используют жаб. Их кормят хлебом и иной пищей. Из созревших яиц вылупливаются петушки, похожие на обычных, но через семь дней у них вырастают змеиные хвосты; если бы не каменные полы, они тот час бы ушли под землю. Чтобы не допустить этого, у тех, кто их выращивает, есть большие круглые медные горшки, которые закрываются крышками и по всей поверхности пробиты дырки; цыплят сажают туда, закрывают отверстия медными крышками и зарывают горшки в землю; шесть месяцев цыплята питаются землёй, которая набивается сквозь дырки. Затем крышки снимают и разжигают большой огонь, чтобы животные полностью сгорели. Когда всё остынет, содержимое достают и размельчают, добавив туда на треть крови рыжего мужчины; когда кровь засохнет, её надо растереть. Эти два ингредиента разводят крепким винным уксусом в чистом сосуде. Затем берут очень тонкие пластинки очищенной красной меди, на каждый конец накладывают тонкий слой этого состава и ставят на огонь. Когда они раскалятся добела, их достают, остужают и смывают в том же составе, пока вся медь с двух концов пластинки не будет поглощена составом, который от этого разбухнет и приобретет цвет золота. Это и есть золото, которое годится для многообразного применения»,— прочитал Мудрец откровения монаха Теофила и разозлился. Он потратил последние деньги, чтобы купить у еврея Соломона редкую рукопись, а в ней вместо высокого знания предрассудки и глупость.
«Невежа,— бушевал философ,— судя по злым слухам монахи уже не одну сотню лет, как те петухи из рукописи, сладко жрут за стенами своих монастырей, от внутреннего жара разгораются и спариваются друг с другом. Но ни один христианин не видел, чтобы монах родил».
Тоскливыми зимними вечерами, когда Мудрец выпивал слишком много квинтэссенции из плодов винограда, посещала его ум страшная догадка, почему древние евреи не поверили Спасителю, а передали его в руки язычников–римлян.
Ну что сделал человек Исус чудесного, чтобы просвещённый человек принял, что перед ним не шарлатан, не фокусник, а мессия? Родился от женщины, которая будучи замужем утверждала, что она девственница? Слишком хорошо знает каждый мужчина цену женских клятв в деле девственности. Тело из могилы исчезло? Так тому могли быть множество причин, начиная с того, что сами римляне его перепрятали, чтобы к могиле не собирались сотни фанатиков христиан.
Но гнал, гнал Мудрец от себя крамольные мысли, и всё же чувствовал, что меньше и меньше верит в христианского бога. Ни горячие молитвы, ни посты не могли вернуть прежнюю веру.
Нет, совсем веру он не хотел отринуть, слишком страшно и пусто на земле человеку без бога, но иногда, длинными зимними ночами смотрел в чёрное небо, заглядывающее в его душу мириадами звёзд, и искал в нём Бога.
«Только эти крохотные частички, из коих как из кирпичиков сложен весь мир, которые были всегда и всегда будут и есть наш мир. Вечно только их движение и превращение», — думал он, замирая от страха и одиночества.
Мудрец искал место для Бога в этом мире из вечной, движущейся и изменяющейся матери и не находил. Бог миру был не нужен. Бог нужен был Человеку, чтобы умирать не было страшно.
«Я умру, и весь этот чудесный мир для меня навсегда исчезнет, — содрогаясь думал он, — чем я отличаюсь от червяка или улитки, от собаки или негра? Зачем этому миру душа негра, душа бедной собаки, зачем моя душа? Где она будет жить без тела?»
В воскрешение людей во плоти и их вечную жизнь после страшного суда, как обещают христиане, он как ни старался, поверить не мог. Он верил, что мир познаваем, и его можно улучшить. Что он и пытался сделать.
«Если и совершенное золото, и подлый свинец состоят из одних кирпичиков, значит их можно превратить одно в другое»,— рассуждал философ, —если более лёгкий свинец уплотнить, сжать его до плотности золота, он наверняка должен превратиться в золото. Только где тут место таинственному магистерию?» Философский камень, по его рассуждениям, для трансмутации свинца в золото был не нужен.
Как уплотнить? Решил попробовать молотом. Нужно бить. Он бил. Выбивался из сил. Стирал в кровь ладони, но золота не получил.
«Может, всё–таки существует философский камень?— задавал он себе раз за разом вопрос, —или все те кто уверяют, что получили из подлого свинца совершенное золото врут? Нет — не могут книги врать. Не могут врать четыре женщины алхимика — Мария Профетисса, Клеопатра Алхимик, Мадера и Тапхнутия. Не могут врать великий Николас Фламель и его жена Пиринелла, узнавшие из древней книги, как делать философский эликсир, и обретшие бессмертие. Не могут люди заблуждаться насчёт Гримуара, который путём трансмутаци на философском камне превращал несовершенное в совершенное. Не может заблуждаться вся современная наука! Или может?»
Старуха вылезла из купели, развязала тряпку на волосах и велела лить на голову тёплую воду. С головы полилось красное. Сердечко Катерины обмерло. Вместо седых косм у старухи появились роскошные, огненно–рыжие волосы.
Рыжая ведьма тряхнула головой и как была нагая, отправилась к зеркалу. Огромное зеркало величиною с четыре ладони висело над столиком с множеством таинственных, волшебных, драгоценных составов в крохотных баночках и чудных бутылочках, самой нелепой и неудобной формы. Под яркими красными волосами лицо ведьмы казалось бледным и прозрачным, словно его Бог забыл нарисовать.
Старуха, бесстыже раздвинув ноги, уселась на стул. Дряблые ягодицы расползлись по дорогой обивке, кожа на животе собралась уродливыми складками. Ведьма открыла баночку побольше, залезла в неё пальцам и стала не спеша наносить волшебный состав на лицо. От бережных движений пальцев исчезли пигментные пятна, мешки под глазами. Кожа старухи стала как у молодой.
Катерина открыла рот от изумления. Ведьма же только усмехнулась. Из серебряной коробочки достала коричневую палочку, послюнила её кончик, провела палочкой по лицу, и на ровном месте, где до того ничего не было, появились чудесные брови. Потом ведьма занялась глазами. Палочкой другого цвета, темнее чем на бровях, нарисовала глаза, потом мягкой кистью засинила веки.
Служанка вздрогнула. Глаза ведьмы стали яркими и большими как у небесных ангелов на иконе в церкви. Последним ведьма создала себе рот. Красной палочкой нарисовала губы, большие чем ей дал Бог. Потом всё закрасила внутри линий ярко-красным. На молодом лице с тонко очерченным носом драгоценными камнями вспыхнули синие, как небо, глаза, нежный, пухлый рот с коралловыми губками чувственно улыбался.
Такого красивого лица Катерина отродясь не видала. «Подай платье, девочка!»,— приказала ведьма. Железные зубы зловеще блеснули между кроваво-красных губ. Служанка метнулась и бережно подала драгоценный наряд, который один, наверное, стоил как весь матушкин дом. Ведьма влезла в платье.
Чудесные и таинственные превращения сделала колдовская одежда с телом. Уродливые складки на животе превратились в тонкий девичий стан, груди и ягодицы под волшебной тканью соблазнительно приподнялись и округлились. Ведьма поднялась со стула, открыла волшебную коробочку, что так долго шла из дальних стран.
Катерина не видела, как ни заглядывала, что внутри драгоценной коробки. Старуха на мгновенье отвернулась, провела рукой возле кровавых губ, повернулась к служанке и победно, так, что стали видны все зубы, улыбнулась.
«Ах!»— вырвался невольный крик из груди Катерины. Из железных — зубы у ведьмы стали ровными и белыми, как у молодой девушки. Перед тем как от испуга и неожиданности потерять сознание, служанка подумала: «Она не старуха». И грохнулась на пол.
«Барон и рыцарь Балдуин по прозванию Тёмный, владетель замка Chateau de Mica земель и людей вокруг него, вы обвиняетесь по двум эпизодам намеренного и богопротивного нарушения закона нашего королевства, связанными с убийством и святотатством, а так же нарушением обычаев, тишины и порядка, выраженных в злонамеренном и чрезмерном убийстве рыцаря и шевалье Ансеиса, злодейски умерщвлённого вами ударом меча в голову.
Лобная кость вышеназванного шевалье вышеуказанным ударом была вырвана из черепа и упала так, что звук её падения был слышен через дорогу, что подтверждается свидетельскими показаниями, записанными и заверенными должным образом. (Протокол свидетельских показаний прилагается) Сей звук согласно салическому закону свободных франков доказывает чрезмерное и неоправданное применение вами рыцарем и бароном Балдуином, известном так же как Тёмный рыцарь, силы.
Вышеназванный шевалье Ансеис был злодейски и чрезмерно убит вами бароном Балдуином с целью наживы и присвоения всех призовых денег, по праву причитающихся вам рыцарю и барону Балдуину и шевалье Ансеису. А именно:1840 золотых денариев, трёх валенсийских щитов и ещё пяти добрых щитов франкской работы, восьми доспехов, пяти исправных, и в купе к ним трёх повреждённых ударами шлемов. (Опись материальных ценностей с подробным и достоверным описанием оных, проведённая специальной комиссией, прилагается.)
По первому эпизоду вину вашу отягощает убийство менестреля, жизнь коих, по королевскому Капитулярию от 28 января 843 года от рождества господа нашего Иисуса Христа, неприкосновенна, доколе этот менестрель не станет поносить божественную власть короля или святой нашей католической церкви.
По второму эпизоду ваших злодеяний имеются многия свидетельства очевидцев, записанные и заверенные должным образом. (Протокол свидетельских показаний прилагается.)
Согласно показаниям вы барон и рыцарь Балдуин совершили тройное убийство старшего оруженосца де Оливье.
Таким образом, вы королевский барон и рыцарь по совокупности обвиняетесь в присвоении нечестным путём вышеназванных ценностей (список см. выше) и злокозненном убийстве пяти человек. Кроме того, чрезмерное и тройное убийство старшего оруженосца де Оливье произведено на заднем дворе божьего храма, построенного славными и достойными горожанами нашего города во славу нашей святой католической церкви и матери господа нашего Иисуса Христа, что является поступком мерзким, богопротивным и богохульным»,— обвинитель читал плохо, мямлил, будто во рту его был не совершенный орган, что Бог дал каждому человеку для речения, а каша.
Когда чтец сбивался с текста и начинал вместо чётких и ясных слов нудно тянуть «э–э–э», будто коза над капустным листом, барону нестерпимо хотелось вылезти из–за своей загородки и подбодрить нерадивого чтеца добрым подзатыльником. При входе в зал стражники отобрали у барона оружие. Без привычной тяжести на поясе, он чувствовал себя как без штанов.
После той памятной ночи Балдуин провалялся без памяти больше суток. Барон наверняка бы истёк кровью, если страшную рану на бедре не перевязал шустрый мальчишка, что всегда таскался за Тощим менестрелем. Он и поднял народ на ноги, прознав, что его хозяина злодейски закололи кинжалом.
Барон плохо соображал и ни как не мог сосредоточиться на тексте, что так невнятно читал мямля–обвинитель. «То ли дело мой старый, верный Цезарий,— думал храбрый вояка ,—тот читает, что кубки осушает — бодро и весело. Так что любой разбойник, нарушивший королевский закон в моих землях, вмиг оказывается висящим на суку, что твоё яблочко, или на голову короче, если этот человек благородный и достоин удара меча!»
Когда барон услышал, что его обвинили в убийстве пяти человек, он не выдержал и крикнул с места:
—Эй, вы там что все ополоумели! Какие пять человек? Там всего было три трупа!
— Он сознался. Он сознался. Он сознался,— прошелестело по залу.
—Ага! Преступник сознался в убийстве троих человек. Запишите в протокол!—оживился обвинитель. Толстое лицо его было круглое, как у человека добродушного, и любящего хорошо поесть и выпить. Только длинный хрящеватый нос выдавал его природное коварство и злобу.
—Ничего не сознался,— запротестовал барон, —я только утверждаю, что было убито три человека!
—Уважаемые знатоки права — рахинбурги, разъясните рыцарю его заблуждение и невежество,— прошамкал своей кашей во рту обвинитель.
Встал самый седой и ветхий рахинбург. По сломанному носу и страшному шраму на лице сразу видно — некогда лихой воин.
—Труп оруженосца де Оливье мною осмотрен в присутствии свидетелей и мною вынесено заключение, что трупу было нанесены пять ран, три из которых несомненно могли стать причиной смерти вышеназванного трупа,— бойко доложил старый рубака. Он наверное немало потрудился в качестве рахинбурга, так как научился говорить дурацким языком судейских, который ни один нормальный человек понять не в состоянии.
—Скажите, какие это раны?— вновь булькнула каша во рту обвинителя.
—Первая рана, которая могла неизбежно вызвать смерть трупа, состояла в отсекновении путём отрубания мечом правой руки,— отрапортовал бойкий старикан.
—Не правой, а левой,— машинально поправил барон.
—Он сознался. Он сознался. Он сознался,— вновь зашипел зал.
—Запишите в протокол. «Обвиняемый сознался, что отрубил левую руку де Оливье»,— прошамкала зловеще каша.
—Хорошо,— поправился рахинбург, —отрубание левой руки. Вторым ударом отсечена правая рука. Оба удара нанесены мастерски, так что руки срезаны чисто, лучше и быть не может. Однако следует заметить, что удар по…, — тут свидетель замешкался, запутавшись в руках, но скоро нашёлся, для наглядности показав залу свою руку, —вот такая правая рука отсечена не до конца и осталась висеть на лоскуте кожи и мышц, сей факт доказывает, что второй удар был слабее, или был нанесён неточно…
—Он мог привести к смерти?— нетерпеливо вмешалась каша.
—Всенепременно, но если бы удар был нанесён чуть под более острым углом, рука отделилась бы чисто,— знаток ударов знал и любил своё дело и был готов бесконечно рассуждать об углах заточки оружия, качестве стали и силе ударов, но обвинитель его довольно бесцеремонно прервал:
—Второй удар был смертельным?
Словно азартный жеребец, остановленный на полном ходу твёрдой рукой, старый военспец захлопал глазами, выдавил,—Да,—и замолчал.
—Какое заключение вы можете вынести по третьему удару? Носатый знал своё дело и словно опытный погонщик гнал своё стадо в нужную сторону.
—О, третий удар — это шедевр. Лучшего удара трудно представить. Меч вошёл под нужным углом, разрезал лобную кость, прошёл меж глаз, разрубил челюсть, так чисто, что все зубы остались на месте, прошёл меж ключиц вдоль позвоночника, разрезал сердце, лёгкие и печень, прошёл до тазовой кости и вышел в области паха. Должен сказать, чтобы нанести такой удар одной силы мало. При ударе следует меч протянуть несколько на себя…
—Достаточно с нас этих кровавых подробностей,— прошелестела каша, —третий удар был смертельным? На сколько частей разделился череп?
—Смертельней не бывает, начисто голову разнёс,— отрапортовал старый рубака.
—Уточните, на две или три части?
—Чисто пополам, что твою тыкву!
Настал черёд следующего судейского. С места встал самый молодой рахинбург, одетый ярко и дорого, и бойко произнёс:
—Согласно салическому праву, подтверждённому при короле нашем Карле Великом и ясно записанному, и изложенному в Геральдике, три смертельных удара, нанесённых одному человеку засчитываются как убийство трёх человек или тройное убийство; если при убийстве кость черепа упала так, что было слышно через дорогу, убийство считается с отягощением вины…
—Достаточно,— прошелестела каша, —барон Балдуин, вам ясна ваша вина?
—Какая вина?—изумился барон, —сознаюсь, мальчишку де Оливье настрогал я. Но негодяй подло покушался на мою жизнь. Они со своим подельником убили из засады доблестного Ансеиса, думая что убивают меня, и беднягу менестреля,— от неправедной обиды барон чуть не потерял дар речи.
—Кто может подтвердить ваши слова?—нос обвинителя уставился на барона как флюгер на ветер.
—Моя честь,— высокомерно заявил барон, —я подсуден только королевскому суду!
—Ваши пустые слова ничего не стоят против собранных против вас улик и свидетельских показаний, имеющихся в распоряжении высокого городского суда. По вашей подсудности только королевскому суду могу довести до вашего сведения следующее,— судейский замешкался, видимо искал нужную бумагу, потом вспомнил, что грамота не у него.
—Прочитайте барону королевский указ,— пробулькала каша. Тут же вскочил бойкий рахинбург, развернул помятый свиток и радостно затараторил: «Королевский указ от марта месяца восьмого числа 885 года. Сим указом и особым королевским эдиктом повелеваю, что любой граф, барон ли, рыцарь буде в городе, нарушив порядок, или совершив святотатство, или неправедное убийство, по воле или неволе будет передан на суд рахинбургов того города, в коем совершено преступление; при отсутствии явных улик обвиняемый должен быть подвержен испытаниям согласно нашим древним обычаям: котлом, огнём, холодной водой, крестом или хлебом и сыром. В случае доказанности вины, виновный должен быть казнён усекновением головы, повешением, утоплением или наложением денежного штрафа в соответствии со званием и родом виноватого и тяжести его преступления». Судейский лучезарно улыбнулся, будто не дело об убийстве решал, а о том, какие наряды будут носить модницы в этом сезоне, и плюхнулся на место.
—Заслушав свидетельские показания, мнения и экспертизы уважаемых экспертов высокий суд пришёл к мнению, что следствием собрано достаточно неопровержимых, прямых, косвенных и иных улик в виновности барона Балдуина владетеля замка Chateau de Mica людей и земель вокруг него, поэтому ввиду его ясной вины нет необходимости подвергать подсудимого испытаниями котлом, огнём, холодной водой, крестом, хлебом и сыром.
В связи с вышеназванными обстоятельствами суду предстоит ответить на четыре основных вопроса, касаемых вышеназванного барона, и прийти к заключениям по четырём винам вышеназванного барона, а именно:
1)Виновен ли вышеназванный человек барон Балдуин в убийстве с чрезмерной жестокостью шевалье де Ансеиса путём разрубания его головы на две части, так что части черепа упали со стуком, который был слышен через дорогу?
2)Виновен ли вышеназванный человек в убийстве старого менестреля известного в народе под прозванием Тощий? (К сожалению следствию не удалось выяснить подлинное имя невинно убиенного)
3)Виновен ли вышеназванный человек в тройном убийстве славного юноши де Оливье, путём отрубания мечом вначале правой…или левой?—чтец на мгновение смешался, но быстро нашёлся, — обеих рук, что нашим уважаемым экспертом расценено как две смертельные раны,— старый рубака довольно разулыбался,— и в разделении посредством того же меча головы и тулова вышеназванного юноши до паха?
4)Виновен ли вышеназванный человек в осквернении божьего храма, построенного славными и достойными горожанами нашего города во славу нашей католической церкви и матери господа нашего Иисуса Христа?
Похоже, «носатая каша» крепко знал своё дело, и наш герой на утро рисковал стать на голову короче. Барона душила ярость. Как смеют эти горожане называть его имя без должных титулов и почтения? Если он выберется невредимым с этого судилища, он устроит «славным и достойным горожанам» такую трёпку, что их дети и внуки будут долго пугать своих детей и внуков именем Тёмного барона. Слова застряли в пересохшей глотке, так что барон только хрипел и в бессильной злобе колотил кулаком по дубовой загородке.
—Согласно салическому праву, подтверждённому Геральдикой славного короля нашего Карла Великого, городской глашатай по велению суда обязан троекратно в течении трёх дней вопросить на городской площади имеются ли свидетели, либо иные какие доказательства и причины, доказывающие невиновность, или обстоятельства, служащие для смягчения вины подсудимого?— пробулькала нехотя каша с бледным, хрящеватым носом.
Судейский считал, что все эти формальности с объявлениями на площади — напрасная трата времени, и будь его воля, преступник, во славу закона, с утра пораньше был бы на плахе. Но народу была нужна эта игра в справедливость. Пусть её получит. К тому же это добавит драматизма к будущей казни, и соберёт немало зрителей. Наверняка не меньше, чем минувший турнир. Не случайно же пфальцграф короля дюк Филип назвал его, простого председателя городского суда, «умной головой» и обещал, что король никогда не забудет его услуги в сфере высокой политики, если барон Балдуин расстанется с жизнью, а замок и имущество барона отпишут короне. Пфальцграф так и сказал: «Это, друг мой, высокая политика». Его, простого горожанина, граф назвал дважды «умной головой» и один раз «другом».
Барон Балдуин же представил, как будет отлично глядеться эта «умная голова» на колу над воротами его замка. И эта картинка его чуть утешила.
—На этом заседание суда объявляется закрытым. Стража, уведите подсудимого,— прошамкала каша.
Так славный барон неожиданно оказался за решёткой.
- 4 -
Новая любовница оказалась чудесной и вчера исхитрилась своим искусством поднять любовный штандарт короля Карла. Если дело пойдёт дальше теми же темпами, славный король рассчитывал, что подданные скоро забудут не красящее его прозвище «Невинный», а подберут более подходящее. Сам бы он предпочёл войти в историю под именем «Неукротимый жеребец» или на худой конец «Грозный». Правда, искусница избегала дневного света и предпочитала спать в своей комнате отдельно от короля. Но в конце концов, он тоже не маленький мальчик, который не может заснуть без женской титьки. Любовные подвиги требовали хорошего отдыха, а за годы женитьбы на старухе Карл привык спать один.
Между любовными утехами женщина дала ему несколько дельных советов относительно пополнения королевской казны, и к тому же, не заводила разговоров о женитьбе. В свободные минуты развлекала короля короткими историями, правда, часто не приличными, но такими забавными, что за несколько недель с ней Карл нахохотал больше часов, чем за всю предыдущую жизнь.
Скоро король почувствовал, что без своей рыжей, как огонь, подруги скучает и не знает чем себя занять, и ещё ему нравилось как нежно звучит её имя: «Бланка де Мариконда». История умалчивает где, в каких землях и за какие заслуги сия дама заслужила к своей фамилии благородную приставку «де».
«Высокочтимые дворяне и рыцари, духовенство, достопочтенные купцы и горожане, а так же иные люди подлого рода, имеются ли среди вас свидетели, либо иные какие доказательства и причины, доказывающие невиновность, или обстоятельства, служащие для смягчения вины подсудимого барона Балдуина по прозванию Тёмный рыцарь?»—пронзительный и зычный голос глашатого проникал прямо в мозг старого Соломона.
«Проклятые гои, нет от вас покоя ни днём ни ночью,— старый иудей невольно втянул голову в тощие плечи, —орут, бражничают, сквернословят и убивают друг друга, словно ваш бог, за смерть которого вы возложили вину на весь еврейский народ, проповедовал не милость меж людьми, а убийство и жестокосердие!»
Соломон не спал с той страшной ночи, когда стал невольным свидетелем подлого убийства. О горе! Он собственными глазами видел, как люди в сером убили двоих. Он готов был поклясться, что беспощадный меч погубил рыцаря Балдуина, но когда менестрелев мальчишка поднял шум и городскую стражу, старый еврей, движимый природной любознательностью и любопытством, которые не раз ставили его на край гибели, но однако же, не раз приводили к немалой выгоде, взяв пару крепких слуг с факелами, прибежал на задний двор церкви в честь, так сказать, непорочной девы Марии.
И что же он там видит? Видит покромсанного на куски бедного юношу, прими господь его душу, и всего в кровище что твой мясник, но живёхонького барона Балдуина.
Старый Соломон немало удивился, отчего этот гой вырядился в простую одежду вместо той славной, что он почти в убыток для себя уступил–таки барону в прошлом году, но если трюк с переодеванием помог остаться в живых, не старому Соломону осуждать выжившего.
«Кто находится между живыми, тому ещё есть надежда, так как и псу живому лучше, нежели мёртвому льву,— написано в мудрой книге Екклисиаста, которая не раз утешала Соломона в трудные дни, когда разочаровывался он в справедливости господа. - Участь сынов человеческих и участь животных — участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом».
Видя горести людские, многия бедствия и скверны, обрушивающиеся на род людской не по их вине, а по произволу рока, давно исчезло у старого еврея упование на господа бога. Одна робкая надежда жила вопреки всему в груди старого человека, надежда, что когда–нибудь наступит время, и учредят люди на земле такой порядок, при котором главным станет не человек с мечом, а законник; что все тяжбы будут решаться не в богопротивной схватке железом, а параграфами, законами и правилами в суде по закону, путём открытой, словесной схватки, и что пред законом будут все равны, может даже женщины и иноземцы.
Теперь, когда третий день подряд, глашатай орёт на улице про вину барона, доказательства и причины, ему единственному свидетелю злодейского убийства предстоял трудный выбор — далее хранить тайну про невиновность барона или огласить правду. Ох, если бы барон укокошил второго убийцу, решиться было бы много проще!
К исходу третьего дня не вынес в одиночку старый человек тяжкого знания, собрал лучших друзей и единоверцев, чтобы разделить с ними бремя ответственности: ювелира и торговца драгоценностями Якова сына Маккавеева, врача Иуду сына Авраамова, да пекаря Симона, и взяв с них клятву на священной книге, описал им сцену злодейского смертоубийства, что видел той страшной ночью.
Крепко задумались друзья, много спорили, взывали к священной книге, единому Богу, семи мудрецам и постановили, что Соломон в праве поступить, как ему выгодно и нужно, потому что дела гоев - это не дела евреев, и жизнь или смерть того, или иного гоя - не дело народа, избранного богом для службы ему. Однако же, если то безопасно, к славе богоизбранного народа будет честное свидетельство в пользу могущественного барона, данное одним из членов их общины, а именно ростовщиком Соломоном, пусть только их имена на судебном процессе не звучат, так как они, слава богу, ничего не видели и по сути дела ничего сказать не могут. На чём друзья и расстались, оставив Соломона в ещё большем замешательстве.
«Надо молчать,— решил старый еврей, —молчание - золото». Но ночью вновь не спал. Страх и жажда справедливости терзали душу пожилого человека. От трусости людской время царства законов могло никогда не наступить, и дружба с могущественным бароном могла сулить немалые выгоды.
Но жена, к чьим словам он привык прислушиваться, советовала: «Молчи». «Наверное, она права,— думал Соломон, —и зря я, старый болван, друзьям рассказал о ночном происшествии. Знает один — знает один, знает два — знает и свинья, свинья расскажет борову, а боров всему городу,—вспоминал Соломон поговорку, что ходила среди франкской черни,—своими руками вложил чужим людям, пусть и соплеменникам, в руки оружие против себя. Очень часто сегодняшний друг превращается в лютого врага».
Соломон без конца ворочался на ставшем неудобным ложе, про себя молился богу, просил совета. Молчал бог. Ущербный лунный диск заглядывал в окно и не давал покоя.
Наш государь, да хранит его господь, — природный государь и помазанник божий, вынужден править вместе с баронами, которые обладают своим саном не по милости верховной власти в лице государя, но благодаря древности происхождения и длине своих мечей. И некоторые из этих баронов приобрели такую любовь народа, славу и силу, что их власть и известность скоро сравняется с королевской.
Не бывает в государстве двух властителей, не живёт телёнок с двумя головами. Не допустит бог жизни телу, у которого одна голова желает есть, а другая спать; куда пойдут ноги, если одна голова вознамерилась идти налево, а другая вправо? Голова в государстве должна быть одна. Это божий закон. На небе одно солнце, на земле один государь, и он пфальцграф королевского двора, распорядитель судебных поединков, призван верховной, божественной властью следить, чтобы воля государя была исполнена.
Когда Карл, да хранит его архангел Гавриил и всё небесное воинство, настоятельно намекнул, что высшие интересы короны нуждаются в преждевременной смерти этого грубияна барона Балдуина, он пфальцграф королевского двора отнёсся к поручению со всею серьёзностью и тщанием.
Если царственный лев не может пожрать хищного леопарда, он должен обратиться к лисице, которая силою много слабее, однако же настолько умна и хитра, что может леопарда заманить в западню.
Филипп подобно лисице план разработал тщательно и вдохновенно. Справедливо полагая, что род людской не совершенен как в доблестях, так и в злоумышлениях, им были придуманы и расставлены три ловушки для простоватого барона. Однако барон двух умудрился избегнуть силою своего меча, но в судейскую ловушку, всё же влип, как беспечный мотылёк в липкую паутину, и завтра с ним будет покончено.
Жаль, конечно, молодого де Оливье. Был хороший исполнитель. Своими глазами видел, как он ловко орудует мечом. Не много денег и уговоров понадобилось, чтобы он пошёл на убийство своего хозяина. Правда потребовал, чтобы пфальцграф сам присутствовал при убийстве. Пришлось рисковать. Заодно избавиться от свидетеля.
Кто мог подумать, что пьяница барон затеет игру в благородство и подарит своё платье незадачливому Ансеису. Потом пришлось постыдно убегать от бешеного рыцаря. Но что он мог противопоставить длинному мечу? Только кинжал. Кинжалом хорошо разить из–за угла, а не биться в бою против опытного воина.
Поделом этому тупоумному болвану Ансеису. Из–за его глупости и упрямства сорвалась первая часть плана. Сообрази он вовремя, на чью сторону следовало стать во время турнира, остался бы живым, а уж варвары из–за Рейна сделали бы своё дело. Хорошо, что никто не видел сцены покушения, и мальчишка де Оливье смолчал, а то бы тупица Балдуин уже бы обвинил его — приближенного короля и могущественного пфальцграфа в невиданном злодействе.
Но кто бы ему поверил? Слова презренного убийцы против многочисленных свидетельств, данных под присягой. Хорошо, что вовремя запасся королевским указом о подсудности дворян городскому суду. Стоило чуть намекнуть председателю суда об интересах короны и высокой политики, как дело почти сделано. Остались пустые формальности. Надо бы запомнить имя этого судьи и приблизить ко двору. Верный и понятливый крючкотвор, знаток и толкователь законов всегда пригодится.
Нет, лис хорошо сделал своё дело. Только осталось дождаться, когда послушные его воле шакалы перегрызут глотку леопарду, загнанному в западню.
—Встать, суд идёт!—рявкнул судейский. Барон твёрдо решил не вставать перед простолюдинами, но его так ткнули по спине древком копья, что ноги сами разогнулись. Пятеро рахинбургов, под предводительством кругломордого мямли, важно вступили в зал и уселись на свои стулья.
Эту ночь барон хорошо спал, хоть ложем служила охапка соломы. Самое главное, удалось отправить весточку нужным людям, и они, дай бог, не успеют монахи в монастыре отобедать, будут здесь. Посмотрю тогда хватит ли духу у черни, много возомнившей о себе, приговорить его барона Болдуна владельца замка Chateau de Mica, земель и людей вокруг него по глупому и нелепому навету. Все увидят, что стоит слово дворянина против слов подлых людей, пусть хоть тысячу раз занесённых в протокол и заверенных под присягой. Он лично вобьёт эти клеветнические бумаги в жадные и трусливые глотки клятвопреступников, что эти показания дали из корысти или страху. А там в присутствии рыцарей, графов и баронов посмотрим, готов ли трусливый король Карл подтвердить свой неправовой указ. Или напомним ему, что правит он по воле нашей и силою наших мечей, и что он первый среди равных, и что нарушив наши древние права, он даст право поднять на щиты нового короля, как уже не раз бывало в истории Франции милой.
«Высокородные дворяне, высокочтимое духовенство, почтенные горожане, купцы и ремесленники, суд слушал и постановил, что рыцарь и барон Балдуин владелец замка Chateau de Mica, земель и людей вокруг него, обвиняемый по четырём видам и проступкам, а именно в убийстве с чрезмерной жестокостью шевалье де Ансеиса путём разрубания его головы на две части, так что части черепа упали со стуком, который был слышен через дорогу; в убийстве старого менестреля известного в народе под прозванием Тощий; в тройном убийстве славного юноши де Оливье, путём отрубания мечом обеих рук и в разделении посредством того же меча головы и туловища вышеназванного юноши до паха, что по мнению господ экспертов и законников приравнивается к тройному убийству; в осквернении божьего храма, построенного славными и достойными горожанами нашего города во славу нашей святой католической церкви и девы непорочной Марии, так как за три дня не нашлось свидетелей, либо иных доказательств и причин, доказывающих невиновность или обстоятельств, служащих для смягчения вины подсудимого в вышеназванных винах и проступках…»,— носатая каша так упивался своей властью и центральной ролью, что не слышал шума множества копыт, звона оружия с улицы. Он был уже готов провозгласить вердикт суда: «ВИНОВЕН!», но в зале возник вначале шум, потом движение.
Мордатый судейский осёкся на полуслове и с недоумением уставился, на всему городу известного ростовщика, старого еврея Соломона, который упрямо, как рыбак против течения, пробирался к скамье судейских. Роль течения играла старуха, что буквально повисла на плечах почтенного старца.
«Внимания и справедливости, внимания и справедливости!»—пронзительный, старческий голос услышал весь зал. У судейского в животе неприятно ёкнуло…
Плохо, что папашу зарезали. Хоть сволочь он был знаменитая. Конечно, теперь ни одна живая душа не знает, правда ли, что Тощий менестрель был его отец, или только назвался им, чтобы получить дармового слугу. Но он всё же, как-никак, заботился о пропитании и крыше над головой. Бывали дни, когда они много ели и сладко спали, как во время последнего турнира.
Пьяному барону Балдуину понравилась дурацкая, жалостливая песня папаши про смерть рыцаря. «Вот погибну в чужбине, похоронят меня. И никто не узнает, где могилка моя. И никто не приедет, да никто не придёт, только ранней весною соловей пропоёт»,— они спели её сотню раз. Барон плакал, размазывая слёзы. Мальчишка бы рассмеялся, если бы не видел, как барон накануне один одолел кучу народу, и теперь щедро сорил монетами, что чертополох семенами. Глупо плевать в колодец из которого пьёшь.
Папаша успел выучить сына мало-мальски играть на арфе, слагать песни на потребу публики, хоть сам в этом был не большой мастак. Скоро малец так насобачился вязать рифмы и бряцать по струнам, что превзошёл учителя. Однажды он так потешил загулявших купцов похабными куплетами, что те заплатили вдесятеро. Папаша вусмерть напился на эти деньги, расчувствовался, лез обниматься, что твоя баба, и отдал ему свою арфу со словами: «Победителю ученику от побеждённого учителя», но утром протрезвел, отобрал инструмент и задал трёпку.
Папаша пьяный становится сам не свой и может легко попасть в руки местного ворья или городских стражников. Неизвестно что хуже. Часто воры поэтов не трогают, а вечно голодные до денег, что твои шакалы, стражники оберут до нитки, ещё и побьют. Поэтому мальчишка тихонько тащился за загулявшей троицей в отдалении, чтобы его не прибили, но суметь подобрать папашу, когда он свалится.
Как убивали не видел, слышал только шум. Когда подбежал, папаша был ещё жив, но хрипел лёгкими, как дырявыми кузнечными мехами. С каждым выдохом вокруг раны пенилась кровь. Мальчишка видел множество ран, полученных в пьяных драках, и сразу понял, что папаша не жилец, однако зажал рану ладошкой. Пузыри идти перестали. Пена была тёплая и липкая.
Папаша открыл глаза. «А, это ты,— сказал он слабым голосом, —возьми, арфа теперь твоя. Забери деньги в суме…Никому не показывай,— на мгновение замолчал, собираясь с силами, —беги за помощью. Меня оставь. Держись за барона». И умер.
—Внимания и справедливости!—высокий, пронзительный голос старца на миг перекрыл шум зала.
—Кто ты такой и по какому праву вмешиваешься в чтение приговора?—всполошилась носатая каша. Капкан, что так тщательно готовил он своими руками, грозил остаться без добычи. Лис почуял беду, исходящую от старого ворона.
—Я свидетель. Готов дать под присягой клятву не противную моей вере и богу, что обвиняемый вами барон Балдуин не виновен!—голос старика жалко дрожал. Но беспокойная кровь древних пророков билась в его сердце. Царство верховенства закона должно было прийти. Не ему, маленькому человеку, было препятствовать его величественной поступи. По другому поступить Соломон не смог. Что значит жизнь одного еврея перед могуществом прогресса. И восстал маленький человек за правду как Моисей на египтян, как Иисус Навин на Ханаанян, как бесстрашный Давид на могучего Голиафа.
—Что? Как смеешь ты представитель народа, коего бог ваш лишил отечества и рассеял по земле, как ветры пустыни рассевают сорную траву, противоречить многим свидетельствам и присягам, данными почтенными людьми, в вине вышеназванного барона!—завизжал судейский, соскочил с места, затопал ногами.
Затылком носатый почувствовал на себе тяжелый, ненавидящий взгляд. Обернулся. Из тьмы дверного прохода на него смотрел королевский пфальцграф, его друг и покровитель. Похоже он больше не считал его «умной головой».
Когда капитан его копья с солдатами ввалились в зал городского совета и молча встали вдоль стен, борон невольно выдохнул с облегчением. Сцена судилища ему изрядно надоела, и не факт, что без его солдат суд бы вынес оправдательный приговор, даже выслушав показания еврея Соломона.
Барону показалось, что в дверном проходе краткий миг он видел фигуру пфальцграфа Филиппа. Было не место и не время разбираться с коварным врагом здесь посредине враждебного города, едва избегнув смерти, но он ещё посчитается с бесчестным убийцей, не будь он барон Балдуин владелец замка Chateau de Mica, земель и людей вокруг него. Но молодец мальчишка, что во время доставил весточку от барона солдатам.
О время, беспощадный пожиратель молодости. Ты ещё полон сил и желаний, но седина в волосах, как серебристый иней, говорит о близкой зиме. Всё хуже видят глаза, сам не можешь прочесть мелкие письмена. На непогоду нудно болят суставы и старые раны. Пот становится едким и зловонным, толстеет и округляется стан, уходит сила, стынет кровь, только вино или другое молодое тело способно её ненадолго согреть.
«Что такое жизненная сила? Куда она уходит после смерти? Можно ли её собрать и вложить в другое тело? Можно ли её отнять от одного живого тела и передать другому, помимо поедания одной плоти другою?»—беспокойные мысли, и уходящие, как вода в сухой песок, силы, всё чаще тревожили Мудреца. Он совсем забросил опыты по трансмутации. Золота из свинца не получалось, чем ни бей по нему. Проблема удержания жизни захватила Мудреца всецело.
Он потратил свои лучшие годы на чтение древних манускриптов, изучал сочинения Платона и Аристотеля, пытался понять тёмные письмена Гермеса Триждывеличайшего, разбирал тексты араба Абу Муса Джабир ибн Хайяна, провёл сотни опытов, дважды горел, по утрам стал мучиться приступами мучительного кашля, некогда гордая спина ссутулилась, но к пониманию вопроса не приблизился ни на шаг. Во всех трудах были только слова, слова, слова.
И когда он был близок к отчаянию, пришла Мудрецу простая мысль, что жизненную силу следует искать там откуда она проистекает. Много трупов животных и людей разъял он, но и там не нашёл жизненной силы. «Значит жизненная сила субстанция тонкая и трудноуловимая, как запах,— решил старик, —может следует поискать её следы там, где захоронили многих людей?»
Он искал её в кладбищенской земле и на полях сражений. Много раз был на грани смерти. Пять раз его обвиняли в колдовстве и чуть не сожгли, но бог миловал.
Первые следы жизненной силы удалось обнаружить на месте ямы, где закопали сотни трупов после набега богопротивных норманнов, которые внезапно напали на бургундцев и устроили настоящую резню. Тогда погибли многие славные войны и рыцари. Было это два года назад. Правда, потом ходили упорные слухи, что бургундцы сильно перепились, и были перерезаны вместе со своим графом во сне.
Загустевшая жизненная сила выглядела как корка соли поверх могильной земли. На вкус она тоже напоминала соль, но кому придёт в голову сыпать дорогую соль поверх могилы? Это точно был продукт разложения многих тел под землёй.
На захоронении Мудрецу удалось собрать большую суму жизненной соли и привести в тайное место. Каково же было его удивление, когда сегодня утром он увидел подобную соль на куче за домом, куда много лет выбрасывали всякую дрянь: домашние нечистоты, старую солому, очистки, трупы собак и кошек. Он бы давно заметил эти кристаллы, если сам ходил опорожнять ночной горшок и выбрасывать отходы, но обычно это делала деревенская дурочка, матери которой он регулярно платил. «Но чему удивляться?—подумал Мудрец.—В том что попало в отбросы тоже была заключена жизненная сила. Её следы я и вижу».
«Сир, леопард вырвался из западни»,— гласило письмо. Гонец будет скакать без остановки, чтобы доставить секретный пакет королю.
Разговаривают двое.
—Он не должен дойти до дому!
—Какой смертью он должен умереть?
—Его зарежут и ограбят.
—Всё, что будет при нём отдать вам?
—Деньги можешь забрать. Вещи не трогать. Все бумаги вернёшь мне, слышишь, все бумаги!
—А старуху?
—Как хочешь.
Растения, которые он поливал водой со слабым раствором жизненной силы росли лучше. Но стоило увеличить густоту раствора — пожелтели и погибли. Слабый концентрат жизненных сил, что сам пил и давал собаке, действия не оказал. При попытке накормить пса жизненной солью, пёс стал кусаться и сбежал со двора. Рука долго болела. Примочки из раствора соли не помогли. Что–то тут было не так. Жизненная сила никак не хотела проявляться в другом теле. Однако опыт с поливом растений обнадёжил. Теперь всю пищу мудрец солил волшебной солью. Вкус был непривычный, и лучше было не думать откуда эта соль происходит. Надо дать время для проявления действия сил из могильной земли, ведь на петрушку с укропом они подействовали, и на тело и плоть человеческую подействуют, потому что и плоть и трава суть одно и то же.
Соломона и старуху зарезали прилюдно. Когда городские стражники явились, чтобы поднять тела, денег или бумаг при них не обнаружили. Тела бросили на повозку и увезли, чтобы похоронить за городской стеной. До прихода царствия закона оставалось семьсот лет.
- 4 -
Она была с Карлушей, когда запылённый и пропахший едким лошадиным потом гонец привёз письмо. Король так привык к её советам и ласкам, что вчера, посетив духовника, даже заговорил о женитьбе. Этого только не хватало! Слишком хорошо ей известна судьба жён, наскучивших повелителю. Нет, уж лучше быть любовницей, чем детородной маткой королевства. К тому же, её чрево не способно произвести наследника, а это веская причина, по которой брак может быть легко расторгнут любым епископом. Её красота увядала, и никакие ухищрения не могли противостоять всесильному времени. Она рассчитывала остаться при короле не быстро стареющей любовницей, а мудрым советником. Свежую плоть для короля она взрастит и подготовит. Не тело короля ей было нужно, ей была нужна власть.
Получив известие, Карлуша так расстроился, что даже ни разу не смог загнать своего зверька в её норку, как она ни старалась.
«Чем опечален мой король?»—спросила дама, нежно покусывая королевское ухо. И тогда король поведал о злодейском бароне, его славе и популярности, богатстве его земель, о том как миновал барон все ловушки, расставленные для него. Король умолчал о жене барона Балдуина, но, похоже, Бланка сама была наслышана о её красоте, верности, семейном счастии, о трёх прелестных малютках, что произвела красавица на свет на радость мужу.
—Милый Карл,—сказала дама,—друзей надо держать близко, а врагов ещё ближе. Ты должен приблизить к себе мятежного барона, сделать его своим другом. Стать крёстным отцом его детей. Стать поверенным в делах его семьи. Стать заботливым отцом, другом и советчиком для молодой жены. Тогда, приблизив его к себе, ты сможешь его погубить, не вызывая подозрений подданных. Возьми в руки перо и напиши письмо барону своею царственной рукою. Пригласи его с женой и детьми ко двору. Даруй новые земли, титулы и привилегии. Попроси помощи в управлении государством. Стань в его глазах слабым и зависимым. Сильные любят помогать.
—Совет хорош. Семья Балдуина всегда будет в моей власти… А рыжая женщина умна и коварна,—подумал Карл, и впервые посмотрел на любовницу с опаской. Письмо короля ушло в замок барона с тем же гонцом.
Пока ждал проявления жизненной силы, решил исследовать свойства могильной соли. Она легко растворялась в воде. При выпаривании выпадала красивыми кристаллами. Очищенная соль не пахла, и он решил впредь в пищу для себя добавлять только такую.
Поджечь соль долго не получалось. Тогда он решил смешать соль с чем–нибудь явно горючим. Под руку попался древесный уголь, оставшийся от прошлых опытов, и кусочек серы, из коей он готовил мазь для излечения от чесотки. Мазь охотно раскупали местные лекари и не плохо ему платили звонкой монетой.
Он привычно растёр ингредиенты в бронзовой ступке и смешал состав. Исследовались свойства могильной соли. То что сера и уголь горят всем хорошо известно, поэтому в состав их ввёл немного, только для того чтобы зажечь соль. Высыпал состав в жаровню, которая обогревала его жилище холодными вечерами и одновременно служила для огненных опытов. Порошка были жалкие пригоршни, и он не ждал от его действия никакой беды. Древесный уголь должен спокойно заняться от лучины. От жара угля сера расплавится и сгорит синеватым пламенем с характерным, неприятным запахом. Он сотню раз жёг уголь и серу, и никогда беды не было…
Отряд седлал коней. Мальчишка стоял у сарая и смотрел на Балдуина. Молчал. Конечно, нечего сказать, малец здорово выручил и вовремя донёс весточку о беде, постигшей барона, опять же папашу его прирезали, но не может барон Балдуин тащить в дом всех оборванцев Франкского королевства. Как к этому отнесётся Элионора? Ей и так не легко в его отсутствие одной управляться с большущим замком и тремя малышами. Младшая так часто болеет. Этому здоровенному малому чай лет тринадцать будет. И ругается за каждым словом, как его солдаты не умеют. Вон и арфа у него есть. На кусок хлеба заработает.
Но на сердце барона скребли кошки. Глаза собачонки, которую за ненадобностью скоро бросит хозяин, глядели с худенького мальчишеского лица.
Младший оруженосец расторопно подал коня, стараясь предупредить любое желание хозяина. С тех пор, как барон настрогал де Оливье, оруженосцы и солдаты стали образцами дисциплины.
Барон легко вскочил в седло. Только на миг ему показалось, что мальчишка плачет, потом лицо стало серым и будто не живым. Балдуин резко, так что норовистое животное поднялось на дыбы, осадил коня.
—Капитан, у тебя есть место для моего нового оруженосца?—спросил барон громко. С души как камень свалился.
—Есть,— ответил капитан, улыбаясь, –недавно освободилось. Будем надеяться, что новый оруженосец не станет нюнить и терзать наш слух с утра до вечера своими песнями. Только лошадь покойного де Оливье для него пока слишком хороша.
-Ардр,— обратился барон к старому солдату, —ты уже сильно усох, и твоей лошади не будет трудно тащить на себе две худые задницы. Смотрите только не проткните ей хребет своими мослами!
—Ничего, были бы кости, мясо нарастёт,— отшутился маленький и сухой Ардр, —мы ещё гордиться будем этим малым. Садись позади!
Малец со своей арфой взгромоздился на круп рослой Ардровой лошади, и отряд пустился в путь.
От взрыва сгорели волосы, и выбило дверь. Каморку заволокло зловонным дымом. Жаровня отлетела на пол. Хорошо, что поджигая что–нибудь, последние годы усвоил привычку прикрывать глаза рукой. Тут правда рискуешь просмотреть нечто важное, но опыт можно повторить. Новые глаза повторить нельзя.
Замазывая ожоги облепиховым маслом, и убирая со стола и пола глиняные черепки, Мудрец лихорадочно рассуждал об открывшимся новом свойстве могильной соли и поневоле с опаской поглядывал на суму, почти полностью наполненную таинственной субстанцией с такими интересными свойствами.
«Эх, кабы иметь больше денег на доброе алхимическое оборудование, а не тратить драгоценное время на починку старого. Нанять учеников для черновой работы. А так всё сам, всё сам…— думал старик. —Денег едва хватает на простое существование. Какие уж тут помощники. К стыду сказать, прожился так, что имею на все случаи жизни одно платье, и при стирке, чтобы не ходить без одежды, приходится заворачиваться в ветхое одеяло из шёлка, которое осталось в память о прошлой жизни».
Вечная нужда в самом необходимом подтачивала душевные силы и ввергала в тоску, от которой мог спасти только добрый глоток квинтэссенции из винных ягод.
Последние годы он обнаружил, что квинтэссенцию можно гнать из любой дряни: подгнившего винограда, очисток от яблок и груш, диких ягод, забродившего зерна. Эффект применения каждый раз был схожим — вначале лёгкость ума, веселие, потом печаль и головная боль утром другого дня.
Было обидно прозябать в нищете и безвестности одному из величайших умов современности. Таков печальный удел мудрецов. Служи сильным мира сего, либо морочь голову простому люду, либо анахоретом живи в пустыне. Он служил сильным, но скоро сбежал.
Преступление перед Создателем ум тратить на придумывание шутовских игрушек, машин смерти или орудий для пыток. Властителей, правда, всегда интересовали опыты по получению золота, но на этом пути встали пока непреодолимые трудности.
Он часто думал, что произойдёт, если откроют дешёвый способ получения золота. Сохранит оно свою ценность, если станет таким же доступным материалом как глина? Что будет при этом с деньгами, не обесценятся ли они? Будет ли это благом, или обернётся новой бедой?
Иногда на ум приходила мысль, что в качестве денег можно использовать любой предмет, например кусочек пергамента, если люди договорятся между собой считать этот знак ценностью. Но пока до этих времён далеко, было бы неплохо разжиться серебром или золотом, чтобы спокойно работать над эликсиром бессмертия.
Простых людей он тоже дурачил, продавая бальзамы для увеличения мужеской силы и женской привлекательности. Их всегда особенно хорошо раскупают. Не то чтобы эти бальзамы не действовали, но за их частое применение человек всегда расплачивается ещё большим бессилием. Похоже природе противна любая чрезмерность: чрезмерная сила, красота, чрезмерное здоровье, вечная жизнь.
Жизнь отшельника анахорета он тоже испытал. Она приемлема, если смысл твоего существования — только в эгоистическом спасении собственной души. Но если твоя религия — прогресс и непрерывный рост благосостояния соотечественников, путь анахорета - это путь в никуда. В никуда Мудрец идти не хотел. Ему случайно открылось новое знание. «Знание — сила,- решил мудрец, -только надо верно употребить его».
Пфальцграф Филипп де Бульон погонял коня. Большой отряд рыцарей и слуг торопился в столицу. Копыта лошадей взбивали дорожную пыль. Дело не выгорело. Хуже всего было то, что пришлось спешно зачищать следы. Скорее всего, выживший из ума на старости лет, старикашка во тьме не видел лица графа, но бережёного бог бережёт. Пришлось оставить верного Гамилькара. Порою граф размышлял, не слишком ли много знает молочный брат и друг детства Гамилькар? Сегодня решил, что слишком много.
Однако такой глупости, что выкинул старый приятель Соломон, от иудея, которых граф всегда считал умными, не ожидал. Или старый хитрец рассчитывал на благодарность могущественного барона? Возможно он знал нечто, что скрыто от меня, и леопард стал сильнее царственного льва?
Зимой он вернулся к идее трансмутации свинца в золото. С трудом в дальнем углу отыскал большой брусок тяжелого метала. Было видно, что некогда по нему много били. От времени поверхность окислилась, стала серой и невзрачной. Теперь, когда ему подвластна новая сила, он сожмёт кусок. Нет не силой молота, а силой, которую он научился извлекать из могильной земли, угля и серы. Только для этого ему предстоит заказать кое-какое оборудование.
Вновь представилась картина змея Уробороса, вечно пожирающего свой хвост. Оборудование нужно, чтобы раздобыть деньги, деньги — чтобы получить новое оборудование. Змей пожирал себя круг за кругом, и выход из этого вращения был в деньгах.
Всё, что у него было ценного — это копии древних манускриптов, которые он собирал всю жизнь, годами обменивая плоды своих аптекарских трудов на знания. Его пальцы, обожженные огнём опытов, бережно перебирают старые книги, как некогда перебирали волосы любимой женщины. Вот Фалес с его вечным советом «Познай самого себя», мудрый Анаксимандр, предсказавший неизбежную гибель мира, малопонятный Гераклит, плачущий над несовершенством рода людского, Демокрит, утверждающий, что всё сущее состоит из мельчайших, неделимых, вечно сущих частиц, Платон с его царством идей и учением о Мировой душе, Аристотель, положивший начало логике, тёмные труды о Философском камне, называемом так же красной тинктурой, ребисом, магистерием, пятым элементом, четырёх женщин алхимиков Марии Профетиссы, Клеопатры Алхимика, Мадеры и Тапхнутии, великих Николаса Фламель и его жены Пиринеллы, обретших бессмертие. Вот последние его приобретения — «Изумрудная скрижаль» Гермеса Триждывеличайшего и бредовый труд невежественного монаха Теофила. Если за рассуждениями древних философов чувствовал присущую им твёрдую мудрость, то в трудах современников часто ничего, кроме невежества и пустых суеверий не обнаруживал.
Но всё же это были его верные друзья на трудном жизненном пути. Скромные собеседники, всегда готовые к диалогу, делившие с ним одиночество долгих, тоскливых, зимних вечеров, когда злой ветер воет голодным волком в печной трубе. Порою даже измышления монаха Теофила развлекали его, и он провёл немало весёлых минут за кружкой вина и придумыванием остроумных замечаний и комментариев к тексту монаха. Теперь с этим надо было расстаться во имя великого будущего. Но он всё медлил.
Доводилось ли вам продавать своих друзей?
Весенняя муха вьётся над дубовым столом.
— Это все бумаги, что при нём были?
— Да.
— Старуху тоже обыскал?
— Да. Бумаги были под её платьем.
— Ах, старый пройдоха! Хорошо, что ты не брезгливый.
— Благодарю покорно…
— Ну, что ты чинишься. Мы же братья. Давай вина выпьем. Мальчик наполни кубки!
Красное, как кровь, вино льётся в драгоценные сосуды.
— Нет, нет, мой брат, испей из этого. Видишь как блестят чистым светом агаты на его стенках. Агат мутнеет, если в вино подсыпать яд. Твоя жизнь мне всего дороже. Твоё здоровье!
Пьют.
— Мальчик ступай. Принеси нам закусок!
Мальчик уходит.
— Тебе плохо, мой брат? Голова кружится? Присядь в кресло… Не хватайся за кинжал. Он уже не поможет.
Кубок с агатами падает на пол. Остатки красного вина проливаются на тёсаный, серый камень. Человек в кресле корчится в муках. Глаза вываливаются из орбит. На губах выступает пена. Конечности дёргаются в конвульсиях. Хрипит. Умирает.
— Прости. Ты слишком много знал.
Муха садится на пол. Ползает по красной луже. Переворачивается. Бессильно бьёт прозрачными крылышками, жужжит, сучит ножками. Умирает.
— Уберитесь здесь!
Пфальцграф Филипп выходит из залы, унося с собою долговые расписки. Высокая политика. Но придётся искать нового капитана для своих головорезов. Ах, как всё некстати!
Книги он продал. Оставил только Аристотелеву «Метафизику». Денег выручил изрядно, хоть в своё время, много больше на покупку потратил. С заказом оказалось сложнее.
Наконец, нашёл колокольных дел мастера, обещавшего исполнить работу точно и в срок. Мастер долго не мог понять зачем заказчику чугунный, толстостенный шар, разнимающийся на две половинки, весом в четыре пуда. Похоже только щедрый аванс за работу умерил его любопытство. Заказ должны были привезти в начале апреля, но уже май на дворе, а заказ не исполнен. Ведь всеми святыми клялся, что поставит изделие в срок.
Приходилось ждать и наблюдать действительно ли проявится действие жизненной силы в нём самом, или всё это самообман и морок, но ведь репа, которую прошлым летом поливал слабым раствором жизненной соли, выросла отменная.
В ожидании заказа, удалось очистить весь прежний запас могильной соли и собрать по помойкам и навозным кучам немного новой. Когда ждать уже отчаялся, дюжие подмастерья привезли заказ на крепкой телеге, запряжённой парой лошадок. Он распорядился сгрузить половинки чугунного шара на лугу за домом.
Луг был давно заброшен. Пустошь постепенно заросла побегами ивы, дикого орешника и ольхи. Дурочка, что убирала у него в доме иногда пасла там своих тощих коз, чему он не противился. Ему было всё равно.
Схема опыта была простой и несложной. Он положит внутрь шара свинец, могильную соль с примесью серы и угля, плотно стянет половинки винтами, через маленькую дырочку подожжёт смесь. Смесь быстро сгорит. Внутри мгновенно образуется множество газов, для выхода коих из шара будет только маленькая дырочка. Газы сожмут свинец. От огромного давления и присутствия жизненной силы в могильной соли произойдёт божественный процесс трансмутации. Есть, конечно, риск, что вмешается дьявол, и что–нибудь пойдёт не так, но не разбив яйца, омлета не приготовишь.
Он, как человек давно занимающийся наукой, привык к неудачам. А произойти может что угодно. Может в тесном чреве шара без обильного доступа воздуха смесь не загорит, образовавшейся силы может не хватить, и трансмутация не произойдёт, или шар лопнет, и газы просто выйдут наружу. Он не мог рисковать и постепенно увеличивать количество смеси в шаре, как бы непременно поступил при других обстоятельствах. Деньги все вышли. Соли на вторую попытку не хватит. Поэтому решил вложить в шар все запасы. Прочь бесплодные сомнения. Всё должно получиться.
Когда снаряжал шар, от волнения дрожали руки, кровь толчками пульсировала в голове, и скоро он не понимал, бьётся ли это в груди беспокойное сердце, или его уши слышат величавую поступь прогресса.
Желтоклювая чёрная птица бойко прыгала по земле, смешно приседая на обеих лапках. Но тут уж ничего не поделаешь. Кто ползает, кто бегает, кто летает. Может птицам наша походка тоже кажется нелепой.
Дрозд добыл замечательных червяков и нёс их в гнездо под старой колодой, где его с нетерпением ожидали три голодных рта.
Белые облака плыли по высокому небу. Весеннее солнце ласкало нежную, молодую зелень. Гудели пчёлы. Осторожная птаха вспорхнула на тонкую ветку орешника, чтобы осмотреться, прежде чем нырнуть в гнездо.
Всё было как всегда. Беззаботный, лысый старикашка из старого дома, что стоит у края мусорной кучи, возится на лугу. У леса девчонка пасёт коз. По дороге неторопливо едет телега. Соловый мерин твёрдо ступает по старым камням широкими копытами. Скрип колеса хорошо слышен в мирном покое и тишине дня.
Старикашка пошевелился. Чёрный дрозд повернул на движение голову и опасливо посмотрел на человека.
Старик решил не мудрить со сложными запалами. Просто развести костёр. Пока огонь разгорается и проникает в шар, он успеет отойти на безопасное расстояние. По его прикидкам толстостенный шар должен выдержать. Но богатый, жизненный опыт подсказывал, что в таких делах всегда лучше держаться подальше. Целее будешь. Потом останется развинтить болты и заглянуть внутрь.
Сухих веток было в избытке. Мудрец легко натаскал на чугунный шар целую кучу хвороста.
Беззаботная чёрная птица села на ветку орешника и с любопытством уставилась на плоды его трудов блестящим, круглым глазом. С удивлением заметил, что даже не знает названия этой симпатичной птахи.
Очень много в жизни прошло мимо. Занятый книжной премудростью, многое не знал и не умел. Он ни разу не работал в поле, не стряпал хлеб, не ловил рыбу, не охотился. Один раз своими руками отрубил голову курице и в ужасе смотрел, как носится по двору безголовое тело, забрызгивая всё кровью.
Иногда думал, что если бы у него была ещё одна жизнь, он бы её потратил на постижение тайны живого. Как живое возникает из неживого? Почему от пёстрых кур иногда рождаются белые? Почему зародыш человека вначале похож на червячка, потом на рыбку, на тритона, на птицу, на хвостатое животное и только потом на человека?
Он немало насмотрелся зародышей, разнимая трупы животных и людей. Зачем это было нужно богу, если в библии сказано, что создал он человека из праха земного? Зачем внутри матери зародыш повторяет весь путь развития от простого червячка до венца творения — человека? Если библия права в матке должна быть грязь, из коей по библии бог создал человека. Но там только чистая розовая плоть, а не земля.
Мудрец поджёг хворост и проворно побежал прочь. Телега давно уехала, а дурочка с козами была далеко.
Теперь мы живём во дворце. Я больше не таскаю тяжелые кувшины с водой и не выношу ночной горшок госпожи. Теперь я сама госпожа. У меня много нарядов. Хозяйка учит меня читать, играть на лютне и петь нежные песни. Словом вести себя, как важная дама. Это очень трудно.
Хозяйка больно таскает меня за волосы, если не выучу урока, и по ночам я часто плачу. Ещё она такое рассказывает про мужчин, что я готова сквозь землю провалиться, но госпожа говорит, что без этих уроков я навсегда останусь деревенской дурочкой и не выйду замуж. Она велела забыть моё прежнее имя и зовёт меня Кейт, знатная девица из Венгерской земли.
Когда я попросила, что–нибудь рассказать про мою новую родину, хозяйка сказала, что это где–то на самом краю земли, и я могу сочинять про тамошнюю жизнь что угодно, но если я хорошо усвою уроки любви, до разговоров дело никогда не дойдёт. Я стараюсь, хоть иногда это бывает труднее и неприятней чем читать. Ещё она велит мне не выходить из комнат, где мы поселились, и скрывать своё лицо. Зачем это?
Там где были птенцы чёрного дрозда теперь зияла яма. Старик с трудом поднялся на четвереньки. Из ушей текла кровь, но он её не замечал. Удушливый, кислый дым стоял над лугом. Старик вполз в дым.
Высвободившейся жизненной силой, землю вздыбило и разметало. Он долго ползал по земле, искал следы трансмутации. Чугунный, толстостенный шар разорвало. Нашёл несколько угловатых обломков, больше ничего. Но безумный Мудрец продолжал упрямо ощупывать руками землю.
Установки для трансмутации, могильной соли, денег больше не было. Была последняя надежда и упование на милость судьбы. Старик молил бога в которого не верил, чтобы он помог найти металл. Он его нашёл на краю поля.
Тёмный, окровавленный кусок торчал из глазницы дурочки. Рядом с телом девчонки лежали пять мёртвых коз. Трясущимися руками потянул на себя тяжёлый, скользкий от крови и грязи на руках кусок. Голова на мягкой шее потянулась следом. Свободной рукой толкнул холодный лоб. С чавкающим звуком мятый брусок вышел из глазницы. Голова упала. Торопливо отёр тяжёлый кусок о штаны. Металл был серым. Трансмутации не получилось.
Он был всегда голоден. Покуда был мал и слаб, ему приходилось пожирать всё что падало на дно топи, где он лежал в толстом слое безопасного и прохладного ила. Дохлые мягкие головастики, скользкие лягушачьи тела, колючие костистые рыбы едва пролазили в беспомощный рот.
Он давился, невидимые в воде слёзы выступали на зелёных, крапчатых глазах, чёрные зрачки сжимались в вертикальную щёлку, но он пропихивал в себя бывшее живое, чтобы самому быть живым. Земля дала им жизнь, когда была молодой, щедрой и жестокой, как дитя. Она заселила ими сушу, реки, океаны и моря. Наполнила их телами болота и воздух.
Голод царил в мире. Что такое жестокость земля не знала. Ей не было ведомо, как больно, когда твоё тело, ещё живое и чувствующее, разрывают, чтобы набить твоею плотью своё чрево. По закону земли, менее приспособленные должны пасть жертвой сильных и проворных и напитать их жизнь своею жизнью. Она не уставала играть в новые всё более смертоносные и опасные формы.
Так появились настоящие драконы. Вначале драконы были маленькие и слабые, и их мог пожрать любой хищник размером чуть больше петуха. Но драконы обладали тем, чего на земле ещё не было. Они были умные. Они могли таиться, выжидать, расти безгранично и обитать в трёх средах: в воде, на суше и в воздухе.
Когда его били и волочили по земле боли не чувствовал. Тело, как деревяшка. Толчки от палок и кулаков, солёный вкус крови во рту. В ушах глухой шум. Звуки сквозь него почти не проникают. Люди, как рыбы, бесшумно разевают рты, бестолково машут руками и палками. Беснуется женщина с его старым шелковым одеялом в руках. Жилы на лбу от крика вздулись
Жизнь утратила смысл. Его честолюбивые мечты о справедливости, прогрессе, о счастье для всех, что он принесёт в мир, открыв философский камень, разметало взрывом. И малодушная надежда на безбедную старость, свободу, которую даст золото, на послушных и верных учеников развеялись дымом. Трансмутация не удалась. Проклятая могильная земля всё убила.
Когда его стали избивать, он не сопротивлялся, не кричал, только закрывал голову и молил злой рок, чтобы это скорее кончилось, он избавится от мучений и, наконец, узнает есть ли жизнь за смертью. Частью своего сознания он поразился, что даже на краю жизни задаёт себе вопросы и ищет ответы на них.
Его притащили к дому. Дом горел. В ярком свете дня пламя было едва видно, но едкий дым во всю выбивался из-под кровли. Возле дома лежал труп деревенской дурочки, с чёрной дырой вместо глаза и пять коз.
Мудреца поставили на ноги лицом к дому и привязали к столбу, чудом уцелевшему от некогда крепких ворот. От дома шёл такой жар, что даже сквозь тупую боль, которая парализовала все его чувства, жгло кожу. Он попытался отвернуться от мёртвых тел и жара, но его ударили в лицо, так что правая щека вздулась и закрыла глаз. Больше он не отворачивался.
Первую охапку дров принесла мать дурочки. Он её не винил. Женщина потеряла всё что у неё было — пять коз. Он узнал эти дрова, сам их таскал из леса, чтобы не платить крестьянам. Много было гнилых и сырых. «Отчего умру, задохнусь от дыма или сгорю от огня? Скорее бы»,- мелькнула глупая мысль. Он поднял единственный видящий глаз к небу и стал молиться богу в которого не верил.
- 5 -
Налитое кровью, как круглый бычий глаз, солнце едва коснулось вершин могучих деревьев, покрытых молодой сочной листвой, как два рыцаря вышли на ристалище. Все места для зрителей заняты. Зрители — опытные воины, знают толк в поединках. Попытки помирить врагов потерпели неудачу. Сердца поединщиков горят гневом и яростью. Прилюдно один рыцарь намеренно оскорбил другого, унизил его доброе имя. Прилюдно были произнесены слова, порочащие честь и достоинство. Такие поступки не прощаются. Такие обиды смываются кровью.
Обидчик настоящий великан — спесив, дюж, горделив и высок, на голову выше хрупкого на вид рыцаря, которому нанесено оскорбление. Беспощадное оружие в руках поединщиков.
По всей повадке великана видно, что он не новичок в воинских упражнениях. Зрители предсказывают ему скорую и уверенную победу, и только старый Ардр надеется, что бог поможет правому, и щуплый рыцарь устоит.
«Начинайте!»—звучит команда герольда. Зрители шумят, подбадривают своих любимчиков, отпускают едкие шуточки в адрес противников. Не слышат рыцари шума. Только шум своего сердца. Великан прёт напролом, грозно машет тяжёлым мечом, наседает. Худенький парирует, уворачивается, ещё раз уворачивается.
Великан в бешенстве. «Дерись как мужчина, или проси пощады!»—орёт он. Но глаза противника говорят о том, что он скорее погибнет, чем сдастся. Мечи вновь скрещиваются со страшным стуком. Худой выдерживает удар. Парирует. Бьёт сам. Удар быстр и резок. Не все зрители его увидели, но великан с проклятьем отступает.
Ещё сшибка. Удар следует за ударом. Никто не желает уступить. Напряжение боя становится невыносимым. Высокий теснит, идёт вперёд. Проваливается. Там, где только был враг, пустота. Худой уже сбоку. Наносит удар. Удар вновь достигает цели. Высокий воин отступает.
Противники переводят дух. Горячий пот струится по лбу великана, слепит глаза. Великан тяжело дышит. Худой рыцарь по-прежнему лёгок и свеж. Зрители смеются над здоровяком. Их симпатии постепенно переходят на сторону худого. Великан видит, что победа ускользает. Гнев застилает глаза. Страшно кричит: «Убью!»—бросается вперёд.
Худой всё видит. Делает шаг в сторону, подныривает под меч. Когда великан проносится мимо, ставит подножку. К восторгу зрителей, дюжий воин летит на землю. Худой успевает изо всех сил, так что сочный шлепок слышно всем, ударить самоуверенного противника плоской частью меча по тугим ягодицам.
Зрители восторженно ревут. Ревёт униженный рыцарь. Кидает свой меч в худого. Меч попадает в голову. Идёт кровь. Худой с удивлением смотрит на окровавленные руки. Дюжий воин бросается на раненого, валит. Воины катаются по земле. Восторженно вопят зеваки.
—Что тут происходит?—грозный голос барона прерывает схватку. Смущённые зрители умолкают, стыдливо отводят глаза. Только мальчишки продолжают тузить друг друга и сопеть.
—Я сказал довольно!—повысил голос барон Балдуин, —разнимите их.
Воины растаскивают мальчишек. С разбитого палкой лба на худое лицо младшего течёт кровь. Глаза, как у затравленного волчонка. Противник старше на два года и уже посвящён в оруженосцы. Но ему тоже изрядно досталось.
—Почему дерётесь как простолюдины?—голос барона строг.
—Он первый начал,— шмыгает носом младший. Барон с укоризной смотрит на своего оруженосца и пажа.
—Это правда, Жобер?
Юный воин багровеет от стыда. Светлая кожа идёт пятнами. Виновато опускает голову.
—Из–за чего драка? Мои воины не должны драться друг с другом.
Оба мальчишки молчат.
—Милорд, были задеты вопросы чести,— вмешивается старый Ардр.
—Вопросы чести? Какие?
Вновь молчание.
—Я жду!—барон не отличается терпением. Ардр тихонько толкает младшего.
—Говори.
—Он смеялся над моим именем,— едва слышно выдавливает из себя худенький.
—Что? Говори громче. Не слышу!—гремит барон.
—Смеялся над именем!—кричит малец.
—Над именем? А, кстати, как тебя зовут?
—Эльфус Викториан,— вновь, едва шепчет младший.
— Как?—Балдуин с трудом сдерживает улыбку.
— Эльфус Викториан!—громко кричит сын менестреля, потому что только менестрель способен дать сыну такое дурацкое и пышное имя.
— Ну что же, Эльф из рода Победителей, честь своего имени ты сегодня отстоял,— сказал барон, —но за драку будете наказаны. Провинившимся три ночи сторожить лошадей. Тебе мастер Эльф. Тебе мастер Жобер, ну и тебе Ардр. Будешь строже следить за правилами поединка! И смотри, чтобы не спали в карауле. Да, не забудьте умыться.
Ночной лес полон жутких, таинственных звуков.
—Ардр, почему мы не разведём костёр?
—Когда ты у костра, ты никого не видишь. Тебя видят все.
Здесь, где кончается лес и начинается поле, рядом растут два могучих дуба. Мальчишки сидят плечом к плечу, упираясь озябшими спинами в толстый, шершавый ствол. Поляна с лошадями перед их глазами. Старик сидит к лесу и мальчикам лицом. Так к ним никто не подберётся незамеченным.
Шла третья ночь их дозора. Суровость наказания драчуны осознали уже после первой ночи караула. Днём их так укачала езда, что они ничего не соображали и несколько раз едва не свалились под копыта своих лошадок. Эльфус пытался петь и играть на ходу на арфе, но даже это не спасало от сонного обморока. Пару раз он умудрился уснуть посредине песни.
Следующая ночь далась ещё трудней. Пацаны обиделись на своего лорда, общая беда быстро сдружила. Ардр только ухмылялся, слушая сетования бывших врагов на несправедливость, что их постигла. Старый солдат давал им немного отдохнуть под утро. Когда спал он и спал ли, было никому не ведомо.
Всем известно — нужда лучший учитель. Скоро мальчишки научились спать днём в седле и бодрствовать ночью.
«Думаете война это только битвы? Нет, война это засады, караулы, пешие и конные марши, голод. Пока дойдёшь до врага, половина собственного войска сдохнет от поноса или разбежится. Так что резня праздником покажется, тут либо ты избавишь от мучений врага, либо он тебя»,— поучал старый солдат. Говорил он тихо, так что мальцам приходилось прислушиваться.
Подул ветер. Тревожно зашумели деревья. В лесу страшно заохало, застонало. С юных оруженосцев слетел сон. Они приподнялись, настороженно закрутили головами. Жобер подхватил свой лук, из которого здорово навострился стрелять.
—Что это, Ардр?
—Не бойтесь. Это просто сова. Настоящая беда подкрадывается незаметно. Караульный должен помнить, что товарищи вручили ему свои жизни, и он должен их сохранить. Тихонько обойдите поляну. Две тени бесшумно отделились от дерева и скрылись в темноте.
Кому–то кукушка отсчитала семь лет жизни. В прогулках по лесу он часто спрашивал, пёструю вещунью: «Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить?» По-детски радовался, если она обещала долгие годы. Его жизнь сегодня, прямо сейчас закончится.
«Счастливые люди,— думал Мудрец, —вы не знаете час своей смерти. Это позволяет жить так, будто вы бессмертные боги, а неслучайные гости на земле».
Сырые дрова не желали гореть. «Ну хоть в этом явилось их достоинство»,—подумал он с горькой иронией.
Взрослые стояли молча и угрюмо. Бесновалась мать дурочки. Только всегда деятельные и живые мальчишки продолжали суетиться у его столба. Они ни разу не видели как жгут колдуна.
Вот двое из них притащили охапку сухих веток. Ещё один оторвал горящую ставню от его дома, попытался поджечь костёр, но ему дали пинка и вручили горящую головню матери…
Далёкий гром прогремел среди ясного неба. Кони неспешно вышагивают по дороге, построенной ромеями в незапамятные времена. «Чудны твои дела, Господи»,—подумал барон и перекрестился. Не то чтобы воин был слишком религиозен, но как любой человек, переживший много опасностей, никогда не переоценивал вклад собственных стараний в успех или неуспех дела.
Потом на горизонте возник дым. Барон на своём веку перевидел множество таких дымов и по опыту знал, что ничего хорошего они не предвещают. Ещё больше воины насторожились когда не обнаружили в деревне из двух десятков домов ни одного жителя. Барон распорядился приготовить оружие и быть на чеку.
«Вот и всё,—подумал Мудрец,—интересно уцелела после взрыва та чёрная птица с жёлтым клювом? Я никогда не узнаю её имени.
От горящей ставни сухой хворост дружно занялся светлым пламенем. Чадно загорели сырые поленья. Задохнулся дымом. Вспомнил смерть Христа на кресте, его сомнения: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего ты Меня оставил?» Ему, простому смертному, кого молить? Ты же не сын бога, чтобы ради тебя свершать чудо. Но легко умереть этот раз ему не дали.
Крыша дома успела сгореть и рухнуть внутрь каменных стен, когда вооружённые всадники заполнили дорогу, оттеснили конями крестьян от столба с человеком, разметали сжигавший его огонь. Человек на столбе был чёрен от дыма. Страшное лицо дико таращилось на солдат одним глазом. Второй скрывал багровый кровоподтёк.
Человек был не в себе, выкрикивал хриплым голосом бессвязные слова, в которых с трудом можно различить: «Боже!», «Оставил!» Солдаты, затушив огонь, не торопились отвязывать обгорелого или убирать дрова от столба.
— В чём вина этого человека, и по чьему приговору происходит казнь?—задал вопрос воин на высоком коне. Крестьяне угрюмо молчали.
— Мне развязать вам языки плёткой?—повысил голос суровый господин. По тону было понятно, что так и будет.
После некоторой заминки люди вытолкнули вперёд крепкого и ещё не старого мужчину в добротной одежде из крашеного сукна. Сей достойный муж поспешно снял шапку перед важным господином, однако робости не испытывал. В глазах — чувство собственной правоты.
— Колдуна сжигаем, ваша милость!
— В чём проявилось его колдовство? Барону доводилось разбираться в подобных тяжбах в своих землях, и по опыту известно, что в делах веры более всего человеческой глупости, суеверий, зависти и подлости. Настоящего колдуна на своём веку ни разу не видел.
— Сей колдун вызвал гром среди ясного неба. Гром с небес пал на землю, так что пробил в ней изрядную яму и до смерти убил пять коз и дочку вот этой женщины. Крестьянин рукой указал на дюжую тётку, замотанную в пёструю, странную тряпку.
— Науке известно, что гром - это звук, а звук вырыть яму и убить кого–либо не может,— сказал барон с заметным сомнением в голосе. Он бы ни за что не поверил пустым словам, но сам слышал гром среди ясного дня и видел яму на пустыре за сгоревшим домом. Но возможно и яма, и убийства - следствия неведомого промысла божьего или природного явления, а не колдовства или злого умысла.
— Есть среди вас человек обличённый властью, чтобы принимать подобные решения? Кто приговорил этого человека к смерти? Или это ваше самоуправство?—в этой вине крестьян господин не сомневался. Каждому известно, ни один человек не должен быть казнён по самоуправству дерзкой черни. Крестьянин смутился и замолчал, но получив тычок древком копья, сознался:
—Вот эта баба созвала народ. Доказательства вины в наличии. Вон яма, вот козы и девчонка!
В этом он был прав. Неглубокая яма чернела влажной весенней землёй, деревья и кусты вокруг ямы изломаны словно ураганом, исходящим от дырки в земле. Вот пять коз, побитых камнями и железом, вот труп без глаза. Но даже гора трупов не повод для самоуправства. Зачем государство и верховная власть, если каждый начнёт вершить свой суд? Барон не был знатоком законов, но что такое власть и на чём она зиждется знал твёрдо.
—Кому принадлежит надел, на котором возникла яма?—задал барон простой вопрос.
—Ему,—крестьянин мотнул головой в сторону обгорелого человека.
—Значит он имел права делать там что угодно любым способом, в том числе и яму, а так же яма могла возникнуть естественным путём по причине известной одному богу,—голос барона был скучен и не выразителен.
—Да,—пришлось сознаться крестьянину.
—Что делали твои козы на участке этого человека? По какому праву твоя дочь находилась на чужой земле? Отвечай женщина!
Но бабу словно парализовало. Она несколько раз разевала рот, но издала только что–то вроде козьего: «М–е–е.»
—Она не в себе. Козы и девка её. Всегда тут паслись,— вмешался крестьянин.
—Просила ли ты, женщина, разрешение на выпас коз, уведомляла ли хозяина участка о сим действии, давала ему плату?—спросил важный господин на лошади.
—Разрешение пасти спрашивала? За участок платила?—прокричал мужик бестолковой бабе, взяв на себя роль посредника и толмача.
—Нет…,—потерянно выдавила из себя баба.
—Она говорит «нет»!—перевёл мужик. Он кричал, словно говорил с глухими.
—Не ори. Я слышу,—перебил его барон. Господин задумчиво почесал подбородок, тронул лошадь и подъехал к столбу.
Чёрный человек висел неподвижно, он больше ничего не кричал, глаза закрыл, но по движению груди, лицу и рукам было видно, что он жив, больше закопчён и измазан землёй и сажей, чем обожжён.
—Воды,—приказал судья. Солдаты окатили из бадьи закопчённого человека. От потока воды в лицо человек открыл глаза, стал смешно разевать рот, отплёвываться, будто тонет. Солдаты заржали, но быстро умолкли под строгим взглядом барона.
—Ты колдун?—строго спросил господин.
—Нет. Колдунов и чародеев не бывает. Я учёный,—сказал тихим и усталым голосом чёрный человек.
—Гром и яма твоих чар дело?
—Я сделал. Глупые люди решили, что по злоумышлению. Если бы эти силы были в моей власти, я легко разогнал этот сброд. Это несчастный случай…
—Ты сможешь это повторить?—заинтересовался барон.
—Не знаю. Возможно,—честно ответил учёный.
Барон крепко задумался. Земли были чужие, на них его власть не распространяется. По–хорошему, надо тащить учёного человека местному лорду — пусть разбирается. Но отряд и так задержался в пути, и дела удела требовали крепкой хозяйской руки. С одной стороны, произвол посредине просвещённого христианского мира недопустим. Да и этот учёный, знаток такой силы, может пригодиться. С другой — местный лорд сочтёт вмешательство в его дела оскорблением своей чести. Барону, как показали последние события, без того могущественных и влиятельных врагов хватало. Лучше было уладить дело миром.
Барон не был глупцом и знал, что деньги не всемогущи, но решают многие проблемы.
—Сколько стоят твои козы?—спросил он бабу. Дура баба только хлопала круглыми глазами, что твоя сова, не понимая вопроса.
—Три козы стоят как одна корова. Одна корова на ярмарке ныне шла по пять монет. Справедливо будет если за коз она получит восемь монет. Ещё за девчонку надо что–то дать, хоть она и была дурочкой.
—Выдай бабе двадцать солидов,— распорядился барон.
Баба оторопело смотрела на серебряные монеты, что нехотя отсчитал из кожаной сумы хранитель платья и казны барона в походе ушлый и скуповатый сержант Кастор.
Этот Кастор был из семьи лавочников, считать и копить с детства был приучен. Щедрый барон отдал свою часть выкупа семье покойного Ансеиса. Часть денег ушли на штраф за оскорбление «нашей святой католической церкви». Так что сорил деньгами и платил по счетам барон за свой счёт.
Увидевший деньги, мужик было решил поторговаться, но сержант быстро напомнил об убытке в виде поджога дома невинного человека. Кастор не понимал, как вот так можно сорить деньгами, и за каким чёртом барону запонадобился этот полудохлый старикашка.
Бабу зарезали ночью. Тело лежало в одинокой хижине пока не раздулось и не лопнуло, забрызгав вонючей жижей пёстрое шёлковое одеяло.
Хорошо пускаться в путь. Вся твоя прежняя жизнь с её хлопотами, ответственностью, долгами, лишними словами, что сказал сгоряча, осталась за плечами. Остались обиды и ссоры, неоконченные дела и нерешённые проблемы. В пути они тебя не догонят. Здесь им нет над тобой власти. Тебя ждёт дорога и приключения, к которым ты готовился всю жизнь, закалял тело и волю, тебя ждут встречи с великанами, волшебниками, таинственными незнакомками и простыми людьми.
Тебя поджидает тот о ком ты думаешь, что знаешь его. Но он тебя удивит больше всех. Это ты сам. Ты узнаешь про себя какой ты, когда смертельно устал, когда голодно или страшно, когда трудно, когда страдаешь от жажды или зимней стужи. Ты познакомишься с собой настоящим и хорошо, если ты себе будешь не противен. Тогда ты счастливец.
Хорошо возвращаться из странствий домой, узнавать знакомые кусты и деревья, запах двора, скрип двери. Вспомни, как в далёком детстве, замирая от восторга, изо всех сил бежал навстречу дорогим твоему сердцу, сильным рукам, как они подхватывали тебя, ты взлетал в небо, а потом счастливый, хохочущий зарывался лицом в любимые волосы. Так ты готов бежать к своему дому.
Барон торопится. Копыта лошадей пожирают расстояние. Леса, поля и пашни, виноградники и люди на них — это его дом. За каждого из этих крестьян, скрюченных каждодневным трудом, их женщин, рано состарившихся от родов и забот, за их мирную жизнь, сытый скот, он готов сутками скакать, терпеть трудности и невзгоды. Готов воевать хоть с чёртом, даже с собственным королём…
Вдали показались башни родного замка. Сердце радостно и немного тревожно замерло. Известий из дома не было две недели. Почуяв родной кров, лошади пошли бодрее. Солдаты подтянулись, глядят орлами. Блестит оружие. Подковы звонко цокают по камням дороги. Свежий ветер треплет знамя. Знаменосец впереди. Отряд барона с добычей возвращается домой. Добыча — шлем кастрюлей, обожжённый, глухой старик и тщедушный мальчишка–сирота. Что ждёт их за воротами замка?
—Ты меня любишь?
—Да.
—Ты скучал?
—Конечно. А ты?
—И я скучала.
—Дети подросли.
—Да. Том уже может натянуть лук, а у младшенькой выросли зубки. Они тоже по тебе скучают.
—Конюх сказал, что кобыла издохла…
—Перед твоим приездом. Наверное наелась росяного сена, её и раздуло.
—Или эти лентяи напоили её холодной водой сразу после выездки…Ты конюха наказала?
—Да… Они замолчали. Весенний тёплый ветерок врывался в открытое окно, легко шевелил полог над кроватью, ласкал светлые волосы женщины, трогал жёсткие волоски на широкой мужской груди.
—Ой, у тебя седой волос!
—Где? Вырви его.
—Ай!
—Что, ай?
—Больно.
—Больно? Ах, мой милый, дай поцелую и не будет больно. Звук поцелуя. Счастливый женский смех.
—О, милый…
—Тебе хорошо?
—Да.
В просторном кабинете своего замка пфальцграф Филипп разбирал рукопись богослова и государственного мужа Флора Лионского с горьким названием «Жалоба о разделе Империи». Империя Франков, которая «блистала в глазах всего мира,—писал сей муж,—теперь разрывается в клочья. Государство, недавно еще единое, разделено на три части… Вместо Государя — ничтожные «корольки», вместо Державы — осколки. Общее благо перестало существовать… все поглощены собственными интересами: думают о чем угодно, только Бога забыли».
Знатные герцоги, маркизы, графы и бароны растащили королевство по замкам и дворам. Власть короля в собственном королевстве меньше власти какого–нибудь жадного и удачливого барона, недавние предки которого были простыми головорезами. Некому защитить народ от ярости северных людей с глазами цвета льда. Приходят они на землю Франции, грабят монастыри и божьи церкви, насилуют и убивают. Разграблены Тур и Нант, щедрый Бордо и мастеровой Лимож, Шартр, Руан и Орлеан, Амьен; преданы огню и поруганию Верден, Суассон и Пуатье, Булонь, Турне и славный Амбуаз. После несчастливой для нас битвы у Турне, пришлось отдать земли от реки Энт до моря их вождю-великану Роллону и платить серебром.
Роллон взял земли, серебро, взял в жёны дочь короля, крестился, принёс присягу Карлу Третьему, но дань платит не подданный королю, а король своему вассалу. Великан живёт во грехе с дочерью короля и своей прежней женой язычницей Поппой. Чёрные корабли–драконы уносят добычу на суровый север.
Нынешний Карл не ровня Карлу Великому. Что же прозвище для короля — Невинный. Невинными бывают лишь монахи, да девицы до десяти лет. А на него возлагались такие надежды. Когда дикий вепрь выпустил кишки нашему королю Карломану, мы тем же летом присягнули на верность Карлу Третьему королю Восточных франков. Всем свободным казалось тогда, что воскрешает империя Карла Великого. Обе части Империи — западная и восточная объединились под одной рукой.
Но новый король, этот толстый болван, вообразивший себя великим полководцем, попёр войной на норманнов в Данию. Войско не дошло до исконных земель норманнов, бестолково болталось по бесплодным холмам и комариным болотам, на половину вымерло от болезней, холода и голода, ни разу не вступив в сражение.
Пришлось откупаться серебром и землями от кровожадных северян. Даровать их вождю нечестивому язычнику Готфриду плодородные земли во Фрисландии от Звина до Везера и дочь покойного короля Лотаря Второго несчастную Гизеллу.
Смеялись северные воины: «Франки, не утруждайте походом ноги! За серебром мы сами придём!» Но серые глаза их были полны холодного северного льда.
Отгрызли норманны два куска плодородной земли от государства франков — один на севере, другой на западе. Словно две хищные руки протянул север к горлу великой империи.
Как в организме, ослабленном болезнью, проявляются паразиты, так в империи в трудные для неё годы появляются крамола и бунтовщики. Мятежный граф Гуго Лотарингский поднял восстание против императора и прельщает Готфрида деньгами и землями.
Со двора доносились беспокойные и назойливые звуки суеты. Шли последние приготовления к приёму королевского двора, резали скот, полы застилали свежей травой и камышом, топили камины в залах и трапезной.
Скоро лето, но за толстыми стенами промозглая сырость и пахнет плесенью. Карл Невинный король по крови, но не по духу и уму. Пфальцграф свято верил в сакральность королевской власти, но не личности короля. Государственные мужи Великой Римской империи, чьим примерам следует руководствоваться каждому достойному дворянину, не раз отстраняли никчёмных правителей от власти, выбирая более достойных. Он — первый граф короны, в его жилах живёт кровь королей, он трудится не покладая рук, и уже который год решает все дела за беспомощного короля, не даёт стае хищных псов окончательно растащить страну по уделам. Власть уже в его руках. Осталось протянуть руку и взять корону…
Пфальцграф испугался своих крамольных мыслей и оглянулся на слугу, что убирался в его кабинете, словно тот мог услышать преступные мысли, но беспокойный ум остановить не смог. Власть взять малая часть дела. Удержать — вот задача для благородного мужа. Стоит одному из сеньоров возвыситься, другие разом отринут распри и вцепятся ему в глотку. Нет, лучше править от имени слабого короля, чем воевать со всеми марками Франции.
«Милорд, прибыл гонец для короля с посланием от Готфрида Фрисландского»,— вошёл новый капитан шевалье Жиль де Вала с иссиня чёрной бородой, растущей прямо от глаз. «Эк, какой злодейский вид у этого молодца,— мелькнула мысль графа,— надеюсь им можно не только детей пугать». «Давай сюда грамоту!»— протянул руку граф. Сломал печати, несколько минут читал, озабоченно хмурясь. Готфрид опять требовал, обещанных ему за крещение подарков и двести фунтов серебра для раздачи своим вонам, чтобы удержать их от набегов, а так же Зинциг, Андернах и Кобленц в вечное управление.
«Если волк повадиться резать овец, остановить его может только кол, забитый в ненасытную глотку. Мы ему дали королевскую дочь в жёны и жирные земли с людьми. Но нет предела человеческой жадности»,— думал пфальцграф, с озадаченным видом выхаживая по кабинету. Если ярл примкнёт к бунтовщику Гуго Лотарингскому, империи угрожает гражданская война и смута. Ошибки сюзерена придётся исправлять ему графу Филиппу де Бульону.
«Вот и первое испытание для моего нового капитана,— решил Филипп,—Бери немедля, друг мой Вала, людей и отправляйся в Фрисландию к Готфриду с подарками… Нет постой. Вот тебе письмо для графа Генриха в Руан. Передай лично в руки. Тебе же деликатное поручение».
Филипп подзывает своего подручного ближе и что-то долго ему втолковывает в пол голоса. Де Вала внимательно слушает и хмурится. «Всё выполнишь?»- спрашивает Филипп своего капитана, пытливо всматриваясь ему в глаза. «Не сомневайтесь, Ваша Светлость,- отвечает синебородый с мрачной ухмылкой,- император будет доволен!»
Филипп удовлетворён ответом. «Граф Генрих слывёт лучшим военачальником империи и победителем норманнов, вот пусть и займётся проблемой ярла Готфрида и мятежного Гуго,- думает Филипп,- мы ему поможем. Грязные дела приходится делать, но не обязательно пачкать руки самому!»
Когда человек с синей бородой вышел, граф испытал облегчение, которое немного портила одна досадная мысль: «Проклятье, не смог справиться с поручением и устранить барона. Но лисица и здесь найдёт выгоду. Теперь король в его руках. Всегда можно пригрозить открыть королевское коварство и неблагодарность в отношении верного слуги короля барона Балдуина и сделать знаменитого воина своим другом и союзником».
- 6 -
Раздался резкий звук горна. «Едут, едут, едут!»— на разные голоса понеслось по двору. Пфальцграф Филипп поспешно встал, убрал бумаги со стола, осмотрелся. Этот кабинет скоро станет королевским. «Жалкий правитель Карл,— с насмешкой подумал граф,— этот кабинет уже много лет королевский».
Вельможа торопливо вышел в низкую дверь. Предстояло самому ещё раз проверить всё ли готово к приёму высоких гостей.
Кованое железо прогремело по дубовым плахам подвесного моста и огромный экипаж — целый дом на высоких колёсах въехал в тесный замковый двор. С передней лошади шестёрки дюжих вороных коней, запряжённых цугом, проворно скатился форейтор. По худенькой фигуре, малому росту его легко принять за мальчишку, если бы не обветренное, морщинистое лицо. Рослые грумы в пыльных ливреях соскочили с запяток экипажа и встали по обеим сторонам дверки, украшенной королевским гербом. Служивые рыцари заполнили двор, шум, толкотня. Все стремятся в передние ряды ближе к священной фигуре короля.
«Дикари и варвары,— сердито думает пфальцграф,— ни какого благолепия и торжественности. Сколько должна существовать империя, чтобы прижились цивилизованные нравы? Хорошо бы учредить пост человека для разных церемоний. Пусть бы следил за порядком!»
Де Бульон дал знак. Телохранители расчистили путь хозяину.
Форейтор с поклоном открыл двустворчатую дверь, опустил ступеньки. Из двери долго никто не выходил. Слышалась возня и сопение. Там кто–то дышал будто всю дорогу не ехал в просторной повозке, а бежал за ней. Наконец дышать перестали, и в дверце показалась худая королевская нога, обтянутая лиловым чулком, за ней пухлая ладонь. Если бы Филипп так хорошо не знал эту ногу с торчащим коленом, руку в перстнях, он бы подумал, что эти части тела принадлежат разным людям. Но это был он — его король.
Филипп почтительно прикоснулся губами к драгоценным перстням, эта привилегия была дарована одному из предков графа за верную службу и потянул на себя слабое королевское тело. Появилось одутловатое лицо с породистым носом и острой бородкой, затем вся фигура в просторной тунике из византийского шёлка, по низу отделанная драгоценной вышивкой и вся заляпанная жирными пятнами. Понятно, на тряской дороге на ходу не очень–то пообедаешь. Король не любил останавливаться на постоялых дворах и часто закусывал в экипаже.
При виде царственной особы придворные закончили толкаться и почтительно замерли в поклоне. Карл в сопровождении хозяина неторопливо двинулся в покои, предназначенные для него. Каждый шаг короля сопровождался движением придворных мимо которых проходил венценосец. Одни рыцари подчёркнуто скромно преклоняли колено, делая суровые лица. Другие в поклоне рукой прикрывали глаза, будто ослеплённые королевским блеском. Карл рассеянно и мило улыбался, делал ручкой, особо никого не выделяя. Ему больше нравилось когда его встречали дамы.
Но вот и дамы. Женщины присели в глубоком реверансе, бесстыдно выставив пред королевские очи свои груди, которыми снабдил их господь на погибель мужских душ. Карл немного задержался и даже потрепал за щёчку хорошенькую, четырнадцатилетнюю подданную…
Когда сутолока улеглась, и придворные бодро помчались занимать лучшие покои, из экипажа вынырнули две женские фигуры и скрылись на половине, отведённой для короля.
«Милый Филипп, я решил учредить верховную должность при дворе. Пусть она называется… ну, например, «верховный распорядитель»,—голос короля был серым и бесцветным, как его глаза, но сердце графа замерло. До этого дня главной должностью была его.
—Не тревожься, мой друг, ты первый претендент. Однако…,—Карл замолчал. Время для графа остановилось. Меньше всего лис любил неожиданности.—Опала? Возможно о ней проведал проныра Соломон.
—…Однако я должен кинуть кость своим дворовым псам и назвать ещё одного претендента, иначе они нас с тобой загрызут.
Филипп выжидательно молчал, склонившись в почтительном полупоклоне. Тишина стала невыносимой.
—Кто второй?—не выдержал пфальцграф.
—Ты его хорошо знаешь. Это наш приятель барон!—Филиппу показалось, что голос короля выражает насмешку. Внимательно всмотрелся в знакомое лицо. Нет, тот же тусклый, пустой взгляд. Показалось.
Бланка посоветовала учредить новую должность. Король вначале ничего не понял. Но когда женщина подсказала назначить на неё двух конкурентов — несносного барона Балдуина и пфальцграфа Филиппа, Карл ещё раз восхитился уму и проницательности своей любовницы. Пусть эти честолюбцы вцепятся в глотки друг друга, пусть тратят силы на бесплодную конкуренцию, пусть иссушат свои сердца завистью и ревностью. Истинный победитель будет он — король Карл Третий.
Карл стал мечтать как избавится от противного прозвища «Невинный» и станет в глазах подданных «Мудрым» или «Грозным».
Мой верный рыцарь и вассал, интересы короны требуют вашего большего участия в делах королевства. Предлагаю занять вам барону Балдуину, учреждаемую ныне новую должность «grand–maitre». В вашем ведении и под вашим руководством будут находиться пфальцграф — верховный судья короны, маршал королевской конницы, а так же, вы можете сами распоряжаться или назначить своего человека на руководство королевской канцелярии — рефендария. Королевство в опасности, и только такие умные, отважные, люди меча и чести способны сохранить его.
Да, и не забудьте прихватить с собой вашу очаровательную супругу и милых деток. Я не настолько суров, чтобы разлучать вас с вашей семьёй.
Карл III король Франции император Римский.
Балдуин прочитал письмо короля вслух и вопросительно посмотрел на жену. Элионора Вифлисбургская, слывшая умной женщиной во всём франкском королевстве, выглядела расстроенной.
«Мой милый рыцарь, разве нам сейчас плохо?—спросила жена тревожно,—Разве мал твой земельный надел, разве беден лен, что пожаловал нам мой батюшка в приданное? Разве скудна трапеза за нашим столом, неверны вассалы, или мечи их тупы, а сердца трусливы? Нет. Много зерна в подвалах нашего замка, сильны и преданы вассалы, отважны солдаты. Или тебе тесно в стенах родного дома, скучно со мною, с нашими детьми?»
Опустил рыцарь голову. Не права жена. Не скучно рыцарю дома. Любит жену так, что высказать словами не может. Но многия несчастия и беды происходят во Франции милой. Северные люди приплывают на чёрных кораблях, грабят и убивают, язычники саксы продолжают попирать христову веру и разорять восточные земли. На землях Испании крепко укоренились магометане. Неверные хозяйничают на земле пророков и гроба господня. Нет сильного лидера во Франкском королевстве, подобному Карлу Великому.
Сыновья, внуки и дядья великого правителя разделили единую Империю на уделы и без жалости режут друг друга. Только сильная рука способна положить этому предел. Как должен поступить настоящий мужчина — отдать жизнь Родине, или держаться за юбку жены? Почему негодяи во власти, не потому ли, что честные люди её бегут?
И вновь стук окованных железом колёс по дубовым плахам моста, десяток всадников, пропахших кожей и едким лошадиным потом. Но к дверце кареты спешит не проворный форейтор, а высокий рыцарь, спешившийся с боевого коня.
Сильные руки извлекают из экипажа драгоценный груз: трёх прелестных малюток — мальчика и двух девочек. Мальчик поспешно высвобождается. Не подобает воину вести себя, как девчонке. Следом за детьми, едва коснувшись ногой ступенек, выпорхнула очаровательная молодая женщина. Серые большие глаза, милая, скромная улыбка словно осветили тесный двор, и всем стало просто и радостно. Улыбка, как солнечный лучик, отразилась от бледных лиц придворных, тесно стоящих за спинами хозяина дома пфальцграфа Филиппа и его повелителя Карла III.
Король улыбается. Сейчас он ещё больше желает, чтобы его верный барон исчез навсегда, сгинул, провалился в тартар, чтобы самому греться в лучах этой улыбки, владеть этой красотой и молодостью. Криво улыбается королевский пфальцграф Филипп. И в женитьбе выскочка барон удачливей. Жена графа, с которой ему пришлось соединиться ради её земель и вассалов, болезненна, худа и уродлива. Едва родила ему одну дочь, такую же слабую и больную как сама. Только незаконнорожденный сын радует сердце графа здоровьем и умом.
«Но сколько же с бароном рыцарей? Хорошо, что большую их часть удалось, сославшись на переполненный королевским двором замок, оставить снаружи. Здесь за высокими и крепкими стенами они все: и король со своей новой любовницей, и гордец барон, и весь его выводок в моей власти. Барон точно не знает о моей роли в покушении, иначе не рискнул бы приехать»,—размышлял коварный царедворец и улыбался, улыбался, улыбался.
О нём словно все забыли. Сутками лежал в тёмной каморке, уставившись в потолок воспалёнными глазами. Звуки мира не проникали в уши. Там шумело, словно звук взрыва застрял внутри и не может их покинуть. Еду приносил шустрый худой мальчуган. Кормили просто, но сытно. Иногда он забывал поесть, и мальчишка стал усаживать его за стол. Назойливый опекун стоял рядом, пока он равнодушно жевал. Однажды догадался усадить мальца за трапезу. Предложение было с энтузиазмом поддержано. Хороший аппетит одного сделал желанней еду для обоих.
Ожоги зарубцевались, но душа не излечилась. Человек, который выкупил его жизнь, уехал, и в замке стало тихо. Властного человека на коне он про себя так и называл — «Человек». Своим Господином ни одного человека на земле старик больше назвать не мог.
Карл думал, что всё кончилось. Тщетно. Всё только началось. Её смех, её голос, её улыбка преследовали, где бы он не находился. Он считал, что хочет её тела. Нет, он хотел её любви. Сама мысль , что с ней рядом другой, что пока он страдает от одиночества, она делит ложе со счастливым соперником, сводила его с ума.
Карл позвонил в маленький колокольчик. Ничего не произошло. Карл позвонил сильнее и нетерпеливо заметался по комнате. Ущербная луна светит в окно и беспокоит кровь. Длинная тень мотается за хозяином, становясь длинной на полу, и укорачиваясь на стене, богато украшенной драгоценными тканями. Блестит мрамором камин. Посредине покоя - широкая кровать на резных позолоченных ножках. Витые столбики удерживают богатый полог. Наверху резная графская корона. Герб пфальцграфа Филиппа — красный грифон. От лунного света краска на геральдической фигуре кажется чёрной.
И замок, и его убранство много богаче, чем может себе позволить он — первое лицо королевства. Карл с ревностью наблюдал, как склоняются в подобострастном поклоне его дворяне и придворные перед властолюбивым графом. «Предадут, ох предадут при первой же возможности. Права, права Бланка. Никому доверять нельзя, кругом враги».
На миг Карл задумался чьей смерти он желает больше — корыстолюбивого Филиппа или заносчивого барона Балдуина.
Император схватился за колокольчик, но бесшумно открылась маленькая дверь, и женская фигура в длинной до пола сорочке скользнула в поток лунного света. Красные искры угольями зажглись в волосах.
—Что желает мой повелитель?—проворковала женщина с лёгким смешком.
—Не то, не то,—подумал король,—притворный голос, притворный смех.
— Молчи,—Карл повалил женщину на постель и два раза овладел послушным телом, представляя, что занимается любовью с недоступной баронессой.
Потом он бессильно лежал.
—Что случилось, мой король?—спросила женщина и погладила ему голову, как ребёнку. Голос был тих и участлив. От нежности в голосе, от нечаянной и искренней ласки Карл заплакал. Он плакал, как в детстве, когда ему не давали его любимую игрушку, а заставляли скакать на коне и махать мечом, он плакал, как в юности, когда отец его женил на постылой старухе. Женщина продолжала ласкать мягкими руками мокрое от слёз лицо, трясущиеся плечи.
—Что ты хочешь, мой король?—прошептала женщина,—я всё для тебя сделаю.
—Хочу чтобы он умер…
—Кто?
—Проклятый барон…
Однажды малец притащил ножницы и большущую лохань тёплой воды. Старик попытался было протестовать, но мальчишка выразительными и смешными ужимками изобразил как от него воняет. Пришлось лезть в воду. Потом постригаться. Тупые ножницы нещадно рвали седые волосья, но дело сделали. Малец принёс чистую одежду. Платье было ношеное. Его носил солдат. Там где тела касается меч всё вытерто. На спине и груди дыра, как от стрелы. Дырка зашита неровными и неумелыми стежками.
В тот день старик впервые вышел из помещения и сразу увидел её — чёрную птицу с жёлтым клювом. Птица прыгала по двору, смешно приседая на обеих лапах. И внезапно всё произошедшее с ним: проклятая могильная соль, взрыв, убитая девчонка, сгоревший дом, его несостоявшееся сожжение, обрушились в закрытое до этого мгновения сознание.
Самое страшное было то, что в день злосчастного эксперимента его не тронули ни смерть безобидной дурочки, ни пожар. После неудачи с трансмутацией, на которую возлагал такие надежды, даже собственная казнь казалась избавлением. Волновала только истина.
Знание, рыцарем которого он был, обернулось зловещим проходом в аид, который он невольно приоткрыл своим взрывом, чуть не выпустив наружу безобразных чудовищ, способных сокрушить стену любого замка, одним разом разорвать в кровавые, дымящиеся клочья мягкие людские тела. Страшной клятвой поклялся старик, что никогда его руки не коснуться проклятой могильной соли. Не Богу клялся — себе. Так старик вновь стал Мудрецом.
—Мой друг,—сказал король Филиппу,—я за тебя. Но члены государственного совета… Ты знаешь, как популярен барон. Лучше до выборов дело не доводить.
—Легче сказать, чем сделать,—пробормотал пфальцграф,—если наёмные убийцы настигнут его в моём замке, подозрение падёт на меня.
—Какие убийцы? Что ты несёшь,—всплеснул пухлыми руками король. После сегодняшней ночи Карл выглядел хуже, чем обычно. Вокруг круглых, воспалённых глаз — синие тени, как следы бессонной ночи.
—Эк, его разобрало,—подумал граф.
—Кто у нас первое копьё королевства?—спросил Карл.
—Ну я,—пробормотал граф неуверенно.
—Кто, кто?—переспросил король.
—Я, Ваше Величество,—граф поклонился. Ему в самом деле не было равных в битве на копьях. Не раз сбивал с коня он и удалого барона.
Поединок турнирным оружием дело привычное и достаточно безопасное, если только тупое копьё не попадёт в лицо или горло, что случается редко, если не постараться и специально не направить туда удар.
—Тебе только надо добиться, чтобы заносчивый барон прислал тебе вызов. Тогда ты, как защищающаяся сторона, имеешь право на выбор оружия. И тут уж всё в твоих руках. Смерть на турнире в результате несчастного случая это лучшее, что может произойти с беднягой бароном. А протектором его земель и людей после безвременной кончины хозяина я назначу тебя.
Последнее время король удивлял графа мудрыми политическими решениями. Словно подменили человека. Филипп искал причину произошедшей перемены и не находил. Причина стояла в нише за плотной занавесью и тихонько смотрела в дырочку.
- 7 -
Пришло долгожданное тепло и на земли Фрисландии. Долгую зиму сидели северные люди по хуторам, любили мягких франкских женщин, ели душистое мясо, пили пенный эль и слушали скальдов.
Пели скальды про одноглазого Одина, его волков и воронов, что несут ему вести со всего света, про могучего Тора со смертоносным молотом, про проказливого Локи, про любвеобильную Фрейю, плачущую золотыми слезами. Редко плачет Фрейя по разлюбившему её мужу, ушедшему из дома. Утешается богиня в объятьях других богов и героев. Потому так мало золота на земле.
Любят люди сверкающие слёзы богини. Но чаще пели скальды про славу и сокровища, ждущих отважных воинов на сытом юге, про славную смерть в бою, про небесный чертог Одина, где пируют и бьются отважные после смерти, про прекрасных валькирий, что любят великих воинов и врачуют их раны. Слаще ласки небесных дев нет ничего во всех девяти мирах Эдды.
Смолят лёгкие корабли и точат смертоносные мечи северные воины. Но суров ярл Готфрид. С трусливым королём франков у него мир и союз.
Хорошо живётся ярлу за высокими стенами из дубовых брёвен. Всё у него есть: тучные стада, много злата и серебра, смуглоликая франкская королевна Гизелла делит с ним ложе. Обабился ярл, растолстел, разленился. Не дальние походы снятся ему, а сладкое тело жены–христианки. Изменил он суровому Одину. Ради подарков и покоя принял веру в распятого бога. Под страхом смерти запретил собирать викинг на земли франков. «Зачем вам риск и страдания войны на чужбине? Пейте пиво и вино, ешьте мясо, любите женщин. Франки сами принесут нам много серебра!»—говорит ярл дружине.
Забыл ярл, что серебра, вина, мяса и женщин много не бывает, что если у одного больше, то у другого меньше, и никогда обделённый не согласится с несправедливостью.
Возроптали воины, но когда трое зачинщиков были казнены позорной смертью, замолчали. Истинная мудрость не в военном переменчивом счастье, а в верных союзниках, тучных стадах, обширных и плодородных землях. Союзники будут верны, пока ярл Готфрид удерживает соплеменников от безрассудных набегов. Уж об этом ярл позаботится.
Барон был в бешенстве. При дворе его всё раздражало. Раздражали липкие улыбки придворных, притворное дружелюбие короля, подлый убийца Филипп, сам воздух этого замка, весь пропитанный ложью и ненавистью. Больше всего он злился на себя за то, что не послушался советов жены и на саму жену.
Выросшая в роскоши и блеске герцогского двора, Элионора Вифлисбургская словно вернулась в беззаботную юность. Её чистый смех — свежий ветерок в душной, притворной атмосфере двора. Её кроткий нрав и дружелюбие привязали крепкими канатами любовь всех обитателей замка. Куча разряженных поклонников таскалась за ней всюду, говоря комплименты, и словно милости, выпрашивая ласковую улыбку, добиваясь хоть взгляда. Сам король в их рядах. Суровые солдаты улыбались со стен, глядя как бегает она в салки с детьми и другими девушками. Ветхие замковые старушки умильно распускали сухие губки, когда стояла она у святого причастия.
Чёрная змея ревности поселилась в сердце гордого барона. Когда он дулся и злился — выглядел грубияном, когда пытался принимать участие в общих играх и разговорах — глупцом и притворщиком.
Ранним вечером в большой парадной зале замка устроили поэтические состязания. Участники должны посвятить свой мадригал любимой даме. Все дружно воспели красоту Элионор. Даже король проблеял какой–то стишок, наигрывая на лютне. Придворные лизоблюды устроили настоящую овацию по этому поводу. Элионора мило улыбнулась королю и поднесла кубок вина.
Все выступили. Только барон Балдуин, встав под насмешливые взгляды, как ни старался не смог выдавить из себя и пары строк, что легко сделали другие гости, бойко зарифмовав «розы–грёзы», «кровь–любовь», «глаза–гроза». Лёгкая гримаска брезгливой жалости пробежала по прелестному личику жены.
Пауза затянулась. Спасти гостя поднялся радушный хозяин замка. В шёлковой тунике, по вороту отделанной пушистым соболем граф выглядел великолепно. В руках де Бульон держал драгоценный кубок с вином из виноградников Кортон-Шарлеманя, достойным королей.
«Ваше Величество, и вы прекрасная госпожа, чью красоту мы все сегодня воспеваем, и вы достойные дворяне,—повёл искусную речь граф Филипп,—не смотря на то, что победитель поэтического конкурса известен,—граф изящно поклонился в сторону короля,—дозвольте выручить нашего брата и высокого гостя барона Балдуина, чья воинская доблесть не подлежит сомнению. Я прочту мадригал вместо него. Вот мой мадригал:
Глаза красавицы хвалю
Её улыбку, дивный стан,
Но от друзей не утаю,
Что муж её — безмолвный истукан.
Наш брат и друг так ослеплён красотой своей дамы, что не смог сказать о ней и пары слов. Надеюсь все остальные супружеские дела он в силах сделать сам»,—закончил насмешливо граф.
В зале тихонько захихикали. Открыто потешаться над воинственным бароном никто не рискнул, только король Карл смеялся громко и визгливо. От нарочито издевательских слов весёлая и непринуждённая атмосфера праздника вмиг сменилась гнетущей тишиной, в которой визг и всхлипывания королевского смеха казались дикими и неуместными. Барон, неуклюжим столбом стоящий посреди залы, вспыхнул от гнева, слова застряли в глотке. Только кисти рук сжимались и разжимались, словно стискивая вражеское горло. Элионора Вифлисбургская смертельно побледнела.
Барон покинул зал, так громыхнув тяжёлой дверью, что она едва не слетела с петель. Вызов он сделал молча. Швырнул перчатку с руки в наглые, насмешливые глаза пфальцграфа.
Для чего человеку так важны знание имён людей, названия цветов, птиц, зверей. Разве я проникну в душу человека если узнаю его имя? Худого мальчонку звали Эльфус. Имя больше могло рассказать о родителях, назвавших младенца так странно.
Теперь они с Эльфусом проводят большую часть дня вместе. Барон с семьёй, оруженосцами и солдатами отбыл ко двору, оставив в замке небольшой гарнизон. Их забыли. Солдаты откровенно бездельничали. Днём играли в кости, ночью больше полагались на высоту стен, чем бдительность часовых. Да и чего опасаться? Войны давно нет, а кто рискнёт напасть на укреплённый замок драчливого барона? Понемногу слух в одно ухо вернулся. Другое слышало, если в него кричали. Вот только голова часто болит, и спина ещё больше ссутулилась.
Каждый день они выбирались за стену замка и гуляли в соседней роще. Золотые столбы солнца пробивались сквозь густую крону стройных буков. Лес, как храм из жёлтых и серых колон. Занятые выкармливанием птенцов птицы почти не пели, только дятлы в красных кардинальских шапочках выбивали звонкие барабанные дроби. Рыжие белки с линялыми летними хвостами мелькали в ветках, не забывая обругать побеспокоивших их бездельников.
От Эльфуса узнал, что птица с жёлтым клювом называется чёрный дрозд. Почему это для него важно? Что дало знание набора из звуков речи «Дрозд». Почему дрозд? Разве познал он суть этой птицы, узнав её название. Постиг где живёт, чем питается, как выглядят её гнездо, яйца, как птенцов выводит, как звучит её песенка? Как птицы держатся в воздухе, и может ли человек летать как птица?
Иногда в глубине леса видели тёмные фигуры благородных оленей. Всемогущая и беспокойная жизнь кипела всюду: в воздухе крошечными тельцами мошек, разноцветных бабочек, стремительных стрекоз; в лужах плавали головастики и гигантские жуки–плаунцы, пожирающие их. Лягушки, выросшие из головастиков охотились на жуков.
Ему больше не хотелось разнимать живое в поисках жизни, хотелось постигать её во всех проявлениях. Всё меньше хотелось изменять и совершенствовать, всё больше — смотреть и восхищаться.
Старик и мальчик искали всюду проявления жизни: рождение, развитие и увядание, наблюдали движение солнца и облаков, смену погоды и без устали говорили. Говорили о героях и Боге, о тайне жизни, поэзии. Обсуждали как плавят и обрабатывают металл в разных странах, ткут и окрашивают ткань, как возникают болезни, и как их лечить.
Мальчик говорил без устали от нетерпения захлёбываясь словами. Ни разу ни кому в жизни, ни одному человеку, даже тому, кто называл себя его отцом, не было дела до его мыслей и чувств. Мудрец больше молчал и слушал. Иногда задавал вопросы, после которых Эльфусу приходилось искать новые ответы, на уже, казалось, всем хорошо известное.
Оказалось, что звёзды — не глаза ангелов, гром — не стук небесной колесницы, Земля не плоская, а у Вселенной нет края. Это было так удивительно. Иногда старик останавливался, и присев на корточки перед очередным невзрачным на вид растением, рассказывал о его замечательных свойствах. Так проходили дни. Дни складывались в недели. Они тогда не знали, что будут их вспоминать, как самое счастливое время своей жизни.
—Герольды точно не заметят острый наконечник моего копья?—Пфальцграф Филипп граф Парижский выглядел взволнованным.
—У тебя будет три удара, но лучше уладить дело с первого,— король ликовал. Развязка близка. Одинокие ночи измучили его. Попытки искать в покорном и искушённом теле рыжей женщины кроткую и чистую Элионор больше не удавались. Обмануть себя не получалось.
Этой ночью сердито оттолкнул Бланку, когда она явилась облегчить любовные муки. Дама не обиделась, вновь гладила его по голове, как маленького мальчика, только он больше не плакал. Лежал головою на круглых женских коленях, таращил бессонные глаза во тьму и видел там другую — её юное лицо, слышал звонкий смех, как серебряный колокольчик, высокие груди в низком вырезе платья, представлял запах молодого тела. Всё это скоро будет его. Надо набраться терпения. Оскорбление нанесено, вызов сделан, с судьями улажено. Но нужно подбодрить и успокоить исполнителя.
—Клянусь святыми апостолами, ты будешь драться острым оружием!-торжественно произнёс Карл.
Посольство от Карла III к могучему ярлу севера, владельцу Фрисландии и тридцати кораблей, славному и мудрому Готфриду прибыло к вечеру. Четыре повозки с подарками: драгоценными венецианскими тканями, персидской парчой, франкскими клинками, мехами с края света, сладкими винами и серебром для воинов сопровождала сотня франков. Теперь мудрый и дальновидный ярл, наконец, заткнёт серебром глотки нетерпеливой молодёжи и заждавшимся вальхаллы старикам своей дружины.
Режут скот, горят огни, пахнет мясом и хлебом. Вперемешку сидят норманны и франки, едят с серебряных тарелок золотыми ложками. Течёт хмельной мёд, и пиво пенится на усах. Турий рог в серебре с драгоценным вином из Кипра подносит сама хозяйка дочь короля франков Гизелла лучшим воинам. Хмелеют воины от ласкового взгляда тёмных глаз, каких не встретишь на севере, матовой смуглой кожи, навсегда сохранившей на себе отпечаток южного солнца, движения мягких грудей, обильно заполняющих вырез платья, от сладкого вина.
Пьют воины и славят доброго франкского короля Карла, мудрость и прозорливость ярла Готфрида. Щедро потчует северных воинов неулыбчивый человек с синей бородой от глаз. Счастлива королевская дочь миром, который её брак принёс на землю Франции милой, довольна своим могучим и мудрым мужем, рада визиту соотечественников и земляков. Пьяна от сладкого вина и ненасытных мужских взглядов. Течёт, течёт красное вино…
Франки вырезали норманнов ночью. Ни один не ушёл. Ярла Готфрида синебородый человек зарезал прямо на смуглом, нежном теле Гизеллы. «О, муж мой!»—сладко выдохнула женщина, почувствовав как мощно забился, зарычал, захрипел великан Готфрид, но красное, горячее вино жизни вышло из его жил, и умер ярл, вообразивший себя ровней королю. Синебородый сбросил на пол тяжёлое, ещё тёплое тело великана, и долго насиловал пьяную королевскую дочь, ставшую в эту ночь вдовой.
О, люди, убивающие во имя добра, свято верящие в свою правоту! Хищный зверь убивает, чтобы насытиться. Не прибьёт зверь другого во имя веры железными гвоздями ко кресту, не заставит умирать мучительной смертью на жестоком солнце. Не сожжёт на костре зверь другого за крамольные мысли и знания. Не пытается волк заставить оленя жить по законам волчьей стаи, из кукушонка не вырастит иволга, из сорного семени добрый колос. Люди, зачем вы пытаетесь весь мир переделать по-своему? Разве вы знаете, где правда?
Элинор проплакала всю ночь. Муж не пришёл. Они часто расставались, но всегда, когда были рядом, спали в одной постели. Даже если его привозили в родной замок истощённого болезнью или раной. Что–то неуловимое, но ясно видимое и ощущаемое всеми, сломалось в их отношениях. Она поклялась Богу найти, починить и вернуть это нечто в их брак. Предстоящий поединок на тупом турнирном оружии не беспокоил. Это были мужские игры. Сколько их уже было на веку её барона.
Прошла в комнату детей. Малыши спят. Легко коснулась губами лиц девочек. Подошла к Тому. Сын подрос. Всё больше похож на Него. Беззвучные слёзы полились по щекам. Наклонилась…
—Мама, ты плачешь?—мальчик всегда спит чутко, как настоящий воин,—кто тебя обидел? Не плачь, я тебя защищу. Смотри какой меч мне подарил папа,—и малыш достал из-под одеяла свой первый меч маленький, лёгкий, но настоящий.
—Ах ты мой защитник,—сказала ласково,—конечно, теперь мне ничего не страшно. Тихонько положила меч в простых ножнах, хранящий тепло сына, на стол, прилегла рядом на тесное ложе, обняла пахнущее домом и миром детское тело и заснула. Слёзы высохли.
Ветер пришёл с моря и принёс дождь. Безликая вода заполнила воздух. За серой завесой исчезла река, высокие лесистые холмы у горизонта, поля, виноградники. Только серый камень стен, почернев от воды, стал будто плотнее и ближе. Мелкие капли сливались, и скоро двор и ристалище заблестели лужами. Поникли флаги и цветные значки поединщиков. Напитались водой дорогие пологи на крытой галерее для почётных гостей. К полуночи дождь кончился. На чёрное небо высыпали звёзды. В замке не спали двое.
—Зря мы сюда приехали…
—Угу.
—Ты больше не сердишься?
—Да.
—Что, да? Да–да, или да–нет?
—Не сержусь. Спи.
—Ты знаешь, теперь когда я тебя едва не потеряла, я ещё больше люблю… Мужчина спит или делает вид что спит. По щекам женщины катятся тихие слёзы. Семейная ссора, как пылевая буря, унеслась в небытие, оставив после себя липкую грязь, от которой долго не отмыться. «Разве в том моя вина, что все меня хотят?—подумала женщина,—такими Бог сотворил мужчин и женщин. Женщины созданы нравится. Мужчины воевать и завоёвывать». Она тихонько отстранилась от жаркого мужского тела и уснула. Во сне к ней явился сладкоречивый и нежный, чьего лица она не видела, говорил пьянящие слова, она таяла, гибла, гибла… Муж молча стоял в отдалении и с укором глядел на неё.
- 8 -
Ристалище высохло к полудню. Воздух под жаркими лучами струился. Лёгкий ветер трогал ветки деревьев, яркие наряды дам и господ, цветные пологи над галереей. Ждали, когда жара спадёт, ждали короля, король ждал, когда солнце станет светить с запада на восток.
Чтобы развлечь зрителей устроили состязания лучников. Потом юные оруженосцы продемонстрировали искусство владения конём. На трибунах беззаботно смеялись и болтали. Слуги разносили для дам и кавалеров лёгкие закуски и вино.
Наконец, солнце умерило свой жар, и в окружении прекрасных дам появился король. Был он возбуждён и весел. Вот прекрасная Элионора Вифлисбургская с детьми; бледная, как тень, жена пфальцграфа Филиппа с такой же бесцветной дочкой, стройная дама в красном с золотом платье и вуалью на лице, ещё одна дама в вуали, епископ в красной мантии. Когда все уселись, Карл что–то спросил у рослого и толстого герольда. Тот кивнул головой. Король подал знак. Тотчас трижды взревели трубы.
«Ваше Величество, Ваше преосвященство, высокородные господа, рыцари и дворяне, прекрасные дамы, достопочтенные горожане и люди других званий,—загремел голос герольда, мощно звучащий, словно осенний ураган в каминной трубе,—ныне по вызову славного барона Балдуина владельца замка Chateau de Mica, земель и людей вокруг него состоится поединок между вышеназванным бароном и славным пфальцграфом Филиппом де Бульоном, первым графом франкского королевства, хранителем королевской печати, владельцем многих замков, земель и людей, населяющих эти земли. Копейный поединок состоится на тупом оружии до тех пор, пока один из вышеназванных господ не признает свою неправоту или не будет в состоянии продолжать сражаться. Господа рыцари поприветствуйте своего короля и прекрасных дам!»
Герольд умолк. Вновь грянули трубы. С западного края поля, где стоят красные с золотом знамёна де Бульонов горячий, белогривый жеребец вынес пред королевскую трибуну первое копьё франкского королевства, славного рыцаря и королевского пфальцграфа Филиппа де Бульона. Подскакав к трибуне, пфальцграф так резко осадил коня, что благородное животное поднялось на дыбы. Трибуны восхищённо ахнули и разразились приветственными криками.
—Готов ли ты граф Филипп де Бульон примириться с бароном Балдуином по прозванию Тёмный рыцарь и принести ему извинение за вину вольную или невольную?—по установленной традиции вопросил король. Голос короля был слишком высок и слаб для такого дела.
—Что он сказал? Что он сказал? Что сказал?—пронеслось по трибунам.
— Примириться готов..,—ответил королю громким, ясным голосом удалой граф, так что его услышали даже на дальних трибунах. Раздалось разочарованное,—Ах!
—…но просить прощения, увольте. Никогда золотой грифон не просил прощения у чёрного леопарда! Мой ответ — нет!
Пфальцграф молодцевато подбоченился.
Он был как никогда хорош в белой с чёрным накидке из драгоценного венецианского шёлка с золотым хищным грифоном на алом щите, в блестящей двойной кольчуге, высоком седле со стальными накладками. Ветер играл в длинных волосах, не знавших ножниц. Филипп свято чтил заветы косматых королей, чья кровь течёт в его жилах. Трибуны взорвались восторженными криками. Наездник красиво отсалютовал королю, поклонился дамам и умчался на свой край ристалища.
Раненым зверем вновь ревут трубы. Выезжает барон. Доспех его чёрен, как чёрен боевой конь. Лицо сурово. Лысина бесстыдно блестит на солнце. Чёрный леопард скалится с красного гербового щита на груди.
—Готов ли ты барон Балдуин Тёмный примириться с королевским пфальцграфом Филиппом де Бульоном, попросить мира и принести ему извинения за вину вольную или невольную?—прокричал Карл так, что на этот раз его все услышали.
—Ваше Величество, благородные дамы и господа, я обвиняю в организации убийства из засады подлого труса и лжеца Филиппа де Бульона, недостойного славного имени своих предков, и вызываю его на судебный поединок до смерти боевым оружием,— голос барона звучал без интонаций, скучно и буднично, и оттого особенно страшно.
Трибуны тревожно загудели, словно лес под порывами ветра. Обмерли сидящие рядом жены поединщиков. Сегодня одной из них придётся стать вдовой. Дрогнуло лицо короля. Вскочили с мест вассалы графа.
—Есть ли у тебя доказательства в столь страшном обвинении?—спросил король.
—Мои доказательства — предсмертное признание оруженосца де Оливье,— бесцветным голосом вымолвил барон,— если кто сомневается в истинности моих слов, готов доказать свою правоту в поединке с ним. Пусть Бог укажет правого.
Гнетущая тишина воцарилась окрест. Праздник оборвался. Увели детей. На краях ристалища шли последние приготовления к смертельной схватке.
Холодны воды северного моря. Половину года только звёзды и луна освещают чёрные и золотые льды. Только злой ветер гудит и воет в торосах, только мороз и снег безраздельно властвуют на ледяных просторах. Иногда небо оживает зыбким призрачным свечением, словно все самоцветы земли могучие боги разом высыпали на небо, и вновь меркнет.
Там где чёрная вода соседствует с белым льдом, плавают белые единороги. Буро–серые пятна покрывают их гладкую кожу. Огромным рогом длинным, как копьё, роют единороги морское дно и пожирают маленькими, беззубыми ртами мягких моллюсков, костистых, холодных рыб.
Бледные чудовища с пастью на брюхе охотятся на единорогов. Древний голод, рождённый молодой землёй, живёт в их холодной крови. Бессильны крепкие, крепче стали, рога против древней ярости. Горячая плоть единорогов питает холодную кровь древних тварей. Бессильно падают драгоценные бивни на морское дно.
Но всё замирает в ужасе когда в стылую воду врывается стая беспощадных, чёрно–белых убийц, с хохочущими ртами. Страшные, чёрные косы высотою в рост человека на их гладких спинах. Нет никому спасения от острых зубов. Без жалости отбивают они детёнышей от матерей. Рвут на части нежные тела. Особенно любят пожирать мягкий язык, губы и горло. Смеются кровавые рты.
Голод, древний голод драконов живёт на краю света. В том краю холода и тьмы в деревянных домах живут косматые люди с каменными сердцами. Верят в одноглазого бога. Один имя ему. Одним глазом Один прорицает больше, чем другие боги двумя. Два священных ворона всюду следуют за ним. Двенадцать дев валькирий забирают в чертог одноглазого бога лучших воинов. Трудно попасть в небесную дружину. Потому не ведают люди с каменными сердцами страха и жалости. Скудно родит северная земля. Нет в ней серебра и золота, крепкого железа, мягких тканей, сладкого вина. Строят каменносердные огромных драконов из крепкого дерева, чтобы взять всё это на юге. Ужас и горе несут стремительные драконы на лёгких крыльях всюду, куда дотянутся. Жаждут драконы серебра и злата, легко льют горячую кровь человеческую. Не ведают жалости люди с каменными сердцами.
«Надевайте ваши шлемы, надевайте ваши шлемы, господа рыцари и дворяне»,—громкий голос герольда выматывает кишки. «Мы правы, враг не прав»,—девиз славных де Бульонов графов Парижских, но тяжела десница Господа, читает он свободно мысли и намерения людские. Потому бледно лицо графа, потому шепчет он покаянные молитвы заступнице небесной, непорочной матери Христа деве Марии, даёт обеты. Потому истово крестится во время торжественной мессы перед судебным поединком.
Слышит его матерь божия. Всё что сделал королевский пфальцграф, он сделал в интересах Франции. Яростной решимостью наливается сердце графа, силой рука, держащая боевое копьё. «Карл обещал, что буду сражаться острым оружием, Карл клятву сдержал!»—мелькает горькая мысль. Лис попал в свою ловушку. Граф опускает забрало похожее на морду грифона и ждёт сигнала. На трибуне, стиснув друг другу руки, словно в попытке удержать жизнь, замерли две женщины, губы шепчут молитвы.
Ревут трубы, обещая скорую гибель. «Слушай!—несётся над полем.—К барьеру! Алле!» Оруженосцы отпускают коней. Лошади шипастыми подковами взрывают сырую землю, скачут вдоль барьера. Стремительно летит хищный грифон. Смертоносная, острая сталь в руке его. Стелется белая грива коня. Ловок и подвижен наездник.
Падающей на красного грифона чёрной скалой, верхом на огромной вороной лошади несётся Тёмный барон. Шлем кастрюлей на лысой голове. Щит с чёрным леопардом на широкой груди. Тяжёлое, боевое копьё под мышкой плотно прижато к телу, так что все три составляющие смертоносного живого тарана — конь, всадник и копьё составляют единое целое.
Но закатное солнце слепит глаза. Бестолково и неуверенно мотается смертоносный наконечник копья в пустоте, ищет и не находит жертву. Грифон подныривает под копьё барона, бьёт крепкой рукой в чёрного леопарда на щите. Копьё разлетается. Толстый вогнутый щит лопается. Могучий удар отбрасывает фигуру в тёмных доспехах на длинный круп вороного коня, словно куклу набитую паклей. Зрители вопят…
Новую манеру держать копьё он подсмотрел у баварского рыцаря. Тот ловко выбил его из седла, и если бы удар был нанесён боевым оружием, всё тут же и кончилось. Жаль удалось попрактиковаться лишь пару раз. Его солдаты нимало позубоскалили, наблюдая как он раз за разом промахивается по щиту старины Боэмунда
Кто назвал славным именем вращающуюся деревянную фигуру с круглым щитом и стальным шаром на цепочке в руках–палках, на которой молодёжь отрабатывала копейные удары, никто уже не вспомнит. Получалось плохо, но новая манера удара была его единственным шансом на победу. Справедливый Бог должен быть на его стороне.
… Когда копьё графа раскололо толстый щит и едва не вышибло из тела дух, барон сильно засомневался, есть ли дело всемогущему Богу до простого рыцаря. Да и по делом нам. Если у нас всё хорошо, мы считаем это своей заслугой. Вспоминаем о Боге, когда жизнь наподдаст. Тогда мы, как побитые щенки, скулим: «Помоги, Боже, помоги!» Даём клятвы и обеты, о которых тут же забываем, когда дела налаживаются.
Получив свирепый удар, барон на миг потерял сознание. Когда очнулся, сильно болела грудь, словно лошадь туда лягнула. Тяжело дышал. Оруженосцы держали под уздцы его верного Ворона. Конь всхрапывал. Чёрный глаз косился на ослабевшего хозяина из-под стального налобника. «Ничего милый, я ещё в седле. Вдох–выдох, вдох–выдох. Подобрать поводья. Найти в узкую прорезь шлема белую фигуру. Прижать копьё, слиться с лошадью». «Готовы? К барьеру! Алле!»—звучат команды. Несутся кони.
Чуть не выбил правую руку о щит барона. Больно держать копьё. Барон опять зажал копьё под мышкой. Болван! Так в меня ему не попасть. Однако крепок чёрный леопард, как каменная башня. Ничего, большие башни громче падают. Я нужен Франции. Бог на моей стороне.
Сшибка. Грифон уклоняется. Копьё тёмного рыцаря вновь бьёт пустоту. Пфальцграф отводит руку, разит в шлем. Чёрная фигура валится с коня, волочится по земле, зацепившись стременами. Из-под шлема течёт кровь. Страшно кричит женщина…
Малыш сбежал от няньки и протолкался в первые ряды зрителей, стоящих против трибуны. Ничего, что здесь стоят простолюдины, и нет сидячих мест. Здесь всё видно. Какой–то рослый солдат в одежде цветов де Бульонов поднял его на плечи, чтобы не затолкали. Когда папа упал с коня второй раз и не поднялся — не заплакал. Закричал пронзительно: «Вставай! Вставай!» Его папа самый сильный! Он не может умереть. Ох, как ты, малыш, не прав!
Подниматься не хотелось. Замутнённое сознание стремилось вновь ускользнуть в тёплое и безопасное забытьё дальше от боли и смерти. Сквозь шум в голове возник и зазвучал далёкий голос сына: «Вставай!»
Открыл глаза. Пахнет травой. Тяжёлое тело лежит на твёрдой и надёжной земле. Нос распух и кровоточит. Шлем кастрюлей погнулся, но выдержал удар. Во рту солоно от крови. Мутит. Болит грудь. Зачем всё это?
С трудом, с помощью оруженосцев поднялся на Ворона. Вдох–выдох, вдох–выдох. Поводья, копьё на месте. Белая фигура в узкой прорези шлема. На трибуне две женщины, взявшись за руки, молятся о своих мужьях. Чью молитву услышит всеблагой Бог? «Готовы? К барьеру! Алле!» Несутся кони. Где ты, Бог?
Солнце стало большим и коснулось края леса. Расколоты щиты. Изорвана одежда. Хрипят и не слушаются кони. По разу выбили из сёдел друг друга противники. В грязи красный грифон. В грязи чёрный леопард. Рука графа Филиппа болит, с трудом держит копьё.
«Готовы? К барьеру! Алле!» Несётся навстречу страшный живой таран. Чёрный конь, чёрный всадник, копьё с чёрным калёным наконечником — единое целое. Больше не слепит закатное солнце беспощадные глаза в узкой прорези шлема. Бессильно тычется копьё графа в крепкий баронский щит. Отлетает, не причинив вреда. Бьёт чёрный рыцарь в середину щита с красным грифоном. Сила двух коней и всадников на них на чёрном острие. Разлетается щит, рвётся двойная кольчуга, ломает беспощадная сталь хрупкие рёбра, режет грудь, впивается в позвоночник. Скачут кони, смотрит с неба Бог, рвёт копьё кольчугу на спине и выходит наружу вместе с частью позвоночника. Белым и красным блестит кость в лучах заходящего солнца.
Правосудие свершилось! Молчат зрители. Ревут трубы. Бьётся в истерике бледная женщина. Хмурится король.