Зикеле просунулся к окну. Корыта проездов-тротуаров наполнились осадками. Уже более полувека пешеходы уворачиваются от несущихся автомобилей, обходят припаркованные мечты (иномарки) и переправляются через разливанные лужи-озёра-моря. Некоторые умудряются проскакивать по бордюрам-поребрикам. Эти парапетики регулярно меняют, иногда обносят заборчиками и оградками. Но и они исчезают. Плитку пока не кладут.
Как-то его покойный тесть, подавая свою тачку назад, переехал там старушенцию, но экономно сработанная угро-финская карга уместилась между задними колёсами Жигулей и спаслась. Вылезла и куда-то подевалась.
Всё и вся куда-то девается.
Пора придёт и подеваться Зусеватому.
Когда-то здесь было деревянное Черкизово—черкес, Черкассы, саркис—а теперь пятиэтажки, утонувшие в зелени деревьев, вымахавших как борщевики.
Узкий диван, где он примостился вытягиваться и спать, был наполнен пылью. Нельзя было дёргаться и шлёпаться на ветхую постель—начиналась аллергия, то есть, помрачающий чих. А ведь это как невесомость смерти, эти моментальные отключки.
«Только погляди на него», думал Зевайман на своём семьдесят втором году жизни.
«Осталось всего ничего, авторские свидетельства и патенты никому не нужны, куски прозы ещё не на бумаге, а на экранчиках наяривают блогеры-блоггеры, забивающие его отзывы.»
Вот кузен зеваки Зеваймана подсуетился и ему тиснули его дневники и накопленные письма. И развезли по магазинам. А всё потому, что произвёл впечатление своим видом донжуана-ходока и тель-авивской бритоголовостью.
Быстро соображавший Зев-Зусяцкая подавал в отрочестве виды, но... Покойная мать кузена морщилась.
На выпускном вечере в школе №43 (200) выдали Зену-Зине золотую медаль, он играл ею в расшибалочку и приставал на рассвете к одноклассникам, чтоб кусали её нестёршимися, невыбитыми и невырванными зубами.
Половое одиночество угнетало зубарика Зуса, деуки-девки дарили ему ноль внимания-кило презрения.
Интуичили, что не лошак, не жеребец, не потентат. И мгновенно решали, что не симпотное животное. А шкет, рахит и импотент. Глухо как в танке.
Но мама иногда звала Зусиком, а отец обходился одним слогом «зу» или кличкой Снукс; он почерпнул из английского перевода «Дама сдавала в багаж—диван, чемодан, саквояж. Картину, корзину, картонку и маленькую собачонку.»
Так вот, неустановленный переводчик дал малютке кличку Снукс.
“...аnd a little wee doggy named Snooks...”
Зувайман декламировал на английском с британским акцентом, во всеуслышание.
И малоподвижный родитель тоже переключился на Снукса.
Даст храпака, очнётся, увидит легконогого потомка и поймёт опять, что загубил его важную игрек-хромосому низкорослый пятёрочник.
Рылом не вышел Снувайман. Когда начал бриться, не любил на хлебальник воззреваться, действовал себе на нервы.
Позже по жизни и Мирьям Китайгородская обронила: «Человек хороший, просто лицо такое».
Такое-сякое-разэдакое. Ашкеназ, из писцов, из левитов, из портных и сапожников.
Правда, кто-то нашёл сходство с создателем фильма «Парк юрского периода», но это всё муровейшая преходящесть.
Толик Фомичёв-Фомка коверкал фамилию «Вайман» вплоть до «Уйман». Ржали до бесчувствия. Скажет он: «Идиёт» и загибались друзья-товарищи. А Фомка-полукровка объективно лучше гляделся. Анька Черкасская неожиданно пошла за него, хоть и любил выпить черныш. Хотела Зорика-Зусика эта гладкая, смуглая быстроглазка. А ведь и напрыгнул бы на неё этот не Азеф, но Е в н о́, да лакомая лакомка родилась полукровкой, а сын коммуниста становился отъявленным националистом. Ведь без женитьбы-то было не обойтись, девочка-то хорошая, в форме. Правда, подбородочек уже отвисал чуток. А Зукарь уродец уродцем, вот проповедь групповой исключительности и взыграла. Маху дал, чёрт с рожками. Ведь смотрела многообещающе.
А какая милая и душой, и тельцем сокурсница повела его в ресторан «Охотник» на Маяковке. Тоже помесь! Половинка-льдинка-холодинка... КваЗинодо нашёл в уже навсегда безымянной обожательнице химическую невалентность да и Катюша из Калиновки-Курпе ещё крепко держала его своей купавной красотой.
Сальто-мортале— и Зусевнович откопал кралю будь здоров. Дочь директора магазина «Овощи-фрукты», дача, машина, любовница, чистюля жена, «Арагви», гостиница «Советская»... Волос смоляной, глаза мечут искры и стрелы, фигурка точёная, походка Береники. Обхаживал-ухаживал, жар-птичка, фейгеле попалась, карманная куколка, упускать нельзя. Чтобы впечатлить её, Зоризио прошёл все комиссии и поехал за границу, в Прагу. Хоть и не мимошник, но выездной. Выскочил в Варшаве, купил на вокзале игральные карты... Попал потом и в Чески Крумлов, и на Вацлавске наместе, и в замок немецкий Глубока над Влтавою и даже в Табор. Подарки, покупки... Выдавал себя за британца, ведь раздавленная пражская весна могла боком выйти. А в Ческу Липу, где жила подруга по письмам и фотографиям Мария Халабурдова со своей сестрой Зденкой не поехал, вернулся в Москву через Чоп и сделал футильно-фатальное предложение руки и сердца—ниже было ещё хуже—Анюшонку. Красотка кабаре. У этой Нюши Мельниковой настрой был на жизнь в столице или в Ленинграде, а Зусканчик бредил Палестиной.
Злобный Зорь-хорь-хорёк, разрыдавшись, затаился, ибо возжелал карнально эту красотку-несмеяну с выжженными усиками и пробивающейся бородкой. Гремучая смесь эстрогена и тестостерона. Она могла и машину на улице остановить, и жирный супчик сварганить, и шлем вязаный напялить. И пялиться, и пялиться, и напяливаться. Сексапильная—значит, пилиться. А Зионовий-сионовий сиониствовал, писал рацухи «на уровне закручивания гаек» и крохоборствовал, получая по 15 и 25 монгольских тугриков за воплощённые идеи. Идея в жопу клюнула и прямо в пырку дунула. Лучший молодой рационализатор г. Москвы даже испытал рождение дочурки, которой дал вычурное имя, счастливое детство и кру́ченую юность. И прямо в ухо дунула...
Как плохо мы прекрасно жили!
На сына нечего было рассчитывать, Анна его абортировала, пока Зусатик стоял в белом халате в лаборатории и сдерживал рыдания.
Халатик... Мама его накрахмалила и, сорок лет спустя, Зусало обернулся им, так как все простыни исчезли из кубатуры в девятиэтажке. Сестра, жильцы, поверенный в делах, его подруга... И фаянсовая собака со шкафа дематериализовалась, а книги никто не взял.
В своей комнатёнке Зусий был осаждён новыми обитателями безбалконной двушки. Их, без уведомления, подсадила недолюбливавшая старшего брата Людмила Леонидовна после смерти матери. Выкинула-вывезла всё из маминой большой комнаты, из кухни, из коридорных шкафов и заселила двушку девушкой, работящей и чистоплотной. Девушка и ремонт провернула, и дезинфекцию...
Мезуза исчезла, и тялявизор, и горевшая разными огнями искусственная птица, висевшая на окне.
А сову, сидевшую на зеркале, Зус Евреич нашёл. Выцветшую, потрёпанную, с одним глазом-бусинкой.
В осаде, в зусаде... Всё поглядывал на кроны деревьев. Если спрыгнуть умело, то можно спастись, когда начнут ломиться в дверь, забарикадированную чемоданом, торшером и ковром. Но свил из телефонных шнуров, тесёмок и обрывков бечёвок канат. Привязал его к ножке дивана, можно спуститься на покатый газон и уцелеть.
«Последний из могикан.», «Пионеры», «Алитет уходит в горы.» Чукча не читатель и не почитатель. К психоаналитикам не ходил.
А комплексовал правильно неудачный отпрыск. Установлено, что в среднем, статистически, чем парень выше ростом вышел, тем гуще денежный дождь и длительность полового акта. Астарта, Астарта...
Вот какая баланда-каббаланда.
Зухер дарил, дарил сестре и её семейке вещи и деньги, а теперь Людомила сама хочет с брательника единоутробного сдрюпчить, выслужиться перед мужем и сыном.
Прямо как на Тихвинской середины прошлого века, когда папа вынужден был наехать на свою сестру Сарру-Соню-Сандру, не отдававшую спрятанные ею чешские ботинки. Папа взял палку и грозил всё переколотить.
Повторялка получается, опять двадцать пять. Повторы сживают со света.
И анекдоты-повторялки изобретаются как антидот к ядам Танатоса.
—Вот ты, Зусята, хочешь половину стоимости квартиры.
Во-первых, ты сам половину наших затрат на похороны матери до сих пор не отдаёшь.
А во-вторых, ты иностранец, а мы россияне.
В-третьих, кошерно-некошерно, а нам больше положено, мы хотим, чтобы ты заслуженно лоханулся, ведь деньги у нас, старых евреев, это главное.
-&-
—Мой раввин говорит, что я прав.
А мой раввин сказал, что я прав.
—Так пусть они встретятся и решат.
Не, они далеко друг от друга...
—А адвокаты-то рядом. Надо с ними поделиться, у них семьи, дети, офисы.
-&-
Подожду, пока у вас совесть пробудится...
—У нас? У тебя!
-&-
Вдруг приходит смс «Не могу спать ночами. Посылаю тебе пятьдесят тысяч рублей. Если бессоница продолжится, пришлю весь остаток с процентами.»
-&-
—Всё пополам, всё пополам.
Слушай, я боюсь, вы не перечислите мне именно вашу половину. И ещё я опасаюсь, что вы будете недовольны половиной, которую вы предназначили мне и которой пришлось удовольствоваться вам.
Посылайте ваши шутки-юморески, поддержите душевное здоровье выродившегося потомка иудеев, которые и латинизировались, и онемечивались, и обрусевали...