Лихорадка Западного Нила
(рассказ)
«… Писатель поставлен в мире для того,
чтобы обнажать свою душу перед теми,
кто голоден духовно… »
А. Блок Статья «О театре»
Я вбираю в свои легкие, полной грудью, во все уголки своего органа дыхания, воздуха, чувствую, как он пробирается до самых закоулков, и остановившись на несколько мгновений, медленно, насыщаясь им, с нарастающим облегчением, с остановками, выдыхаю. Этот компонент, эквивалент успокоения, удовлетворения, успокоенности, разливается во мне и я чувствую, что теперь, по-настоящему, в действительности, все трудности, наконец-то, позади, а испытания прошли и улетучились, и жизнь продолжается…
-1-
Появилась она не вовремя и я начинал волноваться. Хотя что там себе особенного – ну, очередная пассия, вирт-знакомство, таких было не один десяток, может и с полсотни - за все дни моего одичалого существования, в поисках лучшей для себя доли. В последнее время такое подобное, и встречи и увлечения,- все реже встречается, и как-то - чувствительно…Года клонят к застенчивости. В свои шестьдесят, я, как юнец, 15 годов, боюсь приоткрыться в своей привязанности, не говоря уже о чувствах. Они вообще, под семью замками. Как возвращение в юность. А ведь точно - острее воспоминания, жгуче – память…
…Она будто выплыла из-под завала стоявших здесь автобусов, тут было их кольцо, она приехала из города приграничного, флотского, закрытого - и улыбаясь еще издали, медленно, неотвратимо приближаясь. Вопреки традициям моды эмансипированных женщин, она была одета в юбку, - длинную, приталенную, на ворсу. Но холод подбирался ей снизу и через десять минут она уже подрагивала и даже откровенно дрожала, и это чувствовалось через ее руку, которой она держала меня. Все-таки север напоминал о себе, да и стоял ведь конец января.
Обогнув давно заморожено ремонтируемое, высотное здание гостиницы, лепестками раскинувшееся на три квартала, где был, как она уверяла, приличный действующий ресторан, мы прошли все-таки к другому, в двухстах шагах от вокзала, тоже неплохому, но в котором я, постоянно крутясь около со времени его открытия несколько лет назад, так ни разу и не был.
Присутствие женщины, хоть какой либо более-менее перспективной и значимой для меня теперь, в последние года, да буквально в два-три прошедших, так губительно и каким то невообразимым влиянием отдается во мне, что я начинаю думать о бесовском наваждении уходящей уже моей натуры и о наконец-то об обретенной, настоящей и крепкой привязанности, которая бы меня прочно прибила к причалу и свела с этой женщиной надолго, а может быть, - и навсегда. Такие вот метаморфозы. Реинкарнации. И возраст, конечно, самый жгучий, отцветающий, но еще яркий, теперь уже эталон в своей законченности для меня. 40-45. Ей было сорок четыре, по страничке сайта знакомств и отчего то именно она показалась мне интересной и приметной. А вернее – приветливой, потому что сразу ко мне обратилась доверительно, близко – на «ты». И зовут ее – Наталия…
Мы попали в самое непосещаемое время. В просторном, не без размаха зале, устроились в самой удобном местечке, с загородками, напротив друг друга, как будто отделенные от всех и наедине. Мне это наиболее оказалось удобным, потому что я украдкой изловчившись, наливал водку в стакан, из бутылки в сумке, маскируясь под минералку, а она уморительно, шаловливо смеялась, и я, употребив налитое внутрь, под ее смешок, поощрительный, поддерживающий, чувствовал себя упоительно, расковано, счастливо.
Я, заканчивавший второе десятилетие своих плаваний по морям, в изнурительном одиночестве и терзаниях духа и тела, после полугодового прозябания на берегу, снова был направлен и определен в очередной рейс, на этот раз в морях северных, холодных, но с заходами , регулярными, в родной порт. Так вышло, так получилось, но я особенно не роптал, не сетовал на судьбу. И вот в подготовке к плаванию немалое значение имело обеспечение… себя на будущее, на месяц, или два – спиртным. Неприятности, напряженный ответственный труд медика вдали от берегов, да и просто, для пищеварения, требовали этой малой и немаловажной разгрузки, нервного состояния. Поэтому я и брал, пару бутылок, для проноса через проходную; литр, что разрешалось по нормам отвертеться, если попадусь…. Но конечно, никогда не попадался. Сумку у меня не проверяли...
Она отогрелась, разомлела, щеки ее слегка тронулись румянцем и мне захотелось прижаться к ним, почувствовать их жар, теплоту… Я уже делал прозрачные намеки поехать ко мне. Она впрямую не отказывала, но и давала понять, что в первый раз, со встреченным ею мужчиной, она позволить себе этого не может… Не так воспитана. Я с ней внутренне соглашался, и умиляясь, любовался ею все больше… И то, что она теперь появилась в моей жизни, стал внушать себе, что именно ее я наконец-то дождался, за этими перевалами времени, с июля, конца лета, всей осени и начавшейся зимы, Нового и Старого годов, и вот – коснулся, зацепился, закрепился. Шансов уже не оставалось. Уходить нужно было в море через два дня, время поджимало, и я, приосанившись и чуть заикаясь, признался обо всем этом и она, болтавшая до этого без умолку… замолчала. Во мне бушевали чувства – она стала такой осязаемо близкой, понятной, желанной, что когда я на выходе, на лестнице обнял ее и остановил властным и уверенным поцелуем, то она не противилась тому, а лишь только прильнула ко мне, - страстно, горячо, призывно… Главное было совпасть, и не только интересом, интеллектом, духовностью, но и ясностью, яростью желания. И это я - уловил, заподозрил, осознал…
Приехав домой, в свою холостяцкую берлогу за городом, я не сразу принялся за разборку вещей, а долго еще ощущал сладость ее помады на своих губах и передергивался. Все же прикидывал – что еще брать, что оставить. Основный багаж, в большой сумке, уже был отвезен. Удобства такого не испытывал давно. Все предыдущие рейсы, почти все, приходилось тащить эти баулы длинную утомительную дорогу, с пересадками , с одного транспорта на другой, выволакивать из автобусного чрева, на пограничный пункт, потом опять обратно, унизительные предъявления таможне, дальше - аэропорт. Редко бывали самолеты чартерные, прямо в порт, где стояло судно. Всё на перекладных. В ремонты в Балтию поезд, один автобус, поезд другой, опять автобус, уже до места… К ночи глубокой управившись, тревожно, по обговоренному времени - позвонил. Поделились обыденным, вспомнили прошедшие праздники Крещения и тут она рассказала, что купается в морозы. Я обомлел сходству. Сам иногда окунался в холодную воду, купался по осени и весной и вдруг она прорвалась жалобами на своих детей и неудержимым, оглушающим под моим ухом у трубки, пронизывающим всю мою душу - рыдающим плачем. Вместе с ее слезами прорвало запруды и у меня – мне захотелось ее жалеть, гладить, успокаивать, любить. Да просто прижать в любое время ночи, и не испытывать отвратного ощущения покинутости, заброшенности, одичания. Уговаривать ее долго не пришлось. Послезавтра, 26-го, она будет с суток и приедет в город вечером. Нет в часов пять. Пораньше. Я ее встречу. На остановке.
Предрейсовое состояние на судне – особое. Всё пронизано этими вопросами - когда и во сколько. У меня же – ответственное и важное задание – оформить санитарный отход. Это значит – предварительно собрать все санитарные книжки, да чтоб соответствовали судовой роли и расположить их в таком же порядке. Потом выправить пропуск, в торговый порт, где эта пресловутая санитарная служба. Переться туда, лебезить там. И вспоминать случаи и работников когда то работавших. Все таки стаж…
Мы появились в моей халупе где то около шести. И все шло четко правильно, логично, последовательно… Но где то около девяти все стало сбиваться. На поцелуи она еще отзывалась, хоть и они стали пореже, и вот к полуночи проявилось у ней резкое сопротивление моим притязаниям, а после и вообще – едкие высказывания в мой адрес, ядовитые замечания, буквально сбивающие меня с толку. И я стал понимать… Что не представляю собой никакой выгодной для нее перспективы, отсутствие обоюдного интереса, полное охлаждение начавшихся вроде бы чувств. Или она уже все взвесила, оценила, продумала, проанализировала. Я ей не гожусь. И не стоит поэтому, и начинать… И меня… чуть покачнуло… Понесло… Невольно непроизвольно я стал произносить те самые главные слова - признания, уверения, предложение. Меня будто заколдовали. Я боялся, что все кончится не начавшись и я растерю все эти передо мной ее прелести – правильные слова, умные речи, чуткие уши ( она умела внимательно и понимающе слушать), внимательные глаза… Было неясно, непонятно, - отчего такое отчуждение, отторжение. И поймал себя на спасительной для себя мысли – что это своеобразная, хоть и опасная и коварная, но только лишь игра, временный искус, чтобы раззадорить , распалить меня, а потом уж… Но и это было неправдой. Она буквально стала увертываться, отбиваться от меня своими руками. А время уж зашло далеко за полночь, она причитала, чтоб уехать но как вот ей добираться в такое время в город за другим, в одиночестве, в запретную зону… Опустив руки, измученно повалившись в кресло рядом, я и сам не знал, что же теперь делать и дальше предпринимать. А Наталия встала и перешла в комнату (мы сидели на кухне). Меня заколотило, я подумал .что она, наконец, смирилась, покорилась, но она даже не намеревалась прилечь или присесть, а просто стала обозревать книги, во множестве расположенные на полках. И вдруг, перебрав несколько корешков, взяла в руки томик Бабеля! Никогда, никто из всех моих знакомых женщин даже не пытались не то, что снимать и раскрывать книг, а некоторые вообще, не «видели» этих любовно уставленных полок. Лишь первая жена интересовалась ,да и то потому , что отец ее, мой тесть, страстно восхищался автором «Конармии» и «Одесских рассказов», с брызжущим юмором вспоминая похождения Бени Крика. И вот Наталия, просит дать почитать ей этот томик, с собой! Значит , он рассчитывает еще встречаться со мной, а что сегодня противится так это природа ее, робкая, стеснительная не может решиться и покориться мне… а я уж было приготовился к отказу от неё… И все же о книге пока молчу, а она оставляет ее и снова переходит на кухню, усаживается на свое место. Может она снова так испытывает меня и я внутри решаюсь, что книжицу ей отдам. Что там потеря томика из комплекта? Хоть я и долго искал его, белую коленкоровую книжицу из двухтомника, ну да что там – ценности прошлого века…
Итак, снова эта неясная, неопределенная пауза, затор перед чем, перед обозначившимся, нашим разладом? И я в изнеможении и бессилии, оставшись в комнате, повалился на разложенный диван и глотал появившиеся откуда то, невольно возникшие, непрошенные слезы. Конечно, она не должна была видеть моей слабости. Я и сам удивлялся такой появившейся во мне плаксивости. Ну а если представить весь трагизм и ужас перспектив? До каких же таких пор все это может продолжаться? Невнимание, непонимание... И сколько же еще судьба будет мучить меня?!. Измываться… И обрету ли я когда-нибудь свое счастье, - настоящее, действительное, семейное. Но нужно было успокаиваться и организовать как то этот оставшийся отрезок ночи.
Я вышел к ней опять и стал почему то готовить кофе и снова взялся за сигарету. Она молчит. О чем то думает. Прикидывает. И вот, кажется, остыла, просит налить ей чаю, зеленого. Начинаю рыться в навесном над столом шкафу, там вроде где то затесалась упаковка. Нахожу и вот – соскальзываю неприметно и касаюсь ее лица, щеки. Она отвечает на поцелуй, но вяло холодно, отчужденно. Ее глаза на уровне моих прямо таки пронзают меня:
- Так что же все таки ты такое сказал?
Не вспоминаю. Я много говорил и нес почти что бред, что и люблю ее и хочу жениться. Но она продолжает:
- Ты сказал, -« зачем я тут появилась». Так? – и снова сверлит меня взглядом – Хорошо, что еще «не приперлась…»
Да, раздосадованный ее неуступчивостью, я выдал такую неосторожную фразу, оскорбительную для нее, нелепую, необычную, потому что до этого так с ней не обращались. И вот мы – я с извинениями , она с упреками - опять провели еще часа полтора.. В конце третьего часа ночи, она снова повторив глубокомысленно и с растяжкой, «та-а-а-к», - засобиралась домой. Городское такси не соглашалось ехать, в такую даль, - мой поселок хоть и аэропортный, но далеко за городом, да еще ехать через весь его и дальше, в зону запретную. И Наталия стала названивать снова и «качать права». Наконец, она добилась своего. Оставалось минут 20-30, чтобы собраться, выйти, дойти до оговоренного места, где ее будет ждать машина. Она даже намеревалась уйти одна, что я ей никак не позволил, срочно стал одеваться сам, проводить. Конечно, ее нужно было поддерживать, чтобы она не упала на скользкой зимней дороге. В другую руку я взял ее пакет. Машина, уже стояла, ее было видно издали, водитель даже вышел из машины, чтобы осмотреться, в непривычном для себя полусельском пространстве. И тут произошло неожиданное. У дверей, я думал, что холодно расстанусь, простым кивком головы, а она крепко прижалась ко мне, обняла, мы опять соединились в поцелуе, не прощальном ли(?), и она опустилась в салон, я хлопнул дверцей. А ведь еще несколько минут назад, она уверяла, что у нее есть поклонники и на мне одном свет клином не сошелся.
Когда я вернулся домой, на часах было 3-05. На судне нужно появиться по приказу в 8-00, но я отпросился у капитана, за четкий без запинок оформленный «санитарный отход», и он разрешил мне прибыть на час позже, к девяти. Учитывая, что на борт мне добираться нужно было больше часа, а то и полтора, то мне оставалось отдыхать не более трех часов…
Отход, назначенный на десять утра, произошел только около двенадцати ночи. Томительно, нервно, с проверками, отметками, выяснением, обсуждениями, время протянулось до целых четырнадцати часов. В аптеке обнаружили ненадежно спрятанное недозволенное, и долго, мучительно оформляли протокол изъятия, писалась объяснительная, докладная… Наталия точно не знала, что я ухожу сегодня и вот когда я сообщил ей об этом, то почувствовал как она была обескуражена и расстроена – было заметно по ее сожалеющему тону, и это было невыносимо, слышать с милыми трелями ее поникший, чуть тронутый от недавней простуды, с хрипотцой голосок и почти всем своим напрягшимся душой и телом, физически ощущать свое желание и угадывать ее стремление и думать все таки успокоено и довольно, что все произойдет правильно и встанет на свои места. Хотя еще сутки назад, в такой же поздний ночной час я мысленно уже расстался с ней, а вот теперь был уверен до конца в ней с легким сердцем и надеждой ушел по воде, мимо ее города, стоявшего со своими огнями, разбросанным по сопкам коробками домов, мимо строя кораблей на рейде, по тихому ровному заливу и закачался в легких волнах отрытого моря. Прощаясь с ней, я надеясь ненадолго, я решил про себя что успел таки вскочить в последний вагон случайного ночного троллейбуса, впритирку втиснуться в запоздавший, с гулом возбужденной и уставшей поздней толпы…
В рейсе, хоть он теперь и проходил в иных широтах, не покидало ощущение наконец-то обретенного дома, блаженного спокойствия привычной среды. Типовой проект судов, на которых я ходил последние несколько лет, представляло собой следующее. На палубе главной, где парадный трап, салон-столовая команды, она же место собраний и телевизионная, есть каюты основных членов обслуги, и помещение амбулатории, чуть в стороне изолятор. Повыше, каюта для врача, и другого комсостава, тут же их место приема пищи – кают-компания. Еще выше – жилище старших на судне – кэпа, старпома, старших механика и электромеха, старшего мастера лова, а также - начальника радио. Чтобы себе разнообразить скучнейший, без обязанностей на каждый рядовой день режим, приходится его устраивать как можно интереснее. В амбулатории работа на компе, в каюте врачебной отдых до и после ужина, в салоне – «снятие пробы» и тут же обед, почти постоянное посещение библиотеки, переборка этих книг по десятку и более раз, а в кают-компании вечером - киносеанс , просмотр фильма , святое и важно-нужное дело – полтора часа, а то и больше - видеоинформации. Без нее можно сойти с ума.
Потому что думы и мысли, воспоминания и прикидки будущего завладевают тобой, постоянно гложут, захватывают тебя целиком и нет никаких сил от них отвязаться, отмахнуться. Я никак не думал, что так зациклюсь о Наталии. Старался отвлекаться. И попутно вертел в голове долго мучившее меня воспоминание об одной встреченной мною женщине в больнице, где подрабатывал перед Новым годом. Такое стандартное правильно красивое лицо, чуть тронутое уже годами. Но не постаревшее, нет, а застывшее в своей стандартно-восковой красоте, надолго, замазанное питающими масками. И это недовспомненное мною давало беспокойство душе до того последнего дня, вернее утра, перед отходом, когда я встретил в автобусе Славика. Он ехал с дежурства, на скорой помощи , той самой райбольницы пригорода, где я и подрабатывал. Я с ним трудился когда то в городской службе, лет с десять тому назад, да так и встречался с ним, иногда, на работе, в кабинетике, угощал заграничным кофе. Он заметно пополнел, и уже не напоминал того шустрого паренька, бегающего по этажам с аппаратом ЭКГ, пленки с которого он тогда уже наловчился быстро и качественно снимать. Так вот, именно в автобусе, когда я ему напомнил приметы и обличье той фельдшерицы, привезшей как то, всего то один раз за мою работу в два месяца и десяток дежурств, одного больного и четко расписанный сопроводительный лист – направление и оставивший меня наедине с этими мучительными приступами воспоминаний… Я догадывался, что это с того времени когда я работал когда то со Славиком, но вот вспомнить никак самостоятельно не смог…
Да, это была Старикова. И я вспомнил все. Сразу, явственно и четко. Будто включился ранее недоступный файл, и открылась ячейка, в мозгу.
Меня поставили с ней работать - врача, когда то трудившегося на скорой, но потерявшего знания и навыки , - за восемь лет морских скитаний. Во мне сработал инстинкт самосохранения, и я срочно, не для денег, устроился на одну из городских подстанций. И вроде субординацией я считался повыше, но вот по штату я не выходил вперед – и она меня наставляла, поучала, вразумляла. Она была незамужем, а я свободен, причем в самом горячечном, еще неостывшим от семейной жизни , состоянии. И мы – целовались… В кабине лифта, пока он нас поднимал на вызов. Это была единственная возможность, когда мы оставались одни. Все другие места, естественно, не подходили – комнаты отдыха фельдшеров, или врачей, коридоры, холлы, крыльцо, куда выходили покурить… со Славиком... Потом меня поставили со Славиком, и у него то я, наконец-то выведал все интересующие меня сведения о симпатичной фельдшерице, в деталях и подробностях. Она отшивала всех. Эта ее броская красота притягивала каждого, кто по статусу и по возрасту более менее подходил ей. Кто то быстро ее раскусывал, а и кто то, ослепленный ее красотой, даже делал ей предложение. Один врач, прямо на смену, принес ей цветы и шампанское, на крыльце при всех попросил руки, так она ему рассмеялась в лицо, выкинула букет и разбила бутылку. От позора доктор перешел на другую подстанцию. Тот случай произошел давно, года с три тому назад до моего появления, и поначалу все от нее отвернулись, и она поняла, что совершила оплошность, но время шло и постепенно все забылось,- текучка штатов «скорой» как нигде особенна заметна. А Старикова подыгрывала признаниям и предложениям, напропалую всем – кокетничала. И в конце концов завела роман с одним немолодым доктором имеющим свой клинику, собственную, но который был женат. Она от его понесла, но неудачно. От внезапного выкидыша чуть не умерла и вот пристроилась уже года с два работать на этой периферийной, отделенной и отдаленной от города «скорой», в поселочке, приписанной к райцентру. И стала жить, - Славик за достоверность своих слов ручался,- с тихим и незаметным, будто пришибленным немного, молоденьким фельдшером. Он тоже пристроился работать с ней. Впрочем, штат они укрепили, категории у них обоих были высшими и опыта им было не занимать… Хорошо, что я быстро тогда расстался с той «скорой», южным филиалом, досрочно ушел в очередной рейс. Потом на «скорую» уже не принимали – требовали сертификат. Так я был отсечен – полжизни проработал и не имею права… Но нашел себе позднее нишу – в приемных покоях.
Единственное судно флота, которое имело разрешение на заход в родной порт, пришло с полными трюмами груза через три недели мойвенной путины. Мы договорились о встрече через день. Раньше она не могла, дежурила суточную смену. Та же встреча у автобуса, так же на такси и в моем доме через сорок минут после «шашечек»… Но теперь всё по-другому, по решенному, затаенному и даже глаза ее светятся. Она доверительно сообщает, что сына, четырнадцатилетнего, отправила на ночевку к отцу, бывшему своему… Значит она всё решила для себя. И для меня…
В постели она повела себя своеобразно. Властно взяв обхватом удовлетворяющий ее орган, мое «хозяйство», она его уже почти не выпускала его из цепких своих рук, и повторяя – «это мое…». Наши тела слились, она на высоте наслаждения застонала, по жадному, неистово, утробно, и долго еще потом дрожала, остывая, а я был на высоте счастья, которого давно, да и никогда, наверное , не испытывал – соединения с избранной в душе и в сердце, потрясшей тебя женщиной, -искусной, привлекательной, манящей…
Наутро обратно поехали вместе, по дороге остановились в районном городке, где была старинная церковь, набрали той самой , крещенной воды, в которую окунались месяц назад. Светило ярко, отражаясь на февральском снегу, впервые за зиму, низкое полуденное солнце, я и, жмурясь и блаженствуя, но растворялся в этом сверкании дня , прижимая и ощущая ее руку сбоку в сидении полупустого салона автобуса, мчавшегося от райгородка…
Что я предчувствовал, то и произошло. В конце промысла-цикла, трехнедельного, я выяснил у второго штурмана, ведающего перечислением суточных, что он, собака, на меня сведения не подал. Это случалось регулярно, во всех буквально рейсах, и этому я не удивился, но и естественно - огорчился. Таким образом, 12-го в понедельник, в день прихода, денег на карточке у меня было «ноль» и в лучшем случае я их мог получить 14-го, вечером, но фактически желанные цифры на экране банкомата я увидел только 15-го, днем. Таким вот образом осложнилась моя встреча с Наталией. Я ей, о своих невзгодах, конечно, не говорил, но и от голоса ее повеяло холодком, который был мне неприятен, необъясним. Она призналась, что сегодня, 12-го, у нее неотложные дела, а вот завтра она выезжает из своего городка в областной центр, за покупками. Мы договорились о встрече.
С пятисоткой в кармане, занятой у приятеля на судне, я ее ожидал в вокзальной забегушке, где она все таки, после долгих уговоров, появилась, с кучей пакетов в обеих руках и с молоденькой субтильной девушкой. Конечно, я встал, приветствуя их, со своего занятого в углу, со скудным заказом, рассчитанным на двоих, столика - мы даже обнялись. Она являла для меня новой зрелище. В оригинальных курточке и под цвет ей, еще более выразительных брюках, с новой прической, яркой помадой губ, искусно наведенными глазами. Девушка, бледненькая и худая, с каким то болезненным лицом, оказалась ее дочь. Она капризно захотела пиццу, на что я прытью ринулся к прилавку, Наталия тоже от этого не отказалась, а к взятой мною сотне грамм коньяку не притронулась и мне пришлось, почти без закуски, употребить полный стакан. В голове закружилось и я уже не так обреченно и с горестью вспоминал полное отсутствие у себя средств . Оставалось только сорок рублей, чтобы доехать до дома. Что я буду делать дальше – не представлял. Но держался я бодро и, - о чудо!- Наталия отвечала, что именно 15-го, послезавтра ,она будет свободна и вполне может ко мне приехать. Я только не придал значения и пропустил мимо ушей ее добавленное – «посмотрим…» Все таки долг свой я выполнил до конца – посадил их в переполненный по случаю конца рабочего дня в «пазовский» автобус, сумев пролезть вперед всех, извиняясь всем подряд и заняв лучшие в салоне места. Выгорело даже несколько минут постоять наедине с дочерью , я пытался кое что выяснить, каким-нибудь боком, отношение и настроение матери по отношению ко мне с удовлетворением отметил , что не выяснил ничего. Но, может быть, дочь была предупреждена о моих расспросах – не давать комментариев. Ей было лет 20, несмотря на внешне меньший возраст. Она только что закончила институт, по факультету менеджмента, но не определилась с работой, ее нужно было куда то пристраивать, и пока она советовала мамочке устраиваться на вторую работу, отчего та возмущалась и мне о том – жаловалась.
И вот это долгое томительное ожидание - двух дней. Позвонил ей днем. Она не отозвалась. Потом еще – позднее. Время уходило, отдалялось…
«Дети не помеха» – затасканная фраза брачных объявлений не соответствует реалиям. Они то , именно они, становятся главным препятствием, тормозом отношений. Они – м е ш а ю т. Их не отодвинуть, от их не отречься. А у Наталии , кроме дотошной дочери еще и сын, 14 лет, не менее избалованный. И не только своими запросами, но и внешним видом, как бы в противоположность сестре. Мать его раскормила булочками, оградила от физических занятий и он при своих 150 сантиметрах роста уже достиг ста килограммов веса… И мама не знала, что с этим делать. Пришлось выложить строгую систему борьбы с ожирением которую я затвердил еще с студенческих лет… Но вот уже в десятом часу вечера, когда потерял всякие надежды с ней поговорить, она отозвалась… приехать не сможет… На 16-е, утро опять был назначен отход и закупленные продукты и изысканное вино пришлось оставлять для сына, который имел от моей квартиры ключи…
Значит я был ею от себя – отсечен. Однако надежды малая толика во мне еще теплилась. И в изнурительные день и вечер отхода, с переносом часов, отдалением срока, списания тут же залетевших матросов, поисками им санитарных книжек, с их пьяными заплетающими языками, одутловатыми лицами… И вот тут ее звонок. И ее как будто прорвало. Она мне высказывала все укоры, все упреки, разочарования и я грузился этим обвинениям, они придавливали меня, чугунеющими ногами к палубе, я валился в кровать, еле до нее доплетаясь, смотрел в потолок. И в таком настроении уходить? Она же понимать должна, бывшая жена моряка!.. Нет, ей надо было меня раздавить, растереть, изничтожить. И за что!? Она мотивировала все свои осуждения так изощренно и аргументировано, что я ничего, ну ничегошеньки не мог возразить в ответ, ни защититься как следует, ни оправдаться достойно. То есть если пытался обратить в шутку (а так и было), что назвал ее голос ,с хрипотцой «пропитым», или оправдывался за появление свое на сайте знакомств, то она , еще больше и сильнее изгаляясь и обзываясь, находила такие убийственные доводы и резоны, что мне становилось не по себе, от ее резкости и напора, что даже не мог да и не хотел ничего возразить. Мне просто хотелось слушать ее голос и сладко томиться от этого, с настоящим садомазохистским настроем. Но вот зашаталась палуба под ногами, закружилась голова, подкатила тошнота – мы вышли в открытое море, связи больше не было.
- 2-
Надо было жить и существовать дальше. И чем больше нанизывалось сожалений от того злополучного мартовского дня отхода, чем дальше отдалялся тот скандал, они уже вспоминались не с такой безнадежностью и мечталось, что еще все образуется, наладится, сбудется. Попутно меня посещали в том спокойствии беззаботности и бескрайности пространств и времени – другие воспоминания. Осень прошлого года. Упущенные тогда, или – обретенные – возможности - побед, поражений? Больше двух лет общения со сводницей-свахой Катей в городе, где когда то учился и пытающийся я обрести там пристанище , покой. Искренняя, обязательная, проникшаяся ко мне владелица брачного агентства, предлагающая даже своих безмужних родственниц. Сначала то была бездетная, но довольно симпатичная бухгалтерша. Но странноватая. Слабая на слезы, на постоянную готовность замкнуться в своей неадекватности, очень закомплексованная и нервозная. Другая была та самая родственница, разведенная, с кучей детей ,и даже не своих, от сестры, зацикленная на их воспитании и сохранении. Третьей оказалась ретивая и самовластная предпринимательница, разъевшаяся и растолстевшая. Тоже меня не устроила, еле выдержал и сбежал, как только представилась возможность. Но вот прошлогодний поезд из Вологды на Архангельск, к очередной пассии из катиной последней обоймы. Да из него, из вагона того поезда, в плацкартном купе. Она была предпринимательницей, но «молодой», и я отчего то четко запомнил возраст, 39. Наверное, это предельный для категории «молодых». Она в составе группы ехала на семинар. Шумные непосредственные и веселые ребята и девчата полночи спорили о своих делах. А Оля, степенно взобралась на верхнюю полку и, справляясь со своим насморком, слегка, но мило – сладко посапывала. Потом, приспособившись, задышала ровнее, тише. Я так проникся к соседке, так мне было отчего то хорошо и уютно рядом, что я только очень поздно об этом понял, а потом безнадежно и запоздало жалел. Успел еще, от нее узнать, что работала она раньше в банке, и имеет двоих взрослых детей, но вот дальше – не продвинулся. Нет, до сих пор вспоминаю, так она мила была и непосредственна. Совсем слегка, чуть-чуточку полноватая, с черною в смоль прической. Какими то невидимыми флюидами, разрядами , она обволакивала своим обаянием, и все больше и сильнее, а я наполнялся какой то непонятной нежностью к ней И теперь еще, до нынешних дней, жалею, что не выпросил у ней номера телефона и уверен что она бы его дала. Уж не от того ли, что ехал опять же, к очередной своей невесте, которая и должна была меня встречать на перроне и это утром произошло. И я безнадежно лишь опрокинул полный сожаления взгляд в сторону толпы приезжих деловых молодых людей со всего Северо-Запада, и отыскал глазами лишь потом, с мобильником над ухом ( мы сразу не нашли друг друга и она искала меня) , - складную миниатюрную женщину.
Встречавшая меня отличалась от всех предыдущих «невест». Катерина, отчаявшись от всех моих предыдущих обломов, отыскала мне самую надежную и верную кандидатуру, Наталью Михайловну, ни много ни мало – зам. главного врача по экономической части детской поликлиники с окладом в сто тысяч. Вдобавок он имела «Тайоту» престижной марки, эдакий броневичок с четырьмя приводами. Она меня к нем и подвела. Открыла заднюю амбразуру этого пикапчика и я всунул туда свою располневшую за поездку сумку, заполненную в основном, конечно, книгами. Мы поехали в окраинный район, с причудливым сочетанием рядов высоток и маленьких извилистых улочек частных домишек вдоль узенькой речки с деревянными мостками. Наталья жила в трехкомнатке на восьмом этаже, - естественно, отделанной в евростандарте. И вот –поздний завтрак или ранний обед, переходящий в такой же ужин. Приезд я подгадал на субботу и потому никуда не торопились и не спешили, обстоятельно прикидывались, примерялись друг к другу. Потом – прогулка на базар, а затем – в супермаркет, естественно опять на машине и снова потом – застолье до позднего вечера, освоение в новом для себя месте и дальше - естественное. После нечаянных вроде объятий и легких поцелуев наконец наши «уста слились» и мы оказались в постели. Чудес или высот чувственности я не показывал и не доказывал, с трудом себя отважил на пару актов, вымученных с длинным между ними, до полночи, интервалом. И все это происходило так заезжено, и так принудительно-обязательно, обыденно и пусто, что я, измученный больше морально, чем физически, попросился досыпать в другую на диванчик комнату и за полный переживаний и выяснений наших отношений и позиций день и после полубессонной ночи в поезде, провалился в спасительное забытье. Разбудила она меня ранним еще, около восьми часов, утром, тронув за плечо. Ей нужно было куда то срочно ехать или это она придумала... Но и вот она меня – выпроваживала! За оставшуюся ночь, мол, все взвесила, передумала, оценила, поняла и решила, что лучше ей «остаться одной». Это для меня был не только чувствительный моральный удар, но и крайне невыгодное и неловкое обстоятельство обустройства заново. Снова нужно было перепаковывать сумки, искать какое то себе жилье, ведь билет на поезд у меня был неделей позже и в сложное время начала осени было не так то просто достать, да и еще удобное место, в вагоне на сегодня… Она согласилась меня довезти до квартирной гостиничной конторы, услугами которой я не раз пользовался. Такое отвратное состояние, отвернутого , раздавленного этим ее решением, когда мы ехали в неплотном утреннем строе машин воскресенья. Контора мне жилье отыскала быстро и уже через час после появления там я был на новом месте, лежал на продавленном диване в обшарпанной и облезлой квартире-однушке и думал о дальнейших своих действиях, планах…
Если бы я мог излечиться от любви к ней с помощью глауберовой соли, как это предлагал доктор Крупов у Герцена, я бы – согласился. Но вот все дело в том, что это не помогло бы очевидно, а я ничего не мог поделать, как только не вспоминать и не думать про нее. Ровно через месяц после отхода, в середине апреля, мы зашли в небольшой городок Фарерских островов для сдачи там рыбы. Я послал ей эсэмэску. И она ответила мне - восторженно и призывно, будто бы и не было этого потока обвинений, отверженных от меня слов в марте. Но в меня уже вселилось странное и противоречивое чувство отторжения от нее. Чем больше я хотел, чтобы она со мной общалась, тем сильнее и бесповоротнее я себя отговаривал от нее, и в душе, все больше смиряясь с этой мыслью почти что до конца, до предела, - успокаивался. Я сумел бы, еще раз , наяву, побыть с ней, насладиться ею, чтобы потом, я уверен в том окончательно , разорвать и расстаться. Потом мы снова отправились на трехнедельный промысел, что было очень удивительным, непривычным для меня, потому что раньше я ходил на юге у Африки и там набирали груз и месяц, и полтора, и больше времени, а здесь , на севере, будто черпали рыбу и уже через полмесяца набивали мороженными с рыбопродукцией коробками отсеки и карманы до положенных двух тысяч двухсот тонн. В следующем мае, начале и конце, мы еще два раза заходили в один и тот же порт Фарер, чтобы уже оттуда, в двадцатых конечных числах месяца, с ближнего аэропорта, улетать чартерным самолетом в родную сторону – сначала до норвежского пограничного пункта, а оттуда автобусами - до дома. И вот в эти то последние недели, а то и дни, и уже часы, когда мы катили в экспрессе в зоне, доступной для телефонов, по шоссе, сухому и гладкому от раннего наступающего лета, я наконец-то ей позвонил въявь и услышал ее милый и радостный, как показалось., и такой приятный и родной для меня голос.
Я воспрял надеждой, душа снова, опять и опять стала переполняться – а может все таки, мне ее удастся перевоспитать? Ведь нравится она мне, что то такое особенное в ней есть. Правда, не определить никак…что?
За ворохом дел и забот, которые всегда наваливаются по приезде, уже следующим поздним вечером я выбрал время, чтобы позвонить ей во второй раз. И после , через сутки, опять разговаривал уже вполне уверенный, что буду теперь договариваться о конкретной встрече… Она меня окатила. Ушатом холодной воды. Отказалась ехать ко мне наотрез, и не объясняя причин, связь телефонную прервала, - на звонки не отвечала. Терявшийся в догадках, волнуясь, снова и снова, я набирал ее номер и все-таки дозвонился, но лишь для того, чтобы выслушать про свои грехи опять, незначительные на первый взгляд, но выраставшие у нее до колоссальных и убедительных размеров. И все, все – вспомнила. Во-первых, опять про этот злосчастный интернет, зачем полез опять на этот СЗ ( сайт знакомств), тот же где и познакомился с ней, а ее, даже проигнорировав, даже как бы не замечал. Имел ли я на это право? Да, - неправ… Наверное… Но там же есть переписка не только любовная так называемая, но и деловая. Просто, интересные знакомства. А что мне еще нужно было делать? Я, за месяца никуда не входивший, полностью без Инета, один-одиношенек, ошалевший от дефицита общения в рейсе.
И все же я был доволен. В каждом плохом событии есть свои положительные стороны. Я давно уже понял, если бы подобное и произошло, - примирение с ней, - я бы не ступил, без ее соизволения, ни шагу. Она не сдерживалась в оценках и это была главная, по- видимому, ее ошибка. Она сама потом в том признавалась, что не сдержана, что слишком требовательна, и страдает от этого. Но и это меня не успокаивало. Напряжение постоянного ежесекундного ожидания ее упреков и разносов явно не устраивало, сама душа и тело, будто бы изготовившаяся к прыжку, была вся в напряжении, измоте…
Собственно трагедии, или тем более катастрофы, когда я лежал а диване в однушке после изгнания меня Натальей, вовсе и не произошло. Я подстраховался. Еще до выезда из дома познакомился еще с одной из этих же мест и даже, кажется, не на шутку, - увлекся…. Она между прочим и что немаловажно, тоже звалась Натальей. Так вот, я спланировал в любом случае попасть к ней, в случае, если даже прилично расстанусь с Натальей-1. Позволю ей проводить меня и даже посадить в поезд, а сам с него на следующей пригородной остановке сойду и домчусь на автобусе или даже на такси, - к Наталье-2. Теперь же я избавлялся от такого виража- авантюры и со спокойной совестью поехал в соседний город-спутник, предварительно договорившись с ней и наплетя ей про корректировку планов и сроков… Но и в той второй моей надежде я на другой уже день разочаровался, обнаружив у ней пустоту, расчетливость и тоже намеревался сбежать лишь выжидая удобного момента, как получаю вдруг эсэмэску от Натальи Первой с просьбой вернуться и обещанием не повториться. И я - вернулся! Сбежал сам из городка , на ночной почти автобус, и в нем, изображая снисхождение и всепрощение, понимание момента пообещал приехать к ней на следующий же день ибо сейчас не могу - квартира - оплачена. Она, может, удостовериться, прикатила на своем транспорте рано утром сама, я погрузил свой багаж, мы отправились на ее работу. Потом , уже осмысленно и с прицелом пробыли вместе еще пару дней и трое ночей и она меня отвезла с моим скарбом точненько на вокзал, к отходящему поезду. Приличия были соблюдены, разногласий не обсуждали… Мы побывали даже у ее матери, в окраинном домике, ремонтируемом не без претензий, со всеми подобающими удобствами… Потом сходили на концерт джаза, традиционно собирающего осенью в этом городе лучшие силы.
Странно, но возникает череда одних и тех же имен, будто на парад выставленных - «кто лучше». То Оли сплошные, то - Аллы подряд, то Татьяны – в очередь, или – Ирины… А теперь вот, уже второй год – Натальи.
Я успокаивался. Лихорадка моя проходила. Приступов ее я уже не ощущал. Или я сам ее, волевым усилием – остановил. Бывает так – длительная и неутихающая боль в течении дня, или ночи - особенно на сменах моих, на работе в приемном покое, она так приедается, становится тупой и гудящей, нудящей и уже не ощущается неудобством, и к ней даже привыкаешь. Но вдруг , неожиданно, боль отпускает, разом и подчас не замечаешь и упускаешь момент исчезновения, этого благостного перехода в состояние нормальное, адекватное…
Я еще раньше так думал, возникала такая шальная мысль, что это у Наталии, будто бы ждавшей меня из рейса, такая игра, замаскированная проверка моей «вшивости». Но чем дальше отдалялось время от моего прихода и чем реже мы иногда перекидывались словом, тем более я обнаруживал и убеждался в самой сути и неотвратимости происходящего разлада – из-за ее характера, ее высказываний, ее устойчивого непреклонного повеления и образа мыслей… Она методично и последовательно выдавливала остатки моего чувства к ней… и полностью его – уничтожила.
Начался и продолжался июнь, время катилось за его половину , люди разъезжались в отпуска , на юга. Жена одного из моих давних приятелей собралась к родственникам в Питер и оставляла на мое попечение своего шалопутного мужа. Отчасти шуткой, отчасти серьезно, но она просила навещать своего «Лексеича», ибо он, оставаясь на пару недель один и без призору , откровенно скучая, мог «запузырить» или проще - удариться в запой. Мой же запой, любви к Наталии, уже заканчивался или почти совсем – проходил, угасал, тлел. Но этого я не осознавал, не замечал и томился даже в воспоминаниях о ней, будто бы и не было вовсе моего помешательства и я вроде стал забывать о ней. И вот в конце июня, в гостях у Лексеича, вдруг заверещал незнакомым номером мобильник и я, не веря глазам, узнал таки знакомые цифры. Нажал кнопочку и услышал до боли пронизывающий когда то меня и теперь тоже милый и завораживающий, с легкой хрипотцой голос… Наталия начала с живостью и простотой. Будто звонила каждый день, а потом предложила напрямки – сходить в сауну. Вот такие финты - после полуторанедельного молчания она вдруг предлагает мне такую невинную забаву. Действительно, я как то предлагал ей побаловаться паром и жаром, но это было еще зимой. И вот теперь она вишь,- вспомнила! Приятель что то говорил и доказывал, отчаянно жестикулировал, а я враз его перестал слышать, оцепеневший и одеревеневший. Так на меня подействовал ее звонок. И я уверил, что как только так сразу я перезвоню ей попозже, - можно? «Можно…» Но опомнившись и очухавшись, я ей не позвонил – ни вечером попозже, ни позднее в другой день, ни на следующий…
Странно и удивительно переменились наши роли с приятелем. Если раньше ему, старше и опытней, я всегда поддакивал, памятуя еще и взрывной характер его, то теперь я сам, хоть и не часто и очень мягко, но гнул свою линию и он теперь со мною соглашался и я нередко так передавал ему свои убеждения. Друг мой, если так с натяжкой можно было его назвать, давно уж был пенсионером, нигде не работал, но активность его не угасала - следил за огородом столярничал. Помогал многим , даже и бескорыстно - в ремонтах, обустройствах, просто налаживал отношения людей – обеспечивал свадьбы и похороны, юбилеи и презентации и всю жизнь участвовал в художественной самодеятельности. Я его слушал – спокойно умиротворенно и привычно отмечая его хвастовство и позерство, и вот тут этот звонок Наталии , вывел меня из состояния равновесия, заставил помимо моей воли трепетаться моему сердцу, беспокоиться душе. Нет, она была невозможна! Она как бы снова перечеркивала мои планы, вторгалась в намерения. Я ведь уже приценивался к другим приемлемым женщинам, мечтал о другом наваждении, если оно свалится на меня… это не лезло ни в какие рамки. Как Черчилль замыслив «немыслимое» в мае 1941-го – навалиться на Россию объединенными силами Англии и Германии. Я пытался отладить отношения с другими. Но те… оказывались еще худшими. Одна , приехавшая ко мне с другого города и которую я знал три года, оказалась в быту такой неприемлемой, до идиотизма, чистоплюйкой, каждую мою вилку или чашку осматривала со всех сторон и подвергала такой обработке, будто собиралась их использовать в качестве стерильной посуды в хирургической операции. Вторая приехавшая тоже не подошла – звонила мне потом каждый вечер и занудливо молчала, ожидая моих восторгов или восклицаний по ее поводу. В общем, - не везло. И тут случился неожиданный поворот судьбы. Меня вызывали из отпуска и посылали во внеочередной рейс, в далекую «страну Африку», говаривал один из моих друзей. Так , помимо своей воли и вопреки планам я вынужден был перестраиваться и отправляться в далекий путь, на поезде и двух самолетах. А ведь в сентябре хотел вообще уходить в другую контору, поближе к родному порту и с частыми заходами домой…
Я прилетел в Лас-Пальмас, курортный городишко Канарских островов, где было вечное солнце, пляжи, увеселения. Но мне было не до веселья, - отвратное чувство потерянности, как перед каждым подобным рейсом, мутило душу, отравляло существование неизвестностями и сложностями автономного плавания в 3-4 месяца, без заходов связи, телевизора, газет… Сплошные качки, несносное однообразное питание, дефицит движений, отсутствие женского общества… И вот , неизвестно зачем мне понадобилось ей звонить? Хоть как то отвлечься? Может быть… Еще раз пощекотать себе нервы? И опять услышать неоправданные и нелестные обвинения и упреки, в свой адрес? Но и это наверное, было необходимо. Именно в одной из бесчисленных кабинок этого города-курорта я окончательно понял бесполезность моих потугов и попыток возвращения к ней. Я и сказал что и подумал. «Что то мне нехорошо, я не могу разговаривать с тобой…» - произнес, не удержавшись. Это был ответ, отмщение , за все терзания, как прямо таки в палаческом 37-м, за помутнения мои душевные, за головокружения слышать ее голос, за колочения сердечные до боли всеохватной, за грудиной, с искрами в глазах…
Когда ожидаешь одно, а происходит другое – полностью веришь в переменчивость бедовой своей судьбы. Так я попал раз на работу в приемное отделение врачом, когда то ведомственной, а теперь ставшей общегородской, муниципальной больницы и лишь только по названию значившуюся рыбацкой. Попал и увяз! Если раньше я в течение суток обслуживал трех, ну четырех больных, то теперь сюда привозили за дежурные 24 часа до пятнадцати, а то и двадцати пациентов, да всех на каталках, на носилках, и некоторых – без сознания, в комах. Это был какой то вселенский хаос, какое то столпотворение, обвал! Помимо терапевтических, кровных «моих» больных, здесь на узком пространстве крохотных приемных комнат толпились больные хирургические, часто травмированные, мешались неуклюжие неврологические и хосписные, отрешенные и безучастные ко всему, мельтешили гинекологические. Я был уже давно не рад, после одного-двух дежурств обреченно понял, в какую западню, испытаний, - попал. Ведь так туда стремился попасть, ходил на приемы к главному врачу и ведущему экономисту, высчитывали мне часы, чтоб я имел юридическую возможность подработать в отпускное для себя время. И вот теперь прервать эту подработку не мог, да и невозможно было отказаться. И потому с безнадежным отупением решил до конца трудиться эти отпущенные мне два месяца до очередного рейса, зажав волю в кулак и заперев нервы эмоций на замок. Так прошел октябрь, начался второй, обговоренный мною месяц и я все еще клял себя и собирался каждый раз на смену как на каторгу. Так было и 16-го ноября, после которого я еще был должен «отстоять» 20-го, и 25-го.
А в октябре в отделении случился тихий переворот. Вместо бывшего заведующего, милого и слегка тщедушного молодого врача встала властная, что было заметно сразу, и грубая, что явно обозначалось, а также самодурная и самовлюбленная дама, Сокольникова. По фамилии я не вспомнил, но как только в первый раз ее увидел, сразу узнал. Четыре года назад я с ней работал в одном из отделений горбольницы. Меня там приютили как дежуранта и я в кабинете врачей переодевался и столовался, а она пришла туда заново, по переводу, ординатором отделения, со скорой помощи, которая входила подразделением в больницу. Она была довольно крупных форм, дородная девица с миловидными и чуть ли не с кукольными чертами лица. Медфакультет универа закончила лет пять-семь назад, имела мужа-предпринимателя с солидной машиной и маленькую дочурку. Естественно, никакого интереса она во мне не вызывала, но поражала ее бесцеремонность, граничащая чуть ли не с наглостью. Так , даже не здороваясь, а не то, чтобы попросить разрешения, она врывалась в ординаторскую в выходной, когда я сутки дежурил и мог даже лежать, отдыхать, с мужем и ребенком не представив их и не познакомив, будто меня на месте не было и вовсе, втаскивала громадный аквариум , устанавливала его, наливала воды, пускала туда рыбок. Наверное, имела разрешение на установку от заведующей, но мне такое вмешательство совсем не нравилось, хотя и мое дело было малое, я был пришлым угловым жильцом… И вот теперь она молча также врывалась в комнату дежурного. Не представившись и не поздоровавшись утром, переодевалась у шкафа. Я пытался свести нашу встречу на шутку и напомнил, что уже знали друг друга. Она не вспомнила. Или хотела сделать вид, что не вспомнила. И вот эта ханжа недоделанная обретает реальную в отделении власть, хоть и эфемерную, пусть и вожделенную, в свои тридцать лет. Но теперь сама на дежурства не становилась, зная все «прелести» оного. А просила меня иногда подрабатывать больше, ставить смену дополнительно, выходить пораньше назначенного запланированного. Я соглашался, но нехотя и вот наступил случай, когда мне нужно было , до зарезу, выйти не с 15 как обычно, а на час позже, с 16-ти. Но и того часа мне не хватило, я был еще слаб после урологического обследования и попросился выйти с 17. Уже был в отделении в соседнем кабинете отдыхал на кушетке, но сумел, собрав силы заглянуть в ее кабинет, надеясь договориться. Она мне в ответ : обещает, - «прогул» и я тут же, не выдержав, в сердцах обозвал ее дурой, дверь закрыл Я приостановился в коридоре и кляня себя за несдержанность, снова толкнул дверь ее кабинета, чтоб извиниться… - она сидела, обхватив голову руками и вся - в розовых пятнах. Видно, никогда в жизни не слышала подобных оскорблений. Я, ни слова ни говоря, дверь снова прикрыл. И вот уже, через час, сидел перед больным в приемной комнате терапевта, строчил очередную историю. И пока писал, краем глаза под документом скорее почувствовал, чем усмотрел, что немного сдвинуто стекло, под которым график, на ноябрь, врачебных дежурств. График был тот да не тот! Моих клеточек, заполненных, на 20 и 25-е, - не было! Эта начальница стерла ластиком мои дежурства, даже не предупредив! Эта подножка мне, подсечка, на первый взгляд неприятная, обволокла меня вдруг таким положительным успокаивающим саваном облегчения, свежайшим и сладчайшим чувством освобождения – от мерзости, скверны и подобострастия находится рядом с той. Я не знал, как и отблагодарить ее за столь своевременное самоуправство. Она сама меня освободила от объяснений с администрацией, потому что я тяготился лишь этим бременем обязаловки отработки. Но, правда, для проформы, - написал докладную на имя главврача, безо всяких последствий, никакой даже информации не получил…
И странно удивительное сходство я обнаружил в поведении Наталии, о которой горевал по разрыву, и той строптивой заведующей. Они никак не сходились, чтобы чем-то быть похожими. А ведь каждая из них страдала начинающимся распадом личности, - каждая в своем роде и в своем качестве.
2013г., октябрь.
Дахла. Марокко.