Небольшое предисловие:
Пояснение: к этому рассказу, как и к нескольким другим сюжетам есть архитектурная аудио-видео зарисовка на моем канале Ютюб ( ссылка на моей странице), так что каждый , кто пожелает увидеть парк Сергиевку, Петергофскую Белку, медных собак и другие петербургские достопримечательности на моих фотографиях, а так же услышать чтение рассказа в авторском исполнении, добро пожаловать!
Я - журналист, художник, автор нескольких книг и сценариев, в течение нескольких лет работаю над серией познавательных рассказов "Истории Петергофской Белки" . Один из рассказов был опубликован в журнале "Костер",вышел радиоспектакль на Радио России ( 15.07. 2017), который можно послушать из архива. Все ссылки есть сейчас в разделе "внешние ссылки".
На Радио Мария Санкт-Петербург вышли в эфир все (пока все) написанные рассказы о путешествиях Белки и их можно послушать, аудиозаписи в свободном доступе. И еще я сделала два слайд-фильма по этим аудиозаписям, иллюстрировав чтение своими фотографиями парка Сергиевка!Они есть на моем канале на ютубе.
И наконец,в начале 2021 года в издательстве "Серебряный век" вышла первая, красочно оформленная, с иллюстрациями и историческими комментариями книга "Истории Петергофской Белки", в которую и вошел этот рассказ так же!
А здесь я публикую рассказ Белки о путешествии в мой любимый парк - Сергиевку, имение герцогов Лейхтенбергских. Историю медной собаки герцога Лейхтенбергского я узнала от необыкновенно творческого человека,исследователя и пропагандиста ценностей этого прекрасного парка, подлинного и бескорыстного хранителя исторического наследия профессора Дмитрия Владимировича Осипова.
Итак, слушайте Петергофскую Белку)!:
Петергофская Белка, медные собаки Максимилиана Лейхтенбергского и тайна Каменной головы.
Ранним осенним утром Белка проснулась в своем домике в дупле дуба, и сладко потянувшись, выглянула, чтобы удостоверится, что погода на улице такая же ясная и солнечная, какой и стояла всю неделю.
Погода и впрямь была прекрасной!
Легкий утренний холодок бодрил, а раннее солнце светило так приветливо, что отправиться в небольшое путешествие было в самую пору.
Сегодня путь её лежал в парк Сергиевка, который находился недалеко от Петергофа. Конечно, Белка могла бы запросто отправиться туда, доверясь собственным лапкам и пушистому хвосту, но осенние дни, хоть и бывают погожими, а все же не так длинны, как летние, в то время как предстояло успеть сделать много важных дел.
Поэтому Белка-путешественница…нет, наша Белка-путешественница не стала звать на помощь уток, чтобы подобно знаменитой путешественнице-лягушке отправиться с их помощью в далекие странствия. Да и странствия были совсем не такие уж и далекие – ведь и Старый и Новый Петергоф являются частями одного города Петергофа.
Новый Петергоф расположен в восточной его части, а Старый в – западной. Когда-то давно, на месте Старого Петергофа располагалось поселение крестьян, строителей царской резиденции, ведь первоначально парк и дворец должны были построить западнее ныне существующего ансамбля. Но затем центр ансамбля был перенесен на восток, на то место, где ныне располагается Нижний парк, и появилось новое поселение строителей. Эти две слободы и получили название Старый и Новый Петергоф.
Белка, чтобы не тратить лишнего времени на дорогу, дождалась, когда недалеко от ворот Петергофского парка остановится автобус, незаметно юркнула в открытую дверь и спряталась под сидением. К счастью, пассажиров в автобусе было немного, и никто не обратил внимания на Белку, решившую прокатиться «зайцем».
Итак, Белка покинула родной Петергофский парк и отправлялась в Старый Петергоф, в бывшую усадьбу Сергиевка, или усадьбу Лейхтенбергских с важной миссией!
Она должна была открыть тайну, связывающую имя великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина с одним удивительным каменным изваянием из ледникового валуна, которое и было расположено в этой усадьбе.
И ей предстояло еще отыскать загадочный валун!
О том, что эта удивительная связь существует, Белка совсем недавно услышала от одной чрезвычайно учёной сороки, когда обнаружила, что огромный камень, на котором она расположилась в парке Александрия, на самом деле – высеченная из валуна каменная скамья. Такие скамьи, как узнала Белка, можно встретить в разных пригородных парках. Была такая скамья и в имении прадеда Пушкина Абрама Ганнибала – Суйде, и будто бы на этой скамье Ганнибал, отошедший от государственных дел, предавался раздумьям о смысле бытия.
– Смысл бытия, в чем он? В интересных встречах, открытиях, увлекательных путешествиях и новых друзьях? – размышляла Белка, стараясь не высовывать любопытную мордочку из-под сидения. – Или в рассказах и красочных воспоминаниях?
Но то, что ей предстояло увидеть в Сергиевке, не было каменной скамьей. Что это было за диво, пока Белка не знала.
Но зато ей было хорошо известно, что на территории Сергиевки живет множество разных удивительных живых существ – ведь это настоящий природный заповедник. Одних птиц здесь обитает около двухсот разных видов. Среди них и зеленый и белоспинный дятел, и лебедь, и выпь, птица, живущая в прибрежном тростнике и по окраске напоминающая его сухие стебли, чей крик похож на рёв быка и разносится далеко по округе. А еще в парке живет одна из самых крохотных птичек – крапивник, которая вьёт свои гнезда в зарослях папоротниках.
Живут здесь и обычные мышки и летучие мыши самых разных видов, и ёжики, но что самое важное для нашей Белки – здесь живет кузина нашей Белки, чрезвычайно учёная и образованная белка.
Она знает всё о парке, потому что общается с научными сотрудниками Биологического Научно-исследовательского института, который с 1920 года и по сегодняшний день занимает территорию и здания бывшей усадьбы Лейхтенбергских.
Учёные охраняют и изучают памятник природы. А белку, как живого и дружественного представителя природы ещё и подкармливают разными вкусными вещами.
Научно-исследовательский институт разместился в здании дворца и прилегающих к нему служб. Так вот, на бывшем Гофмейстерском корпусе, что рядом с дворцом Лейхтенбергских, на втором этаже подвешена специальная кормушка для белки.
Если вы будете прогуливаться по парку – обязательно посмотрите на эту кормушку, и может быть, вам как раз посчастливиться застать тот момент, когда Учёная Белка обедает или завтракает.
Все научные сотрудники любят прекрасный парк, в котором работают и стараются узнать о нём как можно больше. А самый главный знаток парка – профессор Дмитрий Владимирович Осипов, который много лет возглавлял Биологический институт и трудится здесь уже пятое десятилетие.
Дмитрий Владимирович – самый настоящий хранитель культурного наследия. Он отыскал утраченные реликвии усадьбы – статуи, некогда украшавшие террасы дворца, сделал целый ряд настоящих археологических находок, и написал статьи и книги о своих исследованиях.
И – да, остановка автобуса перед дворцом и парком Сергиевка так и называется – «Биологический институт».
Как только кондуктор произнес эти заветные слова, Петергофская Белка стремительно выскочила из своего укрытия и выпрыгнула в открытую дверь. Все это произошло так быстро, что, как и в первый раз, никто ничего не успел заметить.
Зато Учёная Белка-кузина уже давно ожидала свою сестру – ведь ещё накануне она получила весточку о её приезде по птичьей почте.
– Да, да! – обрадовалась кузина, – ты все правильно рассказала о наших учёных. А профессор Дмитрий Владимирович собрал буквально по частям мраморную статую Немезиды, отреставрировал прекрасную статую Венеры, отыскал собаку Максимилиана Лейхтенберского и написал о Сергиевке множество научных статей – одну из них о фонтанах Сергиевки!
– О фонтанах! – обрадовалась Петергофская Белка, которая, конечно же, понимала толк в фонтанах. Она с восхищением слушала рассказ Белки-кузины, проживающей в Сергиевском парке. – А что это за собака Лейхтенбергского? Неужели же она подобна загадочной собаке Баскервилей?
Белка невольно поёжилась и шёрстка у неё на спинке встала дыбом. Она, конечно, знала и легенду о таинственной призрачной собаке и то, что сама собака в повести Конан Дойла на самом деле была настоящей и покрытой светящимся веществом, но все же мысль о появлении огромной собаки на парковой дорожке её пугала.
Вы спросите, откуда это знала Белка? Очень просто! Она читала книжки, которые читают дети, гуляющие в парке и на берегу залива. А один мальчуган как раз совсем недавно прочел всю «Собаку Баскервилей», не останавливаясь даже на то, чтобы съесть морожёное.
Но Учёная Белка тут же поспешила успокоить свою петергофскую сестру.
– Эта собака, а точнее, собаки – ведь их было две, верно служили своим хозяевам, да и сделаны были из металла – методом гальванопластики. Дело в том, что владелец дворца герцог Максимилиан Лейхтенбергский, супруг старшей дочери Николая Первого, Марии Николаевны, был разносторонне образованный человек, сам неплохо рисовал, разбирался в искусстве и занимался гальванопластикой. У герцога была своя лаборатория в Зимнем дворце, которая потом была перенесена в помещение Главного штаба гвардии, а позднее на базе этих мастерских было создано первое предприятие такого рода, получившее название «Санкт-Петербургское гальванопластическое, литейное и художественной бронзы механическое заведение». Здесь изготавливались барельефы и статуи для украшения города, в том числе и художественное убранство Исаакиевского собора и дверь Главного штаба. А для своего загородного дворца герцог Максимилиан сделал двух медных псов по образцу мраморных собак, украшающих музей Ватикана.
– Медных в иносказательном смысле, словно бы знаменитый Медный всадник? – удивилась Белка. Она отлично знала, что знаменитый бронзовый памятник, творение скульптора Этьена Фальконе, изображавший императора Петра Первого на вздыбленном коне, получил свое название «Медный всадник» благодаря одноимённой поэме Пушкина. – Но я не слышала, чтобы Александр Сергеевич написал и о медных собаках тоже! Другое дело, что он писал о волшебной белке…
– Медных в самом что ни на есть прямом смысле! И Пушкин тут как раз и совершенно ни при чем! – поспешила разуверить ее Учёная Белка. – Ведь гальванопластика применяется для получения металлических копий предметов методами электролиза, и особенно хороша для создания точных художественных копий. А основной металл, с которым она работает – это медь!
– Интересно было бы узнать, – сдержанно заметила Петергофская Белка, всё ещё не очень доверяя словам о безопасности псов Лейхтенбергского, – каким это образом медные собаки охраняли дворец?
– Они сидели у восточного фасада дворца, на пьедесталах по обе стороны ступеней – вот здесь! – воскликнула Белка-кузина, махнув лапкой в направлении дворца, к которому они как раз приближались. – У обоих псов голова была повернута так, словно бы они встречали своих хозяев, когда карета подъезжала ко дворцу.
– А где же они теперь? – спросила Белка, в душе надеясь, что собаки не прогуливаются по парку, как, например, это делали собаки с глазами как чайные плошки в сказке Ганса Христиана Андерсена «Огниво» – эту сказку она тоже недавно читала вместе с малышами в родном парке.
– Увы, собаки были утрачены во время войны! – отвечала Белка-кузина. Но только Петергофская Белка вздохнула облегченно, как кузина радостно прибавила: – Но одна из собак все же отыскалась! Нашли её на чердаке Китайского дворца в Ораниенбауме! А стараниями профессора Дмитрия Осипова её удалось отреставрировать. И потом собака …
– И потом собака… – Петергофская Белка на всякий случай оглянулась.
– И потом собака Максимилиана Лейхтенбергского долгое время обитала во внутренних помещениях дворца!
– Значит, сейчас она не выходит встречать гостей? – уточнила Белка.
– Отнюдь, – подтвердила кузина, – тем более, что теперь её и вовсе здесь нет.
– Так все-таки она решила прогуляться по парку?! – догадалась Белка.
Но поскольку кузина только покачала головой, Петергофская Белка снова предположила: – Неужели же собака отправилась навестить родных в Ватикан?
– И ты всерьёз полагаешь, что собака, отлитая из металла, смогла бы незаметно проникнуть в самолет и улететь в Италию? – скептически сморщила носик кузина, и не без иронии добавила: это ведь не на автобусе зайцем от Петергофа прокатиться! Но, впрочем, собаке столь благородного происхождения, такое бы и в голову не пришло.
При этих словах настал черед Петергофской белки наморщить нос, чтобы скрыть смущение. Мысленно же она дала себе слово впредь добираться всюду самостоятельно, не прибегая к помощи городского транспорта, ну, и в крайнем случае, постараться уговорить брать её с собой в путешествие попутных уток.
– И что же это за благородное происхождение? – небрежно поинтересовалась Белка, – хотелось бы для начала понимать, что за породы эта собака? Дог, ротвейлер, сенбернар, или может быть шарпей?
– И дог, и шарпей и сенбернар, – закивала головой кузина.
– А может быть, еще и ньюфаундленд? – с иронией продолжила Белка, – тогда уж точно получится так, как в песенке поётся – «наш щенок похож немного на бульдога и на дога, на собаку водолаза и на всех овчарок сразу»!
– Вообще-то, это они скорее похожи на нашу собаку! – ни мало не смутившись, с достоинством отвечала кузина. – Ведь наша собака той самой древней охотничьей породы, названной малосской, от которой-то и произошли современные сенбернары и шарпеи. Да и не только они, а еще и немецкие и бордосские доги, немецкие боксёры, мастифы, ньюфаундленды. О собаках этой породы, которые в древности охраняли стада и участвовали в боях, написал даже сам Аристотель в своей «Истории животных». Они отличались силой и бесстрашием в бою, но в то же время имели добрый нрав и обладали исключительной преданностью своему хозяину. Недаром же этих псов запечатлели в мраморе ещё древние греки в третьем веке до нашей эры, а затем, в первом веке нашей эры повторили римляне уже в виде копии. Эти копии-то и хранятся в музее Ватикана.
– Положим и мы, белки, оставили свой значительный след в искусстве, – пробормотала Белка, на которую, как она ни старалась изо всех сил выглядеть невозмутимо, история собак произвела большое впечатление. – Изображение белок есть на многих картинах, и даже на фасадах домов в Петербурге. Взять, к примеру, дом на Московском проспекте, 208 или вот и на Садовой, 67. А самые знаменитые белки в Петербурге запечатлены в росписях Лоджий Рафаэля в Эрмитаже. А что такое Лоджии Рафаэля в Эрмитаже? Это же копии ватиканских росписей крытой галереи Ватиканского дворца в Риме, сделанные по заказу императрицы Екатерины Второй! Так что в нашей северной Пальмире живут не только собаки, но и белки из музеев Ватикана!
При этих словах Белка слегка приободрилась, хотя и оставалось по -прежнему непонятно, каким образом даже такая значительная роль белок в искусстве могла позволить им путешествовать всюду без билета!
– И куда же так далеко от дома могла уйти эта высокородная собака, которая никогда не ездит зайцем? – задалась она справедливым вопросом. Ведь как известно, на своих ногах, будь они даже созданы по методу гальванопластики из меди, очень-то далеко не уйдешь.
– А ей и не понадобилось покупать билет, – развела лапками кузина, – за ней прислали персональную машину. Ведь нашу собаку увезли ни много ни мало в музейные фонды Петергофского дворца.
– В Петергоф! – не поверила Белка, и тут же задалась вопросом. – Но отчего же мы никогда с ней не встречались?
Белка была хорошо знакома с моськой из фонтана Фаворитный, и та поведала ей обо всех четвероногих любимцах российских императоров, но ни словом не упомянула медных псов герцога Максимилиана.
– Собаку поселили в фондах, и видимо, именно поэтому-то никто в парках о ней не слышал. В запасниках находится много ценных экспонатов. Там для них созданы специальные условия хранения. Таковы научные требования музеефицирования! – важно пояснила кузина, как бы давая понять, что требования науки во всем и всегда должны быть на первом месте.
– Но ведь это всё равно, что сидеть в темнице! Должно быть, ей скучно там, – неожиданно для себя впервые посочувствовала грозной собаке Белка.
– А мы-то как скучаем по ней! – тут же призналась кузина, смахнув лапкой набежавшую слезинку. – Сотрудники института даже написали трогательные, берущие за сердце стихи, посвященные нашей собаке. В них говорится о собаке, хранительнице наших мест, оберегающей покой дворца, парка и всех их обитателей. Собаке, грозной и беспощадной к хулиганам и вандалам и безмерно преданной друзьям высокого искусства и прекрасной природы.
– И что же, с тех пор собака навсегда была разлучена с родными местами? – дрогнувшим голоском спросила Белка.
– Лишь однажды с тех пор удалось собаке снова побывать дома, и то всего на один денёк, – вздохнула кузина, – когда во дворце проводилась научная конференция, и на ней звучал доклад про гальванопластику, собаку, которую сопровождал сам главный хранитель скульптуры Петергофа, привезли сюда в качестве блестящего подтверждения достижений в области гальванопластических работ.
– Так это еще и учёная собака! Она участвовала в научной конференции! – восхитилась Белка, – когда я вернусь домой, я непременно должна с ней познакомиться и подружиться! Ведь и у нас, белок, и у этой собаки есть родственники в далеком Ватикане, а значит, мы и сами почти родня! И я обязательно прочту ей стихи, как привет от друзей из родного парка.
Петергофская Белка сразу повеселела и подбежала поближе к восточному фасаду дворца, чтобы получше рассмотреть место, откуда бронзовые собаки приветствовали своих хозяев.
И что это? У самой стены дворца она обнаружила большой стеклянный купол, под которым Белка разглядела нечто похожее на колонну.
Кузина, заметив удивление гостьи, с гордостью пояснила: – Это свидетельство о существовавшей в Сергиевке фонтанной системе!
И пока Петергофская Белка с удивлением рассматривала колонну, кузина рассказала, что в Сергиевке было целых одиннадцать фонтанов – недаром же владелица усадьбы и супруга герцога Лейхтенбергского, Мария Николаевна была дочерью императора Николая Первого, который так много сделал для развития Петергофского парка и его фонтанной системы.
Белки, обходя дворец, оказались на террасе, с которой открывался удивительный вид.
Как и дворец в Петергофе, дворец Лейхтенбергских располагался на краю плато и с возвышенности хорошо был виден Финский залив и проходящие по нему корабли, а в солнечные дни и Кронштадт. От дворца до самого залива вела зеленая просека, которую пересекало шоссе.
– Здесь, внизу, на зеленой террасе был разбит цветущий газон с дорожками и мраморными скульптурами, а в центре располагался высокий фонтан, – гордо сказала белка-кузина.
Петергофская Белка внимательно всмотрелась в зеленую лужайку, и ей удалось представить себе дорожки, аккуратно посыпанные гравием, нарядные цветники и, наконец, она на самом деле увидела, что трава в центре поляны все еще хранит очертания чаши фонтана, словно бы по ней вычерчен круг огромным циркулем.
Она невольно подумала о родном Петергофе, о его фонтанах, таких разных и неповторимых, о тех фонтанах, которые появились при Петре Первом, императрицах Екатерине и Елизавете и Анне Иоановне – во время войны фонтаны были разрушены или утрачены, но вновь воссозданы кропотливым трудом самоотверженных реставраторов. Как хорошо, что родной Петергоф восстал из руин благодаря этим достойным людям, но и жаль, что, оказывается, восстановить фонтаны удалось не везде!
– Зато удалось восстановить сам дворец, который был сильно разрушен! И соседний с ним дворец в усадьбе Собственная дача, тоже был практически воссоздан заново! Он принадлежал старшему брату хозяйки этого дворца, наследнику престола – цесаревичу, будущему императору Александру Второму, царю-освободителю, – сказала белка-кузина, видя, что от разговора об утраченных фонтанах петергофская сестрица загрустила.
Петергофская Белка кивнула.
Она перевела взгляд на просеку, продолжавшуюся от шоссе до самого залива. В центре её росла одинокая сосна, вырисовываясь изысканным силуэтом на серебре неба, сливавшегося с водой. Сама широкая полоса казалась покрытой ковром зеленых трав, который замыкал желтый прибрежный песок.
– Вот бы пробежаться, как по пружинящей зелёной ковровой дорожке до самого залива, – мечтательно подумала Белка.
И вот они уже пересекли шоссе и оказались на пути к заливу. Увы, то, что со ступеней северного фасада дворца представлялось мягким ковром из цветов, на деле оказалось непроходимыми зарослями высокой травы. Белки скоро оставили затею пробираться по ней и перешли на деревья, перепрыгивая с ветки на ветку.
– Зато будет о чём рассказать в мемуарах, – утешалась Белка.
– Здесь мы увидим то каменное чудо, которое связано с Пушкиным? – уточнила она у кузины.
– Еще нет, но то, что мы увидим, безусловно, можно назвать чудом…или одной из чудесных загадок усадьбы Лейхтенбергских, – сообщила кузина. Раз – и одним прыжком она перемахнула на ветку яблони, и за яблонями открылось строение из красного кирпича с высокой трубой. Увы, оно было полуразрушено.
Белки спрыгнули на траву, и Петергофская Белка поняла – то, что казалось ей издалека полосой прибрежного песка, на самом деле, было сухой золотистой осокой, которой зарос берег залива. И в этой осоке Белка действительно обнаружила нечто интересное – прямо на берегу возвышался огромный камень, на вершину которого вели ступени, вырубленные прямо в самом камне.
Белка тут же стрелой взлетела по ступеням и оказалась на небольшой площадке, в которой обнаружила четыре отверстия. Не найдя этому в своей голове никаких объяснений, она вопросительно посмотрела на сестрицу.
Та, торжественно усевшись на камень и распушив хвостик, объявила: – Перед нами – здание водонапорной машины, благодаря которой к фонтанам Сергиевки поступала вода, или, по другим источникам, прачечной. И у той и у другой версии назначения этого здания есть свои сторонники и противники.
Петергофская Белка подумала, что кузина не зря так много общается с учёными – её выступление точь-в-точь напоминало презентацию какого-то научного проекта.
– Яблони, которые мы здесь видим, быть может, связаны с теми временами, когда этот камень служил своеобразной площадкой для домашних представлений. Говорят, что на нём была установлена специальная скамья, отсюда и отверстия, которыми она крепилась, а фоном выступлению служили небо и морские волны.
Белка попыталась представить, как здесь разворачивались спектакли или как декламировались стихи. Разгуляться воображению мешали густые заросли осоки.
– А еще этот камень иногда называют пристанью императорской яхты. Это очень романтичная, но, скорее всего, неверная версия. Во всяком случае, ученые её отвергают.
– Еще бы! – воскликнула Белка, – любой, даже далекий от науки поймёт, что яхта не могла плыть по зарослям осоки. Тут даже мы не сможем пробраться!
– Осока так разрослась совсем недавно, – пояснила Белка-кузина, – но здесь всё равно слишком мелко для того, чтобы могло подплыть судно. Да и камень не очень удобен, чтобы служить пристанью.
– Стихи, выступления… – почесала лапкой ушко с кисточкой Петергофская Белка, – а может, всё же это каменное изваяние связано с великим Пушкиным?
И ей тотчас представилось, как стоящий на камне, как на пьедестале Александр Сергеевич в крылатке, простер руку на фоне свинцового Балтийского неба и произносит что-то вроде: – Здравствуй, племя младое, незнакомое!
Но кузина разочаровала её, объяснив, что большинство зданий именья Лейхтенбергских было построено в сороковых годах 19 века, то есть уже после трагической гибели великого поэта в 1837 году. Сам дворец по проекту архитектора Андрея Штакеншнейдера был возведен в 1842 году.
Белка обрадовалась, услышав имя Андрея Ивановича Штакеншнейдера – ведь этот архитектор много строил в Петергофе, и особенно в любимой ею Александрии. Не удивительно, что любимый архитектор императора Николая Первого получил заказ на строительство загородного дворца для его старшей дочери.
– Так значит, Пушкин не был в именье Лейхтенбергских? – удивилась она.
– Он не был в имении Лейхтенбергских, – пояснила кузина, – но был в этих местах, ведь история их началась гораздо раньше! Эта усадьба сложилась из разных приморских имений. И владельцами их были царевич Алексей, сын Петра Первого и его сын Петр Алексеевич, Петр Второй, а так же Румянцевы и Долгорукие. Название «Сергиевка» усадьба получила по имени сына фельдмаршала Петра Александровича Румянцева-Задунайского, Сергея Петровича Румянцева. А к 1820-м годам эти владения были собраны вместе Кириллом Александровичем Нарышкиным, обер-гофмаршалом двора Николая Первого, который создал здесь парк с большим господским домом и множеством построек.
В 1839 году у наследников Нарышкина имение было приобретено в качестве свадебного подарка дочери императора Марии Николаевне, выходящей замуж за герцога Максимилиана Лейхтенбергского.
– А что же все-таки Пушкин? – не сдавалась Белка.
– Про Пушкина лучше умеют рассказывать научные сотрудники, – призналась кузина, – тем более, что история про Пушкина и ледниковый камень до сих полна загадок. Но скажу сразу, что по одной из версий, юный Александр Пушкин побывал здесь в 1818 году, с одним из своих друзей, Николаем Раевским, они прогуливались по этим местам…
Петергофская Белка обрадовалась, что оказалась не так далека от истины, и вполне возможно, что Пушкин декламировал другу свои стихи на фоне морского неба и бурных волн.
– Только самые главные его стихи тогда написаны еще не были, – добавила Учёная Белка, – даже самая первая поэма «Руслан и Людмила».
– Верно, поэма «Руслан и Людмила» была написана двумя годами позже! – согласилась Белка, в тайне довольная тем, что она может достойно поддержать беседу о творчестве Александра Сергеевича.
– С этой-то поэмой и связана наша Сергиевка! – не удержалась кузина. – Впрочем, поспешим!
И они направились обратно ко дворцу. Пробежались по лужайке, где когда-то бил фонтан и вышли к руслу маленькой речушки, которая причудливо петляла по дну глубокого оврага с западной стороны дворца.
– Это речка Кристателька, – сообщила кузина, – на ней было множество разнообразных каменных плотинок, каскадов и мостиков, но, к сожалению, восстановлены далеко не все. В этом месте, до моста, от которого лестница ведет к дворцу, остались одни руины. А раньше в низине оврага еще располагались и многочисленные скульптуры из коллекции, которую привёз в Россию Максимилиан Лейхтенбергский.
И действительно, они уже миновали несколько каменных руин, в которых Белке чудились очертания мостиков. Нарядно одетые люди могли переходить по ним с одного берега на другой, чинно прогуливаться по зеленой низине оврага, любоваться прекрасными скульптурами и подниматься вверх по ступеням каменных лестниц – эти ступени, ведущие к западному фасаду дворца, Белка успела приметить на одном из крутых склонов. Правда, представить изящно одетых дам в длинных платьях, спускающихся или поднимающихся по ним, она не смогла. Да, впрочем, и кавалеров тоже. – По ним теперь только белкам бегать впору! – решила она.
– Выше по течению есть несколько отреставрированных мостиков, и несколько маленьких запруд с водопадами и даже самый настоящий большой мост-плотина с каскадом! – похвалилась кузина. – А ажурные чугунные мостики, которые увы, не сохранились до нашего времени, создал Львов.
– Знаменитый зодчий Николай Александрович Львов? – со знанием дела переспросила Белка. Ведь всякая просвещенная белка, живущая в парках Петергофа, знает, что архитектор Николай Львов построил Невские ворота Петропавловской крепости, здание Почтамта, дом Державина на Фонтанке, храм Кулича и Пасхи, как называют в народе храм Святой Троицы, Приоратский дворец в Гатчине, и множество храмов и дворянских усадеб в родном Тверском крае.
– Николай Львов был человеком уникального ума и обладал множеством талантов – он был и художником, и сочинителем, и учёным, его интересовало всё – почему бы ему еще и не строить мосты? – решила Белка.
И она совсем была бы и права, ведь авторству Николая Львова действительно принадлежал один из самых удивительных мостов в мире, стометровый арочный мост, сложенный из необработанного валуна, однако же располагался он совсем в другом месте – в Тверском крае, в усадьбе Василёво.
Автором же мостиков в парке Сергиевка был другой Львов – Алексей Федорович. Впрочем, он все же состоял в родстве с прославленным архитектором – приходился ему двоюродным племянником. И что удивительно, Алексей Федорович, как и его дядя, тоже был человеком очень разносторонним и одарённым. Он был музыкантом и композитором, прославился как автор музыки русского национального гимна «Боже, Царя храни». А еще он окончил Институт путей сообщения, был кавалергардом, участвовал в военных сражениях, и, не смотря на успехи на музыкальном поприще, никогда не оставлял занятия инженерным делом.
Когда в имении графа Александра Христофоровича Бенкендорфа под Ревелем архитектор Штакеншнейдер возвел Замок Фалль, Алексей Львов построил ведущий к нему через ручей мост настолько изящной конструкции, что император Николай Первый сравнил его по легкости со смычком, которым тот музицировал.
– А сколько здесь валунов! – восхитилась Белка, весело перепрыгивая с одного огромного замшелого камня на другой. В низине оврага их действительно было великое множество. – Неужели когда-то мощный селевый поток нес валуны именно здесь? – задумалась она.
– Валуны, конечно, и были здесь и еще были принесены сюда специально для создания романтического пейзажа, – пояснила кузина и вдруг обрадовано замахала кому-то лапкой.
К мосту спускалась молодой человек – отчего-то Петергофская Белка сразу поняла, что это учёный из Биологического института, в окружении людей, в которых Белка угадала туристов, впервые, как и она, попавших в этот парк – так оживленно они жестикулировали, старались всё подробно запечатлеть на фотоснимках, и обменивались восхищёнными возгласами.
– Нам повезло! – радостно сказала кузина, – сейчас мы примкнём к этой небольшой экскурсии. Ведь наша цель совсем близко!
– Неужели это сам Дмитрий Владимирович Осипов? – почтительно спросила Петергофская Белка.
– Нет, что ты! Дмитрий Владимирович очень занятой человек! – отвечала кузина. – Хотя он так любит Сергиевку, что, бывает, действительно, и сам проводит экскурсии и рассказывает о ней. А это наш младший научный сотрудник Андрей Юрьевич. Видимо, к нему приехали друзья посмотреть знаменитую голову!
Белка не поняла значения последних слов, и про себя решила, что под словами «знаменитая голова» имеется в виду кто-то из работающих здесь ученых умов.
Учёная Белка с разбегу прыгнула на плечо младшего сотрудника, и что-то зашептала ему на ухо, а он закивал ей в ответ. Друзья, конечно, пришли в восторг и начали фотографировать белку, на какое-то время позабыв об окрестностях.
Кузина замахала Петергофской Белке лапкой, приглашая присоединиться к компании. И та, хотя и после некоторого колебания, когда Андрей Юрьевич протянул ей руку, цепляясь коготочками, пробежала по рукаву его куртки и устроилась на другом плече.
С одной стороны моста вода спускалась по каменным ступеням, а выше по течению образовывала запруду, в которую вода стекала по каменной плотине имеющей причудливую полукруглую форму.
– Когда речка мелеет от жары, – подумала Белка, – по этой плотине легко можно перебежать с берега на берег. Особенно легко это сделать белке!
Но тут Андрей Юрьевич торжественно прочел строки из «Руслана и Людмилы»:
….Померкла степь. Тропою темной
Задумчив едет наш Руслан
И видит: сквозь ночной туман
Вдали чернеет холм огромный
И что-то страшное храпит...
У Белки даже легкий холодок пробежал по спинке при этих строчках.
Так удивительно было действие стихов Пушкина – и дивно, и жутко, и уже прямо так и кажется, что витязь на коне едет где-то рядом, хотя здесь и не степь вовсе, и не туманная ночь, а прекрасный старинный парк, с дорожками, мостиками и дворцом, и солнышко, хотя и уже осеннее, светит ласково.
И нет никакого такого чернеющего холма, чтобы ещё к тому же и страшно храпел! И никто ничего не боится, а наоборот, все оживлены, веселы и устремлены к тому удивительному месту, на которое с гордостью указывает молодой ученый Андрей Юрьевич. Однако же, Петергофская Белка, для верности сильнее уцепилась коготками за его куртку.
Найду ли краски и слова?
Пред ним живая голова.
Огромны очи сном объяты;
Храпит, качая шлем пернатый,
И перья в тёмной высоте,
Как тени, ходят, развеваясь.
В своей ужасной красоте
Над мрачной степью возвышаясь,
Безмолвием окружена,
Пустыни сторож безымянной,
Руслану предстоит она
Громадой грозной и туманной…
– продолжал читать из «Руслана и Людмилы» Андрей Юрьевич.
И прежде чем Белка успела задаться вопросом, к чему все-таки произнесены эти строки, как они миновали поворот, и неожиданно за ним предстала… невероятной величины каменная голова!
Точнее, это был огромный валун, словно бы вырастающий из склона, ведущего в овраг.
Массивные черты величественного лица, высеченного на камне, поражали своей выразительностью – четко и лаконично очерченные, властные, они несли в себе печать величья и глубокой печали.
Белка склонила головку, внимательно всматриваясь в каменный лик, и неожиданно для себя всплеснула лапками: – Да неужели же это Петр Великий?! и тут же добавила: – А шлема-то никакого и нет!
Кузина бросила на неё укоризненный взгляд и даже покачала головой в знак неодобрения. В научной среде не принято опережать докладчика, высказывая свои версии, а наша Белка заявила сразу о двух вариантах происхождения и значения таинственного валуна, о которых, впрочем, сама она и не подозревала.
Но Андрей Юрьевич только обрадовался энтузиазму и непосредственности гостьи из Петергофа:
– Именно так и утверждают некоторые специалисты – будто бы это изображен Петр Первый! А выточил его портрет в камне мастер с Петергофской Гранильной фабрики, чье дитя будто бы крестил сам император… Но по другой версии, голова витязя была создана по указанию правнука Петра Великого, Павла Первого, архитектором Францом Броуэром в 1800 году. Большой металлический шлем витязя, не дошедший до наших дней, крепился в отверстие на переносице.
– Отверстие и правда, есть! – согласно кивнула Белка, – только я думала, что из него должен бить фонтан!
– Если ты потрудишься заметить, – сухо сказала Белке учёная кузина, – рядом с камнем уже бьет родничок. Так что вода из родника и вода, текущая из дырки в переносице, это был бы уже перебор!
– Ну, положим, у нас в Петергофе и не такое увидишь! – пробормотала Белка, и примирительно добавила, – значит, этот камень здесь давно лежит, а то я уже решила, что его привез герцог Максимилиан Лейхтенбергский вместе со своей коллекцией скульптуры, которой он украшал этот овраг.
– Ты сама посуди, как мог герцог привезти сюда валун, который два метра длинной, столько же шириной, и почти два метра высотой! – возмутилась Белка-кузина.
– Но ведь даже и Гром-камень доставили из Конной Лахты в Петербург для постамента Медного всадника! А уж он из всех известных мне валунов самый огромный! Его-то длина 13 метров, ширина 7 метров, а высота 8 метров! – не преминула, наконец, щегольнуть своими познаниями Петергофская Белка. – Правда, везли его целых два года, а только для того, чтобы погрузить на судно на берегу Финского залива, прорубили в лесу, окружающем камень, широкую просеку и двигали камень с помощью сложного приспособления с бронзовыми шарами в обитых медью деревянных желобах и хитроумной системой блоков!
– Есть и еще одна версия, совсем уже малоправдоподобная, будто это голова какого-то древнего шведского короля, которую шведы собирались вывезти из этих мест, но не сумели, – заметил Андрей Юрьевич.
– Видимо им было не додуматься изготовить деревянные желоба с бронзовыми шариками! Потому что доставка огромного Гром-камня была «Дерзновению подобна»! Такие слова отчеканили на медали, специально выпущенной в честь этого знаменательного события! – гордясь российскими умельцами, воскликнула Петергофская Белка. – Кстати же, я как раз вспомнила, что и гальванопластику открыл российский ученый, Борис Якоби! Ему за это тоже дали большую золотую медаль на Парижской выставке! Однако, так мы, пожалуй, скоро снова возвратимся к медным собакам Максимилиана Лейхтенбергского, а ведь я так и не поняла, какое отношение это изваяние имеет к Александру Сергеевичу Пушкину!
– Существует мнение, что именно этот необыкновенный памятник увидел юный Пушкин, прогуливаясь здесь в 1818 году, и был поражен, как и все мы, его необычайным видом! – пояснил Андрей Юрьевич, – И когда спустя два года вышла в свет поэма «Руслан и Людмила», полная загадочных сказочных персонажей, среди которых и злая колдунья Наина, и коварный бородатый карла Черномор, и множества волшебных предметов, подобных чудесной шапке-невидимке, и мечу, не имеющему равных в бою, самой удивительной и фантастической в череде этих необычайных образов все-таки стала гигантская живая голова, неожиданно представшая в поле перед витязем!
– Так вот какой камень вдохновил Пушкина! – Петергофская Белка едва сдержалась, чтобы не запрыгать от восторга. Она была уже готова броситься к каменной голове и обнять её своими крошечными лапками, или, во всяком случае, погладить в благодарность.
– Может быть и так, но может быть, и нет! – продолжал Андрей Юрьевич.
– Как же это так может быть! – вскричала Белка. – Ведь мне доподлинно известно, что прадед Пушкина, Абрам Ганнибал черпал свое вдохновение к трудам, сидя на большом камне, из которого повелел выдолбить каменное кресло, и почитая его едва ли не священным! Яснее ясного, что и правнук его, увидев столь необычный камень, не мог не вдохновиться его чудным видом на создание своей первой настоящей поэмы!
– Вопрос в том, видел ли он эту скульптуру! – возразил Андрей Юрьевич, – потому что нет точных сведений о том, что валун к тому времени был преображён и на нём появился таинственный лик!
– А как же Пётр Первый, шведский король и витязь архитектора Броуэра! – возмутилась белка, – ведь кто бы из них ни был изображён на камне, к тому времени он точно должен был бы уже там появиться!
– Увы, ни одна из этих версий не обладает окончательной достоверностью! – развел руками Андрей Юрьевич.
Петергофская Белка почувствовала себя обескураженной. По всему выходило, что она проделала такой длинный путь, чтобы в результате так ничего и не узнать о том, что связывало её любимого поэта Александра Сергеевича Пушкина и загадочное каменное изваяние!
– Это значит, что голова могла появиться здесь в то время, когда герцог Лейхтенбергский украшал свой дворец и парк? – упавшим голоском спросила она.
– Но если даже наверняка и неизвестно, на самом ли деле послужила таинственная каменная голова прототипом «живой головы» в поэме Пушкина, или наоборот, уже после её выхода в свет была создана как своеобразная иллюстрация в камне, можно с уверенностью утверждать, что любая из версий уже связала духовной нитью эти места с удивительным сказочным творением Пушкина! – возвышенным тоном произнес Андрей Юрьевич, поскольку все его друзья, а не только белки, смотрели на него и ждали ответа.
После этого все зааплодировали и бросились фотографироваться около знаменитой каменной головы. И обе белки, конечно, тоже были в центре внимания, и как всегда, много позировали перед фотообъективами, но Петергофская Белка не забыла благодарно коснуться лапкой чудесного камня, который напоминал всем о Пушкине и его прекрасных поэтических творениях.
– Знаешь, – призналась потом Петергофская Белка Учёной Белке-кузине, – наверное, не только великий Пушкин, и его знаменитый прадед Абрам Ганнибал чувствовали вдохновение при виде чудесных творений природы и человеческих рук, но и все мы, даже белки, способны на это! Ура!