76. «ЗОЛОТОЙ ВЕК»
«Когда узнал я о Вашем столь желанном выздоровлении, знаменитейший государь мой, радость моя была столь велика, что она меня самого излечила, как бы чудом воскресила из мертвых», - так писал кардиналу Джулиано Медичи больной римской малярией, голодный, никого к себе не подпускавший после самоубийства своего талантливого ученика Джиованни Бельтрафио, Леонардо да Винчи. Он приехал в Рим по просьбе Джулиано. Лев Х не спешил дать срочный заказ стареющему «чудаку». Леонардо зарабатывал крохотные деньги изготовлением механических игрушек. Джулиано, то ли из стыда, то ли из желания угодить брату не отвечал автору «Тайной вечери» и «Джоконды».
Папа и Микеланджело без слов понимали друг друга и поэтому не встречались часто. Оба имели физические несовершенства – «каверзы времени», как называл их Лев Х. Новый Папа все больше и больше раздавался вширь, хронический процесс остановить и вылечить уже было нельзя. Тело не слушалось Папу. Он практически не мог ходить ногами, не смотрел на себя в зеркало. Его одевали слуги, следуя строжайшим и мельчайшим повелениям Его Святейшества. Одевался он хорошо, с большим вкусом и присущей Медичи утонченной роскошью. Не взглянув ни разу на себя в зеркало, Лев Х знал прекрасно как выглядит, и отбросив в уме все «ненужное», видел себя внутренним взором таким, каким хотел себя видеть и вел себя, и держался соответственно. Высокомерную красоту не выносил, бесхарактерную смазливость – тоже. Любил Рафаэля за то, что он не кичился и был искренне дружелюбен, мил и очень доступен в обращении. Папа, чутьем хорошего политика и больного человека, сразу угадывал людей, которые могли бы, хотя бы издалека поморщиться от его изуродованной внешности. Лев Х был Медичи, а Медичи никогда не прощают никакого пренебрежения по отношению к себе. Папа окружил себя забавными уродцами. Их было много, они заполонили Ватикан. Льву Х очень быстро все надоедало.
Микеланджело тяготило общество Ватикана. Он редко там появлялся, только заглядывал лишь для того, чтобы услышать известия, которые могли повлиять на его работу. Папа не раз уже пытался вызвать его на разговор о Леонардо да Винчи. Микеланджело это было неприятно. Он не изменил своего мнения о «предателе», но и делать свое личное мнение о великом художнике общественным достоянием тоже не собирался.
Браманте не выходил из своей комнаты. Там он и умер в 1514 году, лишь на год пережив своего патрона. На его место быстро был назначен Рафаэль Санти, не сумевший внятно сказать ни «да», ни «нет» на это назначение. Нелепая, очень быстрая смерть его близкого друга шокировала молодого человека, он тоже заперся в своих покоях и долго оттуда не выходил.
Микеланджело чувствовал, что что-то должно случиться. Внутри все клокотало, но не спешило выйти наружу, пока он сидел у себя в мастерской, и его никто не беспокоил, но это не давало Микеланджело чувство защищенности. У вас никогда не было ощущения, которое возникает обычно после смерти хорошо знакомого вам человека, что вы должны были ему многое сказать, многое поменять в ваших отношениях, и что, возможно, вы были неправы и если бы вы сказали и поменяли что-то, то этого человека еще можно было бы спасти, большей частью, от него самого? Все недомолвки, ссоры, интриги, теряют свою силу перед смертью. Конечно, ты понимаешь, что никогда при жизни этого человека вы не могли бы стать друзьями и что нелепо сейчас думать, что ты мог бы стать для умершего спасением, но только тягостное, унылое, как кладбищенский колокол, гнетущее чувство вины сопровождает тебя всю дорогу с похорон.
«Браманте, Браманте», - Микеланджело понимал, что не может думать об этой трагедии, - «как глупо все получилось». Он улыбнулся, вспоминая аферу с мрамором, растасканным с площади Святого Петра, вспомнил по-детски трепетные глаза архитектора, ревниво следящие за отношением Юлия II к нему. «Да, глупо получилось, Браманте», - произнес Микеланджело вслух и пошел работать.
- Микеланджело, поехали во Флоренцию.
- Ваше Святейшество, избавьте меня от Ваших застолий.
- Тебе не нравятся мои повара?
- Что Вы! Они – самые лучшие во всей Европе.
- Это верно. Мы, Медичи, знаем толк в хорошей кухне, и ты, наверняка, это помнишь, - Лев Х внимательно, несмотря на близорукость, врезался глазами в лицо Микеланджело. Он послушно кивнул в знак согласия, - Микеланджело, ты обязательно должен поехать во Флоренцию. Нам это нужно.
Тон Льва Х был пугающ. Микеланджело все прекрасно понимал: «и злость, и обиду, и детское желание вернуть «все, как было». Чем больше осознавал желание Льва Х устроить свой триумфальный въезд в родной город, тем меньше у него возникало желания участвовать в воплощении этих грез Римского Папы. Не хотелось художнику брать этот моральный груз и на себя, а просто веселиться он не умел. Пап желал, чтобы Микеланджело сделал для него какой-нибудь ремесленный пустячок: украшение, игрушку или что-то в этом роде. Микеланджело весь вспыхнул, когда ему передали через слуг о таком желании Папы. «Я – не да Винчи», - огрызнулся скульптор, - «я еще в своем уме». Про Леонардо да Винчи ходили слухи, что он выживает из ума.
Микеланджело стоял перед Львом Х: хмурый, недовольный и злой.
- Ты считаешь, Рафаэль справиться с Сан Пиетро? – резко переменил тему разговора Папа.
- Вам виднее. Вы же его назначили.
- Я хочу узнать твое мнение, Микеланджело.
- Если будет во всем следовать плану Браманте, то да.
- Браманте был прав?
- План Донато Браманте гениален.
- Ты так считаешь?
- Я убежден, Ваше Святейшество.
- Ты же ненавидел его.
- Не совсем так, это он ненавидел меня, но это не мешает мне оценивать его проект постройки собора Святого Петра по достоинству.
- Ты благороден, Микеланджело. Впрочем, это не удивительно, ведь ты – флорентиец. Принадлежишь к древнему роду.
Лев Х выгнулся вперед и зашипел на Микеланджело: «Ты должен поехать с нами во Флоренцию».
- В качестве шута?
- Микеланджело! - Папа разгневанно стукнул кулаком по ручке кресла, что вызвало боль. Он подул на свою руку. Микеланджело внимательно посмотрел на него, - перестань, Микеланджело. Не надо язвить в моем присутствии. Ты прекрасно знаешь, что вся эта армия шутов – мощный щит, маска, чтобы сохранить себя. Это такой же инструмент самозащиты от этой своры гончих псов, - Папа показал в сторону приемных покоев Ватикана, - как и твоя язвительность. Я иногда тебе завидую, Микеланджело. Чуть что не так, не по тебе, и ты – шнырк и забрался в свою норку, где тебя никто не видит и не достанет. А я себе такого позволить не могу. Я родился в присутствии придворных, - Папа сделал паузу, - Микеланджело, гной почти наполовину заполонил мое тело, но я не хочу оставаться в истории лишь Папой, который был неизлечимо болен чрезмерно уродующей его болезнью. Я тебя как человека, как друга прошу, именем отца, сделай одолжение дому Медичи, поезжай со мной во Флоренцию. Я тебя больше ни о чем просить не буду. Просто поезжай. Ты – не шут Барабалло, не угодливый слуга, как Рафаэль. Ты – совесть, Микеланджело. Именем отца, ради которого и делаю все это, именем отца прошу, давай, будем там вместе. Пусть он видит, что его сын не способен терпеть лишь поражение, что его сын Джованни въезжает во Флоренцию как триумфатор и Папа Римский. Церемония будет роскошной, я это тебе обещаю. Отец не должен меня видеть хилым и больным. Мое уродство не останется в памяти у народа, мы позаботимся об этом.
Процессия действительно вызвала восхищение у флорентийцев. Мнение, которое льстило особо уху Льва Х, все чаще и чаще повторялось с регулярной настойчивостью: «Вернулись времена Лоренцо Великолепного». Лев Х очень любил золото, все его оттенки. Его конь имел золотую сбрую, его одеяние было шито золотом, его колесница была расписана с применением золотой краски и т.д. Представление - шествие было длинным и костюмированным Верный традициям своего отца, Римский Папа имел героями и участниками своей процессии языческих персонажей. Вдоль дороги, по которой он ехал, были выставлены античные статуи.
- Наш Папа – золотой, - Джулио Романо, очень усердный, практичный, в меру талантливый и обаятельный художник, ловко и проворно распоряжался триумфом Папы. Джулио успевал везде, где не успевал его маэстро Рафаэль Санти. Эти двое были подобны двуликому Янусу. Они настолько слились между собой, особенно после смерти Браманте, что трудно было понять, где кончается Рафаэль и начинается Джулио Романо. Самым ценным качеством Джулио Романо было умение договариваться и организовывать сам процесс. Не важно, была ли это пирушка старых друзей или карнавал, устраиваемый Папой в честь какого-нибудь святого, покровителя дома Медичи. Джулио Романо умел и то и другое. Он был хороший добротный ремесленник. Рафаэль без него обойтись уже не мог,
- Так, вот, наш Папа не разменивается на мелочи. Он любит шлифованные детали. Лошади, все лошади, я повторяю, должны быть чистыми. От них не должно пахнуть навозом. Да, Баччо, именно это я и имею в виду, спрысните их благовониями.
- Так лошадь убежит от запаха.
- Никуда она не убежит, если ты ее будешь держать. Надо все делать изящно, со вкусом, талантливо. Лошадь –тоже человек, ласку любит, - с улыбкой произнес последние слова Джулио Романо, обращаясь к весьма недовольному всей этой суматохой и командованием во флорентийских мастерских столичных молодых выскочек, Баччо д'Аньоло.
- Свихнулся что-ли, лошадей духами спрыскивать? – ворчал д'Аньоло, но побрел прыскать на изумленных лошадей смесью амбры, гвоздики и мускуса.
- Вот, синьор, привели.
Перед Джулио выстроили дюжину миленьких итальянских крестьянских мальчиков в самом ангельском возрасте – 10 лет. Все одного возраста, красивые. Как только могут быть красивы дети гор и моря, пышущие крепким крестьянским здоровьем, эти купидоны ласкали глаз.
- Разденьте их, - скомандовал Романо. Мальчики остались нагишом. Джулио придирчиво осмотрел тело каждого из них. Он искал совершенство. – Вот этот блондинчик с зелеными лучистыми глазами и красивыми ножками, пожалуй, подойдет.
Остальных детей увели.Мальчик был чудо как хорош. У него было изумительно пропорциональное тело, красивые руки и ноги, поражающие своей гармонией по длине и по плотности. Головка сидела красиво, шея была прямая и нежная.
- Ты будешь украшать триумф Римского Папы, - сказал Джулио, нагибаясь к ребенку, - Хочешь? – Джулио дал ребенку яблоко. Мальчик откусил. У него были жемчужные зубки. Романо посмотрел на лицо мальчика. «Жалко красить такого», - произнес он вслух, - «но голым выпустить нельзя, потом монахи обвинят нас в сожительстве с детьми». Кожа мальчика дышала непорочностью. - «Ты и твои родители получите десять скудо». Глаза ребенка заблестели. Несмотря на возраст, он знал какая эта сумма, это было больше, чем его отец зарабатывал за месяц в каменоломнях Сеттиньяно.
- Для этого ты сделаешь то, что я тебе скажу, по рукам? – Джулио Романо протянул руку ребенку. Он положил свою маленькую ладошку в ладонь взрослого мужчины.
Наш великий Лев Х
Возвратил нам век златой.
Мальчик был вызолочен весь, кроме и без того золотых волос. В руке у него был золоченый лук со стрелами. По мере того, как проезжала колесница с ребенком, толпа, видя сказочно красивого Амура, изумленно охала и ахала. Ребенок был искренне, по-детски счастлив, видя, как реагируют на него зрители. Это был настоящий триумф истинной красоты. Произнося четко, по-мальчишески звонким голосом эту наивную фразу, которой научил его Джулио Романо, ребенок бы, пожалуй, единственным, кто по-настоящему поверил в наступление золотого века, ибо слишком лично, буквально, своей кожей, почувствовал его.
Все закончилось. Джулио снял ребенка с колесницы и осторожно, на руках понес в одну из мастерских, чтобы смыть с него краску и лак, который был нанесен поверх краски для закрепления ее. Джулио Романо нагрел воды, приготовил полотенца.
- Стой, Джулио, стой, - вбежал Якопо Нарди.
- Ты, что? Мне некогда. Я должен выкупать этого Купидона и вернуть его родителям.
- Я по поводу Купидона. Ой, какой хорошенький. Вблизи еще лучше. Так вот, Папа велел не мыть его, Папа лично хочет посмотреть на него вблизи.
- Когда Папа будет здесь?
- А вот этого я не знаю, - Якопо развел руками.
С большим неудовольствием стали ждать Папу. Время шло. Огонь не разжигали, ибо он мог растопить краску на ребенке. Мальчик оставался раздетым. Временами его начинал охватывать озноб. Джулио решился и зажег свечи. Папы не было. Мальчик весь сжался и подтянул ноги к подбородку. Он все время молчал, но тут, вдруг, произнес: «Маэстро Джулио, у меня такое желание содрать с себя кожу», - ребенок показал на себя рукой, сделав при этом отвратительную гримасу. Джулио взял в руки простыню и начал обмахивать ей ребенка. Папа не шел.
- Маэстро Джулио…
- Что, милый?
- У меня все чешется.
Кожа покраснела местами, что сделалось заметным даже через краску. Джулио встал на колени и начал дуть на те места, которые показывал ему мальчик.
- Я сейчас сдеру ее всю, мне больно и неприятно.
Джулио вскочил и побежал на поиски Папы. Его Святейшество осматривал цветочные клумбы в одном из знатных домов. Не велели беспокоить. Джулио опрометью бросился на поиски путей, чтобы лично, минуя охрану и кардиналов, встретиться с понтификом. Проникнув в кухню, распугав служанок и поварешек, на ходу пообещав многим жаркие свидания сегодня же вечером, Джулио Романо выпрыгнул в окно, перелез через забор, отделяющий хозяйственный двор от господского сада и оказался почти что лицом в лицу в гуляющим Папой.
- Романо?!
- Ваше Святейшество!
- Ты, что это, напился, что ли?
- Ваше Святейшество, там мальчик…, - Джулио задыхался и выглядел очень не к месту.
- Мальчик? Ах, да, мой «Золотой век». Я приду обязательно, немного погодя.
- Нельзя, Ваше Святейшество, погодя. Ребенку плохо. Может отразиться на его здоровье. Он уже чешется.
- Чешется? – Папа брезгливо поморщился.
- Краска вредна ребенку.
- Ну, сделай что-нибудь.
- Разрешите мне его помыть.
- Помыть? Нет. Я хочу сам посмотреть на него.
- Тогда, пойдемте сейчас, немедленно. Иначе, я помою его без Вашего согласия, - Романо дерзил Папе с необыкновенной смелостью. Окружающие с большим интересом слушали этот диалог – это было продолжение праздника.
- Ты забываешься, Джулио Романо, - Папа побагровел.
- От Вашего каприза зависит жизнь ребенка.
- От твоего языка зависит твоя собственная жизнь.
- Мы теряем время, Ваше Святейшество.
- Иди, я приду, когда сочту нужным, иди. Романо, не испытывай меня.
Романо помчался в мастерскую. Мальчик лежал на полу, скорчившись. Джулио нагнулся к нему: «Бамбино, ты меня слышишь?» Ребенок медленно-медленно открыл глаза. «Вымойте меня. Я очень устал». Джулио в беспомощности опустил руки. Мальчик все понял и сделав очень жалобную гримаску, весь зажался и задрожал мелкой дрожью, потом, застонал и впился ногтями себе в кожу. Джулио Романо намочил простыню холодной водой и замахал на ребенка. От прохладных брызг мальчику полегчало, он улыбнулся Джулио. Художник чувствовал себя палачом. Папы не было.
Малыш тихо застонал. Джулио прилег рядом и стал обдувать тело ребенка со всех сторон.
- Легче? – спросил он мальчика.
Он не ответил. Маэстро продолжил усиленно дуть. «Может, удастся продержаться? Какое мучение. Нет. Я должен спасти ребенка. Чем я рискую? Милостью Папы. Если я нарушу его приказ, то буду навсегда отстранен от двора Ватикана и от Рафаэля. А ему я сейчас особенно нужен. Если бы ты знал, бамбино, в какую интригу мы с тобой ввязались?» - Джулио посмотрел на тихо лежащего мальчика. Джулио почувствовал шок. Мальчик не потел. Совсем. Забыв о Ватикане, Романо бросился искать губку. Когда что-то ищешь, то не всегда сразу находишь. Губки не было. Схватив простынь, не самый удачный вариант, Джулио намочил ее как можно сильнее и помчался к ребенку. Он начал синеть. Джулио принялся тереть лицо мальчика, лак застыл и не хотел поддаваться мокрой тряпке, нужно было что-нибудь придумать. Что? Что придумать?! Почему он не подумал об этом, почему он послушался этого тупого Баччо Бандинелли? Причитать было поздно. Джулио накрыл ребенка мокрой простыней. Мальчик не пошевелился. Джулио принялся тереть изо всех сил. Кое-где краска стала поддаваться. Он яростно тер тело мальчика. Он не приходил в себя. Романо вскочил, схватил ковш вод и вылил на ребенка, он открыл глаза.
- Спасибо, маэстро.
То, что было дальше, было ужасно. Кое-где кожа ребенка стала сморщиваться и лопаться. Мальчик застонал. Вбежали Рафаэль, Якопо Нарди и Баччо Бандинелли. Джулио Романо кинулся к Бандинелли: «Я тебя убью, каналья. Ты придумал его лаком покрывать».
- Тихо вам, - сказал Рафаэль, - поздно уже.
- Может, за врачом послать? – сказал Нарди.
- Пошлите, но ему уже ничем не поможешь, - опять грустно сказал Рафаэль. Тело ребенка покрывалось язвами.
- Кожа горит, - сказал Рафаэль.
Джулио Романо с истошным воплем упал на колени рядом с телом мальчика. Рафаэль не стал его утешать. Не хотелось.
- Не говорите Микеланджело, - сказал незаметно подошедший сзади Баччо д’Аньоло.
- Все равно узнает, - пробормотал Бандинелли, - Сеттиньяно – его вторая родина.
- Пока говорить не надо, - настойчиво повторил д'Аньоло. Где-то сзади шум возвестил о приближении кортежа Папы Римского.Все ринулись к выходу. Лев Х медленно слез со своего белого коня и подошел к дверям мастерской. Джулио Романо среди стоявших не было. Тень легла на лицо Папы.
- Мальчик умер, - спокойно начал за всех Баччо д'Аньоло. Папа посмотрел на лицо Рафаэля. Он кивнул Папе. Папа развернулся и засобирался назад. Мертвым ребенок ему был не нужен.
Тихо и грустно возвращались в Рим. Говорили о всякой ерунде. Микеланджело ни с кем не разговаривал, больше читал. Рафаэль пару раз пробовал заговорить с ним на разные темы. Микеланджело отвечал односложно, больше да или нет. Папа распорядился щедро наградить всех участников его триумфа во Флоренции. Рафаэль и Джулио Романо были обласканы и награждены больше других, завалены заказами. Джулио Романо весь ушел в работу, наладив в доме Рафаэля непрерывный «конвейер». Однажды, в присутствии Микеланджело, кто-то выражал Рафаэлю свое глубочайшее им восхищение. Художник, желая быть скромным, сказал: «О, Вам нужно благодарить нашего Папу Льва Х, ибо с него начался в Италии новый золотой век».
- Он начался со смерти ребенка, - вдруг, резко сказал Микеланджело, сидевший до этого тихо в своем углу. Он знал, чей это был сын.
77. РАБЫ
Лев Х, продолжая дело своего отца Лоренцо Медичи Великолепного, занимался археологическими раскопками. Именно во время его папства была найдена знаменитая группа «Лаокоон», которую Папа так и не отдал Франциску I Валуа, потребовавшему ее у Италии на правах завоевателя Пьемонта и Ломбардии. С бережной тщательностью Лев Х относился к античным древностям, коллекционируя и любовно сохраняя все греческие и латинские подлинники от искусства и литературы.
- Ты на меня обижен, старый друг, - полушутя, полусерьезно, надувшись, как женщина, обратился Римский Папа к Микеланджело.
- Я работаю, - сухо ответил Микеланджело.
- Нет, дорогой, эти мифы и легенды оставь для нежных ушей болонских блондинок, - Папа погрозил пальцем Микеланджело, - но я то прекрасно знаю, что с тех пор, как мы вернулись из Флоренции, ни я, ни Джулиано не были удостоены чести видеть гордость Флоренции в Ватикане. В чем дело. Микеланджело?
- Я работаю.
- Микеланджело, тебе доставляет удовольствие, когда более знатный человек корчиться перед тобой, выманивая малую толику твоего внимания? Тебе нравится видеть людей просящими, да? Тебе очень сложно придти первым в Ватикан и просто спросить у меня, как я себя чувствую? Это так сложно для тебя, Микеланджело? Сложно, да? Ты не был ни на одном приеме почти год, может, ты болен, Микеланджело?
- Я работаю.
- Ну, хорошо, хорошо, Микеланджело, ты работаешь. Над чем ты сейчас так усердно трудишься?
- Над гробницей Юлия II.
- Опять эта гробница! Ты, что ее для себя готовишь?
Микеланджело предпочел не отвечать на этот вопрос.
- В конце концов, Микеле, ты же прекрасно знаешь, что Леонардо Гроссо, племянник покойного Папы, да, он же кардинал Аджиненсе, всего лишь кардинал, а я – Римский Папа, поэтому тебе бы следовало больше прислушиваться к тому, что я тебе говорю, а не Аджиненсе, пусть он трижды делла Ровере.
- Ваше Святейшество…, - начал Микеланджело.
- Что, Микеланджело, что?
-Не перебивайте меня, Ваше Святейшество, я Вас слушал терпеливо.
- Спасибо, дорогой скульптор.
- Рад служить Вам, Ваше Святейшество. Я понял, что Вам не по душе моя работа на семью делла Ровере. Это – Ваше личное отношение, и я к этому не могу ничего ни добавить, ни убавить. Думайте, что хотите, оставлять работу над этой гробницей я не намерен.
- Не намерен, - повторил за ним тон в тон Лев Х.
- Нет, не намерен.
- Что ты хочешь сделать для этой гробницы?
- Я хочу ее сделать лучше, чем гробница Папы Пия в Сан Пиетро.
У Медичи поднялись брови.
- Какая честь для делла Ровере.
- Какая честь моему вкусу и таланту, Вы хотите сказать?
-- Да, да. Какая честь, что столько сил и таланта, твоего таланта, Микеланджело, уходит на гробницу Юлия II.
– Вы хотите мне что-то предложить?
- Хитер, ох, хитер, ты, Микеланджело.
- У Вас учусь, Ваше Святейшество.
- Да, Микеланджело, я хочу, чтобы ты поработал на Медичи. В Сан Лоренцо. А? Что скажешь? Ее вид устарел, надо бы переделать там все заново. Я полагаюсь на твой ум. Перестрой все, что ты там считаешь нужным, исключая, конечно, работы Донателло, Гиберти и Брунеллески. Ну, как тебе, скажем, заново украсить фасад нашей семейной капеллы?
Микеланджело задумался. Работать во Флоренции всегда было его мечтой, да и проект показался ему очень манящим. Надо было соглашаться. Но работа над гробницей Юлия II, некоторые фигуры для которой были уже готовы? В них уже столько вложено. Микеланджело, как всегда, полностью отдавал работе всего себя. Каждая скульптура была для него памятником определенной части его души; определенный период жизни скульптора с его эмоциями, думами, переживаниями возникал в мраморе. Камню Микеланджело мог рассказать все. Они чутко воспринимали друг друга – скульптор и материал. Малейшие колебания настроения. Любая встревоженная мысль сразу же высекалась резцом на белоснежном, прохладно- розоватом теле мрамора. Как хорошо они знали друг друга. Иногда у Микеланджело возникало ощущение, что глыба, стоящая перед ним сама показывает ему, где и как следует отсечь все то, что не относится к желаемому образу. Мистика? Нет, гениальность. Они не могли расстаться даже на ночь.
Микеланджело уехал во Флоренцию. Приехал он как раз во время, ибо Буонаррото собрался жениться и уже был назначен день свадьбы. Микеланджело сухо поздоровался со всеми, пожелал брату счастья и буквально через сутки, не обращая внимания на мольбы брата, который очень хотел иметь Микеланджело в качестве основного свадебного подарка, удрал из дома в Каррару на тринадцать месяцев, ибо мрамора ни для гробницы Юлия II, ни для Сан Лоренцо не было. Перед тем, как выехать, Микеланджело знаком призвал Буонаррото к себе в комнату и спросил: «Ты выяснил, что я тебя попросил?» Буонаррото сделал удивленное лицо.
- Буонаррото, это ведь давно было.
Брат догадался. Еще в 1512 году Микеланджело в письме отцу попросил: «Поэтому, я хотел бы, чтобы Буонаррото, при случае, выяснил, от кого он слышал, что я дурно отзывался о Медичи, чтобы найти источник и узнать, не исходит ли это от тех, кого я считаю своими друзьями, чтобы я мог остеречься?»
- Микеланджело, это Лука Синьорелли.
- Спасибо, брат. Я знал, что ты, как никто другой, можешь справиться с этим заданием.- Тебе ничто не угрожает? – осторожно поинтересовался Буонаррото, - может, мне еще что-нибудь для тебя сделать?
- Спасибо на этом. Только следовало бы тебе это сделать раньше.
-Что-то не так?
- Джулиано Медичи. Он, однажды, позволил себе сладость в моем присутствии. Теперь, мстит мне. Знаешь, что он придумал? Верную смерть для меня – добывать мрамор…, - Микеланджело сделал эффектную паузу и посмотрел на вытянувшегося, как струна, в огромном интересе перед ним, брата - … в Пиетрасанте.
Буонаррото охнул. Это, действительно, было безнадежным делом. Пиетрасанте – недавнее, а потому, страстно любимое приобретение Льва Х. Абсолютно дикое место. Невежественные люди. Жуткие дороги.
- Он зол на меня.
- Малыш Джулиано?
- Он самый. Это – его идея. Нет никаких сомнений. Мрамор для отделки Сан Лоренцо должен быть добыт только в Пиетрасанте.
- Ты поедешь?
- Есть варианты?
Отец жутко был недоволен отсутствием Микеланджело на свадьбе Буонаррото.
- Он не хочет меня видеть, - Лодовико ни за что не соглашался поехать в церковь Санта Кроче, где уже были Урсула и Джисмондо, - Микеланджело не приехал из-за меня, - вопил самый старший Буонарроти, отталкивая от себя отчаявшегося Буонаррото в праздничном костюме.
- Папа, Микеланджело очень занят поручением Папы Римского. Он любит тебя и всей душой здесь. Он обязательно был бы здесь, если бы мог. Он просто работает. Пойдем, папа, все гости уже собрались, ждут нас. Пойдем, неудобно, ведь, - Буонаррото всеми силами пытался поднять внезапно заплакавшего, все еще сильного мужчину.
- Оставь меня. Я пойду только, если придет Микеланджело.
- Папа, он не придет, - Буонаррото уже начинал сердиться.
- Тогда, и я не пойду в церковь.
- Папа, - Буонаррото встал перед отцом на колени, - у меня свадьба, думаю, первая и последняя в жизни. Папочка, миленький, - Буонаррото молитвенно сложил руки, - прошу тебя, пожалей меня и не омрачай мне праздник. Это – моя свадьба. Ведь у тебя тоже с нашей мамой была свадьба. Вспомни, пожалуйста, вам тогда тоже ведь было очень хорошо. Вспомни маму. Я тебя ради нее прошу, пойдем в церковь, пожалуйста.
У Лодовико намокли глаза и задрожали губы. Он привлек голову сына к себе. Они помолчали и отправились в церковь.
Лодовико стало хуже. Он, не переставая, беспокоил Буонаррото. Буонаррото беспокоил Микеланджело в письмах, изливая брату душу, боль и усталость. Микеланджело оказался под перекрестным огнем. В Пиетрасанте все оказалось гораздо хуже, чем он ожидал. Скульптор написал письмо в Ватикан, описывая всю безнадежность предприятия, где кроме него никто не представляет себе насколько дика сама мысль, что мраморный камень, кое-как грубо отщипнув от скалы, можно кидать прямо в долину, куда он прибывает весь растрескавшийся, с щербинками, навечно забитыми грязью и плесенью. Куски, нередко, разломившись на еще более мелкие кусочки, попадали в болото, где и оставались. У Микеланджело не было слов. Учиться местные каменотесы не хотели и не могли. Угрюмые лица с дикими карими глазами навыкате из-под густых насупившихся бровей, тяжелая челюсть. Они не хотели слушать чужака, тем более менять давно привычные устои. «Покорять эти горы и обучать этих людей искусству… Да легче воскресить мертвых», - написал Микеланджело. Он плюнул на все и решил уехать во Флоренцию. Однако, не смог добраться до нее.
Серавецце, глухая деревушка с одной единственной тратторией. Жуткий дождь заставил Микеланджело постучаться в дверь. Было холодно даже внутри. Посетителей не было, и поэтому хозяин предпочел не разжигать огонь в зале. Микеланджело дрожал так, что было слышно, как стучат его зубы. Он весь посинел. Хозяин траттории, глядя на него, покачал головой и начал возиться с огнем. Долго ходил, что-то искал, кряхтел – было видно, что прижимистому крестьянину жалко дров всего лишь для одного посетителя.
- Дайте вина, - слабым голосом попросил Микеланджело.
Крестьянин поднял на него глаза, будто бы хотел не только услышать, но и увидеть эти слова. – «Пожалуйста, дайте вина и если можно, лепешки с сыром. Я Вас очень прошу».
Крестьянин молча кивнул и побрел куда-то, очевидно в погреб за вином.
В голове Микеланджело заработали молотки каменотесов, сама голова раздулась и стала похожа на большой огненный шар – молнию, которую он видел однажды вечером во время грозы в Сеттиньяно, когда был еще маленьким ребенком. Почему он сейчас об этом вспомнил? Захотелось пить. Микеланджело облизал губы. Где же бродит хозяин? Не было сил даже разозлиться. Скульптор уронил голову на стол.
- Папа, пошли домой. Кругом полно людей, пошли немедленно, - Буонаррото тянул отца за рукав.
- Пусть все видят, как он обращается со своим отцом.
- Папа, это неправда, и ты прекрасно об этом знаешь.
- Я знаю, что Микеланджело меня не хочет видеть, следовательно, я должен уйти из дома, чтобы он спокойно мог туда вернуться.
- Папа, у Микеланджело и так забот хватает, он почти при смерти вернулся во Флоренцию, хорошо, что Джисмондо отпустил Урсулу к нему в мастерскую, иначе бы он не выжил. Папа, не надо ,а? Давай, дадим ему спокойно выздороветь и работать. У него такие большие заказы. Ну, пойдем домой, на ступеньках холодно.
Лодовико сидел на ступеньках церкви Санта Кроче уже целый день и хныкал, непрестанно повторяя, завидя прохожего: «Мой сын не желает возвращаться домой из-за родного отца. Отец ему мешает вернуться под родной кров». Многие прохожие узнавали Лодовико Буонарроти, всплескивали руками и крестились, другие хихикали, показывали пальцем и быстро убегали, чтобы рассказать другим. Буонаррото испытал самые тяжкие мучения в своей жизни – он стал объектом пересудов. Это было возмездие.
Буонаррото не спешил поделиться этим с Микеланджело. Он еще лежал в постели – измученный, слабый, больной. Урсула, уже почти согнутая пополам, но сохранившая зрение, ухаживала за ним, как обычно. Они почти не говорили друг с другом. К чему размешивать золу?
- Твой отец окончательно рехнулся, - сказала Урсула, придя однажды в мастерскую Микеланджело.
- Что еще? – Микеланджело не хотел отвлекаться, он работал над статуями для гробницы Юлия II.
- Он выходит на улицу, садится, где есть люди и всем говорит, что ты не хочешь его видеть у вас в доме. Получается, что ты его выгоняешь оттуда.
Микеланджело молча сел на пол и поджал ноги к подбородку. Все было так хорошо, что, конечно, так не могло продолжаться долго. Микеланджело поднял голову на еле отесанные куски мрамора. Жемчужная слезинка поползла по щеке. Микеланджело с надеждой всматривался в мрамор, изо всех сил стараясь не заплакать. Это была прощальная борьба с еще живущими иллюзиями. Реальность всегда оказывается сильней, как бы мы не оттягивали нашу капитуляцию перед ней. Скульптор еще внимательнее всмотрелся в мрамор. Перед ним возник очень четкий образ – отражение сразившей и окончательно взявшей его в плен реальности.
Отцу. 1516г. Флоренция «… Прошлый раз, когда Вы были больны, я сказал Вам, что, пока я жив, Вы ни в чем не будете нуждаться; это я подтверждаю и теперь. Я удивляюсь, как скоро Вы все забываете. Вот уже 30 лет Вы это доказываете мне, Вы и Вашим сыновья, а Вы знаете, что я всегда думал о Вашем благе. Как можете Вы говорить, что я Вас выгнал? Разве Вы не видите, какую славу Вы мне создаете, говоря, что я Вас выбросил за дверь? Не хватало еще этого после всех мучений, которые я из-за Вас перетерпел».
Эти слова дались Микеланджело очень непросто. Днем и ночью, ночью и днем жег он свет в своей мастерской.
- Кто это будет? – спросил заглянувший к нему Джисмондо.
- Рабы, - ответил Микеланджело.
78. MEMENTO MORI
Леонардо Селлайо. Декабрь, 1518г., Флоренция. «Леонардо! В Вашем последнем письме Вы торопите меня, и я Вам за это благодарен, так как вижу, что Вы это делаете для моего блага; все же я должен Вам заметить, что, с другой стороны, такие принудительные меры для меня острый нож, я умираю от нетерпения, так как, к своему несчастью, не могу сделать того, что хочу. Сегодня восемь дней с тех пор, как мой помощник Пиеро с другим моим помощником Донато Бенти да орта Венере вернулись в Каррару для того, чтобы разгрузить мрамор. Они оставили в Пизе нагруженную барку, но та все еще не прибыла, так как ни разу не было дождя, и Арно совершенно высох. Кроме того, еще четыре барки взяты в Пизе для этого мрамора; как только будет дождь, все они прибудут, и тогда я начну усиленно работать. Поэтому, сейчас я чувствую себя здесь самым неудовлетворенным человеком в мире».
- Он их купил, - Джулиано буквально брызгал слюной.
- Прекрати, Джулио, ты никогда не был таким. Что с тобой? Не подкупал Микеланджело каррарцев и не осушал Арно. Ты, что, думаешь это во власти нашего бедного смуглого Микеле – выпить всю воду из низовий реки? – Лев Х попробовал засмеяться, но не получилось. Толстый живот, начав колыхаться, вызвал одышку. Джулио обернулся к брату.
- Значит, долгое отсутствие барок в Пизе, это, по - твоему, чистая случайность? Капризы природы?- Ну, разумеется, нет. Это не случайность, и каррарцы, конечно, в смертельной обиде на Микеланджело и на меня, и на тебя, Джулио, - Папа показал пальцем в сторону брата, - уверяю тебя, Микеланджело не подкупал каррарцев. К тому же, у него нет таких средств.
- А 1000 дукатов?
- Прекрати, - Папа устало махнул красивой рукой, - Джулио, прекрати. – Лев Х посмотрел на брата. – И я, и ты прекрасно знаем, что Микеланджело никого не подкупал. Задержка доставки Пиетрасантского мрамора действительно обоснована. Джулиано, там нет дорог, это правда. Я все узнал: все барки в Пизе принадлежат каррарцам. Я все узнал от Биббиены, а он от Джироламо дель Барделла, и как назло, Арно обмелела. Вот и все. Перестань, Джулиано. Ну, что ты весь такой напряженный? Перестань злиться на Микеланджело, или ты думаешь, что это поможет остановить происходящее?
На глаза Джулиано навернулись слезы.
- Я так не думаю, - сказал он тихо, - просто у меня кроме тебя никого нет.
- Иди сюда.
Джулиано подбежал к кровати брата и сел на нее с ногами.
- Джованни, я что я буду делать, когда останусь один?
- Станешь Папой.
-А если меня не изберут?
- Изберут. Я это точно знаю, не сразу, но быстро, - Джованни хитро подмигнул брату.
- Ты не боишься умирать?
Джованни посмотрел в сторону и промолчал.
- Я тебя обидел? – всполошился кардинал.
- Нет, Джулиано, нет, - Джованни взял руки брата в свои, - я не умру, я просто пойду туда первым и все-все узнаю, чтобы, когда ты придешь, тебе уже не о чем было волноваться. Хорошо?
Джулиано опустил глаза вниз и кивнул: «Если ты так считаешь нужным».
- Да, я так считаю нужным. Ну, будь умницей и слушайся меня. Не будь таким угрюмым, Джулио, детка», - Джованни протянул красивую руку к брату. Он схватил и поцеловал ее. Им предстояло расстаться в первый раз в жизни.
- Я хочу посмотреть «Моисея», привезешь? – сказал Лев Х.
- Да, надо поставить его в Сан Пиетро ад Винкули, - кивнул Джулиано.
Микеланджело все еще оставался во Флоренции, работая то над тем, то над другим. Работа шла очень размеренно. Он соорудил для себя мастерскую и там ставил заканчиваемые или только начатые им статуи. Он получал письма из Рима, в которых ему подробно описывались все последние события из мира искусства и светской жизни. Потрясения, связанные с добычей и перевозкой пиетрасантского мрамора закончились и теперь, у Микеланджело был личный поставщик мрамора из Каррары – Доменико Тополино. Пиерфранческо Урбино взялся лично оберегать маэстро от потрясений, связанных с поставкой камня. Микеланджело, внешне ворча и фыркая, принял этот благородный позыв, ликуя в душе, он хотел лишь одного – чтобы его оставили в покое и наедине со статуями. В голове созрел очень оригинальный и совершенно неожиданный план относительно гробницы Медичи. Мимо Микеланджело прошло сообщение о смерти Леонардо да Винчи во Франции. Микеланджело работал, работал и работал. Отрывался он лишь изредка, когда заканчивался материал. Вбежал раскрасневшийся Урбино.
- Там кардинал, маэстро, там кардинал Медичи.
Вошедший без предупреждения кардинал был действительно Джулиано Медичи. Он молча начал осматривать стоящие фигуры. Остановился перед «Моисеем».
- Зачем ему рога? – было первое, что спросил святой отец.
- Это не рога, - сухо ответил Микеланджело, явно задетый подчеркнутой нелюбезностью Медичи.
Джулиано обернулся и, молча, уставился на Микеланджело, выжидая, пока он сам объяснит ему эту загадку.
- Это не рога, это лучи света.
Джулиано почувствовал себя как фараон после видения с коровами, но выдать свое замешательство не позволила семейная гордость. Кардинал просто отошел в сторону и стал рассматривать фигуры «рабов».
- Ты для делла Ровере это делаешь?
Микеланджело кивнул.
- У тебя был Палавичини, - не поворачивая к нему головы, сказал кардинал Медичи. Микеланджело ничего не ответил, так как выяснять у Медичи откуда им что известно было делом глупым и безнадежным, - он хочет, чтобы ты продолжал их гробницу?
Микеланджело опять кивнул. Джулиано не повернул головы.
- Ты потратил 1000 дукатов, которые тебе дал Джованни, то есть Папа Лев Х, - спешно поправился кардинал, - на мрамор?
Микеланджело опять кивнул.
- И из этого мрамора ты делаешь статуи для делла Ровере?
- Ваше Высокопреосвященство…
- Да или нет?
- И да, и нет
- Так не бывает.
- Бывает. Выслушайте. Некоторые статуи, которые я хочу делать для Сан Лоренцо не могут быть вытесаны из столь желаемого Вами пиетрасантского мрамора, поэтому я планирую сделать их из каррарского и наоборот. Кардиналу Аджиненсе, кстати, все равно из чего я их делаю.
- Нам не все равно.
- Господин кардинал, Вы приехали для того, чтобы уличить меня в чем-то, или я Вам нужен еще для чего-то?
- Микеланджело, я бы хотел, чтобы ты именно сейчас занялся гробницей Сан Лоренцо. Именно сейчас и только ей. Ты меня понял?
-Это Ваш приказ или…?
- Или…, - кивнул Медичи, - мой брат тяжело принял смерть Рафаэля. Ты, ведь, знаешь, что он скончался на днях?
Нет еще. Микеланджело не знал об этом. Письмо, в котором писал ему об этом Себастьяно дель Пьомбо из Рима несколько запоздало. Микеланджело долго не разбирал почту. Он не был готов к этому.
- Микеланджело. Его Святейшество хочет, чтобы ты приехал в Рим.
- Надолго? – хмуро спросил Микеланджело.
- Ты можешь хотя бы раз отнестись по-человечески к просьбе умирающего и не просто умирающего, а Папы Римского и просто Папы Римского, а близкого тебе человека? Мы же все-таки в детстве за одним столом ели, - Джулиано вышел из себя и почувствовал, что опять проявил слабость, и опять это произошло в присутствии Буонарроти.
- Простите меня, Ваше Высокопреосвященство.
- Микеланджело, ну, почему ты такой? Почему ты так действуешь на меня? Почему я должен вымаливать у тебя человеческое отношение? Ты, ведь, нам не чужой, Лоренцо Медичи любил тебя как родного и даже больше, - Джулиано покраснел на последних словах.
- Ваше Высокопреосвященство, я намеренно выстроил свою жизнь так, чтобы не отчитываться перед посторонними людьми ни о чем, как только о работе.
Джулиано закусил губу и вышел.
Микеланджело поехал в Рим. Лев Х уже знал примерно, когда умрет. Относился он к этому спокойно, по-философски. В последнее время он никого не принимал. Рядом с ним находился только брат и близкий полу шут - полу монах фра Мариано, нежно привязанный к умирающему Папе всей своей душой юродивого. Лев Х все свои последние дни отдавал приказания. Рафаэль Санти, погибший от столбняка в Римских каменоломнях, оставил много незаконченной работы. Да, конечно, не только в этом дело. Молодому человеку было всего 37 лет. Это был поистине король Рима. Это был идол всех возрастов, особенно молодежи. Им восхищались, ему подражали, пристально следили за его личной жизнью. Рафаэль умел радоваться всему, даже самым незначительным пустякам. На любой, даже самый хмурый взгляд, Рафаэль неизменно отвечал приятной улыбкой, от которой исчезала любая хмурость. Он любил женщин, а женщины любили его. Он был невероятно привлекателен и очень хорошо воспитан. Это качество ценилось всегда, так как оно является редким в любую эпоху. В последние свои годы перед смертью Рафаэль был очень счастлив – в тесной череде разных дам он, наконец, нашел ту женщину, которую так долго искал, ту самую «Донну Велату». Красивую, тихую, очень образованную, точь – в - точь походившую на его обожаемую и рано умершую мать, донну Маджу, чей портрет с Рафаэлем на руках оставил нам его отец Джованни Санти.
Они встречались тайком, но весь Рим знал об их отношениях. Рафаэля это очень задевало, раньше он и не подозревал, насколько прозрачна его личная жизнь, до этого он и не задумывался над тем, что если он захочет уединиться и пожить для себя, то несметная толпа его поклонников не позволит этого ему. Открытие было поистине шокирующим. Рафаэль начал понимать Микеланджело. Тогда, в память о своей жизни, о редких минутах уединенного покоя, когда он клал усталую голову на колени своей любимой женщине, Рафаэль написал полотно для маленького бедного монастыря Святого Сикста – «Мадонну, шагающую по облакам».
«Если бы ты хоть раз нашел в себе силы, чтобы сказать им «нет», маленький Рафаэль», - пронеслось в голове Микеланджело.
Лев Х умирал. Мучительно, привычно, бесчувственно и бессильно. В последнее время, как и в жизни его отца Лоренцо Великолепного, все праздники проходили без его участия. Папа велел, чтобы в предсмертных муках он мог слышать во дворце веселые голоса, смех, звуки песен, крики, шум драки, декламацию древних авторов пьяными голосами, словом, все то, что во все времена называется «хорошо провести время». Сухо, с точностью опытного счетовода, Лев Х перебирал в уме, что успел сделать за свои сорок с лишним лет, пытаясь всячески вызвать внутри себя хоть какое-то отношение к собственным заслугам. Римский Папа с чувством платонического влюбленного ощутил, что ни одно из воспоминаний, ни одна картина пресыщенного земного блаженства, не вызывает у него чувства полного удовлетворения. Не хватает чего-то. А вот чего? Папа мучительно впился мыслями в свой рассудок. Чего? Почему все сцены, начиная от церемонии венчания на папство, кончая картиной самолично убиенного Папой вепря на охоте – ничего не вызывает живого отклика в душе блистательного понтифика. Почему? Фра Мариано зашел к Папе и тихо уселся около кровати, поджав ноги. Лицо Папы показалось придурковатому монашеку неестественно зловещим. Монашек приподнялся, чтобы получше разглядеть его. Папа не шевелился. Мысли, одна за другой, перебегали по его лицу, оставляя на нем каждый раз, след глубокого разочарования. Морщины, которые раньше не были так заметны на одутловатом лице Льва Х, теперь обозначили на нем свой неистребимый суровый приговор.
- Вы Бога ищите? – спросил монашек.
- Да, - сказал Лев Х.
Мариано заплакал. Лев Х лежал неподвижно, потом сказал: «Расскажи мне о нем». Мариано поднял красные глаза и посмотрел вверх, словно ища поддержки.
- Ваше Святейшество, - начал юродивый.
- Меня зовут Джованни. Я – Джованни ди Лоренцо Медичи.
Мариано решил не прерывать верховного понтифика.
- Я хочу говорить с Богом. Выслушай меня, Отче. Когда я был маленький, на меня надели кардинальский пурпур и сказали, что я у Тебя теперь особенный, что мне полагается от Тебя особая милость, но не объяснили какая. Я был предназначен Тебе с самого моего рождения, Небесный Отче, и мы должны были стать особо близки здесь на земле. Я боялся Тебя. Я так боялся Тебя. Я и сейчас боюсь.
Джованни потянул руками простынь и отвернул голову.
- Бог есть любовь, - жалобно протянул фра Мариано.
- Любовь? – Джованни округлил глаза на юродивого, - меня не научили любви, меня научили страху. Большому страху. Страх – главная сила в управлении человеческими существами. Любовь податлива, слаба, она ведет к компромиссам, заставляет уступать тому, кого ты любишь. Страх – вот оружие! – Лев Х устало упал на подушки.
- Но Бог любит Вас, - тихо сказал фра Мариано.
-Мариано, - посмотри на меня. Внимательно посмотри, Ну, что ты видишь?
- Что Бог любит Вас, - повторил монах.
Лев Х расстегнул парчовую накидку и показал гнойные фурункулы на коже.
- Повтори!
- Бог любит Вас, - неизменно проговорил монах.
- Любит? Вот таких, как ты, Он точно любит. Тебе мало надо, Мариано. Ты довольствуешься тем, что находишь в Библии и веришь этому.
- Это – Слово Божие.
- Да, Мариано. Слово Божие, - Лев Х странно ухмыльнулся, - каждый раз, когда меня бил отец или издевался надо мной брат, мне казалось, что это Сам Бог делает со мной. Я , же, знал, что меня предназначали Ему в услужение, так, я и воспринял свою миссию на земле – получать от Него удары. Мне больно!!! Слышишь, Ты?! Мне больно!!! С самого рождения!!! – Лев Х уткнулся лицом в подушку.
- Бог любит Вас, - опять повторил фра Мариано.
Лев Х замотал головой, - меня никто не любит, хотя нет, Джулио, мой Джулиано. Он очень любит меня и зависит от меня, - с улыбкой добавил Медичи, - зависимость добавляет любви.
- Если Вы откроете Ему свою душу, Вам не нужно уже будет Его бояться и мучиться от неизвестности, - сказал Мариано.
- Открыть Ему душу? Думаю, Он Сам хорошо знает про мою душу. Ты же говоришь, что Он любит меня, почему Он не прекратит этих мучений, а?
- Попросите Его об этом.
- Попросить? Открыть свои слабости? Чтобы на тебя стали показывать пальцем? Знаешь, что бывает, когда ты хоть с горчичное зерно позволяешь людям проникнуть тебе во внутрь? Знаешь, что бывает?!
- Бог не человек.
- Но Бог создал человека по Своему образу и подобию!!! Понял, теперь? Да, я боюсь неизвестности, то есть смерти, потому что не знаю какие там, - Римский Папа махнул вверх рукой, - правила игры. Мне этого не сказали, только сказали, что Он очень тщательно следит за тем, кого куда из смертных направить. Кого в ад, на муки вечные, кого – в рай на вечное блаженство. Как ты думаешь, у меня есть пропуск в рай?
Фра Мариано опять тихонько заплакал.
- Ты то, конечно, в рай попадешь. А я? Неужели мне и там придется бояться? Я не хочу в ад, потому что очень хорошо себе его представляю.
- Помолитесь Богу, Ваше Святейшество.
- Что Ему сказать?
- Что Вы тоже любите Его.
- А грехи?
- Он Вам их простит, только поговорите с Ним, и Он возьмет Вас к Себе в рай.
- Я не хочу в ад. Я не хочу в ад. Я там встречусь с … Что мне делать? – обратился Римский понтифик к фра Мариано.
- Помолитесь Богу.
- А как?
Фра Мариано смущенно уставился на Льва Х.
- Ах, да. Это я тебя должен учить молитвам. Знаешь, что, Мариано. Отойди в сторону и молись за меня, за то, чтобы Бог услышал мое к Нему признание.
- Он услышит. Вот, увидите. Обязательно услышит, - фра Мариано с готовностью отбежал в сторону.
Лев Х, закрыв кровать парчовым балдахином, довольно долго провел там время. Фра Мариано не вставал с колен, вознося за него молитвы.
В дверь постучали. Мариано вышел и увидел там Джулиано, который был недоволен тем, что в дверь в покои брата оказалась заперта. Юродивый, движимый Духом Святым, предусмотрительно запер ее.
- Что происходит? – сурово и властно спросил кардинал Медичи.
- Они молятся Богу, - ответил фра Мариано.
- Молятся? Богу? – неожиданно удивился кардинал.
- Они – Римский Папа, - твердо заявил монах.
Джулиано недоверчиво посмотрел на него. – С моим братом все в порядке? – кардинал Медичи решил подойти к вопросу с другого бока.
- С ними все в порядке, - ответил монах, - они молятся.
Кардинал Медичи онемел.
- У меня важный вопрос к брату.
- Вопрос подождет.
- Негодяй, нахал. Ты знаешь, кто перед тобой?
- Знаю.
- Прочь с дороги.
-Нет.
- Ты, что, хочешь, чтобы я позвал папскую гвардию?
- Делайте что хотите, но я не дам прервать разговор моего Владыки с Богом.
Кардинал хлестнул дерзкого монаха по щеке. Он подставил вторую. Джулиано растерялся. – Не может быть, - прошептал он. Суеверный ужас обуял его. Почти с благоговением он воззрился на воплощение Христовой добродетели. Беззащитность оказалась сильнее любых угроз. Джулиано Медичи чувствовал себя полем битвы двух сил. Ему показалось, что его тянут в разные стороны. Голова вот-вот лопнет.
- Мариано, где ты? – раздался голос брата.
Джулиано резко поднял голову в сторону, откуда доносился голос. Оттолкнув Мариано, кардинал вошел. Понтифик возлежал на кровати и к удивлению брата спросил Мариано. Джулиано это задело. Он привык, что брат, в первую очередь, принадлежит ему и только ему. Джулиано сам не отделял себя уже от брата и с удовольствием подчинялся его воле.
- Зачем тебе Мариано? Что у вас тут произошло?
- Джулио, детка, не надо сейчас никаких выяснений.
- Джованни, я имею право знать, что с тобой происходит, и как ты себя чувствуешь?
- Со мной все в порядке.
- Ты уверен?
- Как никогда прежде.
- Значит, все-таки, что-то произошло?
- Джулиано, я молился Богу.
Кардинал Римской церкви напрягся, желая с помощью опыта и ума, вычислить истинный смысл, который, как ему казалось, кроется за этими словами.
- Джулиано, подойди сюда, - позвал брата Лев Х.
Кардинал подошел и припал к руке Его Святейшества.
- Джулиано, мне надо тебе что-то сказать.
- Говори, кардинал стал покрывать красивую руку Папы поцелуями.
- Джулиано, я тебя очень и очень люблю, - Джулиано поднял взгляд на Папу и стал расстегивать свой камзол.
- Не надо, Джулио. Этого больше не будет, - остановил брата Папа. Джулиано вскочил и выбежал из Папских покоев.
- Постой, постой, я не сказал тебе главного, - кричал понтифик вслед брату.
- Кардинал выронил это, - вошел фра Мариано и подал бумаги, принесенные святым отцом, Льву Х. Папа вынужденно просмотрел их. Среди них Папа нашел письмо Микеланджело с просьбой освободить его от работы над фасадом Сан Лоренцо вследствие недостатка финансирования и в связи с отсутствием необходимого материала. Папа тяжело вздохнул. Мысль отказаться от украшения фамильной гробницы Медичи руками Микеланджело больно ударила по нему. Микеланджело, Микеланджело … Маленький, кудрявый, черноглазый, робкий, темпераментный, пламенно зажигающийся от любой ласки в свою сторону. Рядом с Микеланджело тут же возник образ отца, Лоренцо Великолепного. Джованни обожал его. Мечтал походить на него всем своим существом. Будучи полненьким от рождения, Джованни Медичи упорно часами в своей комнате вырабатывал легкость и стремительную уверенность походки отца, грациозные движения рук, форму и красоту которых унаследовал. Каждый кивок, каждый поворот головы отца Джованни с жадностью схватывал и копировал. Отец не знал об этом, не замечал героических усилий сына или не хотел замечать. « Почему Микеланджело так легко далось внимание отца?» - этот вопрос застиг Льва Х врасплох. Лев Х отогнал от себя нашедшую на него тучу. Вставив в левый глаз берилловый «зрачок», он перечитал внимательно письмо Микеланджело, далее скульптор просил разрешение поставить на свои деньги памятник поэту Данте Алигьери на площади во Флоренции. «Тут должны быть бумага, так, поищем. Ага, вот она», - Лев Х отыскал в стопке различных прошений обращение флорентийцев с просьбой к Папе дать им разрешение перенести останки Данте из Равенны во Флоренцию.
«Хорошо, я отпущу Микеланджело», - подумал Лев Х и сделал соответствующую надпись на обращении скульптора, - « пусть лепит своего любимого Алигьери». Лев Х закрыл глаза. Шум гулким эхом долетающий до ушей понтифика, постепенно стихал. «Я устал сегодня», - подумал Лев Х, - «но чувствую я себя превосходно. Может, попробовать подняться? К своему удивлению Лев Х смог встать на ноги и подойти к окну. Было полнолуние. Красивая ясная, чистая, как девственница, луна игриво светила прямо в окно Его Святейшества. Лев Х задумчиво воззрился на нее. «Как много всего на свете, чего мы еще не знаем, не видели и о чем даже не помышляли. Да, это правда. Наши мысли – не Божьи мысли. Пути Его – не наши пути, - Джованни вздохнул. Он был на вершине власти, но чувствовал себя как школьник в первый год учебы. У него было все, но ничего не принадлежало лично ему. «Как вышел ты из чрева матери нагим, так и уйдешь нагим из этого мира», - Лев Х чувствовал себя пленником этого мира. Он был заперт, связан навязанными ему с рождения правилами, законами и моральными принципами. Последние, надо сказать, был довольно условными. Лев Х понял, что же его угнетало – он ни разу в жизни не принял собственного решения. За себя лично. Кто же я на самом деле, Джованни Медичи?
В дверь кто-то постучал. Потом вошел. Это был Джулиано. Лицо его было полно обиды и горечи. Но он был Медичи, он держался.
- Я тебе еще нужен? – напрямую спросил кардинал.
- Нужен, - ответил Лев Х.
- Как кто?
- Как брат.
- Ты хотел что-то сказать.
- Я люблю тебя и хочу, чтобы ты был счастлив, не так как я …
- Чего наговорил тебе этот полоумный монах?
- Он умнее нас с тобой вместе взятых.
Джулиано промолчал. Он впервые почувствовал, как с братом его что-то разделяет. По спине кардинала Медичи пробежал холодок.
Он поежился.
- ТЫ встал, Джованни, тебе вероятно лучше?
- Да, мне лучше.
- Это здорово. Скоро ты поправишься, вот увидишь. Мы еще поцарствуем. Ты разбирал почту?
- Да.
- О, ты отпускаешь Микеланджело с постройки нашей гробницы?
- Да.
- Ты не хочешь, чтобы он ее делал?
- Хочу.
- В чем же дело?
- Он устал. Я это чувствую. Он не здоров. Я не хочу его потерять, как мы потеряли Рафаэля. Пусть Микеле отдохнет, а там посмотрим. Не требуй от него много, слышишь, Джулиано?
- Ты сегодня какой-то не такой.
- Да, я другой, Джулио. Ты должен быть лучше, чем я. Ты ведь для меня больше, чем брат.
Джулиано выразительно посмотрел на брата.
- Я не это имел в виду, Джулиано. Ты мне, как сын, как мое второе я, которое я хочу видеть лучшим, чем я есть.
- Джованни, ты устал, иди, приляг, все равно не надо стоять у окна. Уже очень поздно. Иди, все будет хорошо. Ты успокоишься. Завтра будет новый день
- Di doman non c'e certezza, помнишь, как написал отец? Ибо правды нет в коварном слове завтра.
- Обязательно будет завтра, и оно будет новое, - щебетал Джулиано, укладывая брата на кровать.
- Хочешь, я просто прилягу рядом?
Джованни кивнул.
- Это красивая песня, которую написал отец. У нее такая нежная, грустная, щемящая дух мелодия, которая могла родиться только у нас в Тоскане.
- У нас, у Медичи, ты хотел сказать, Джулиано Медичи?
- Давай, я тебе ее спою, Джованни.
- Спой.
- Quant'e bella giovenezza
Che si fugge tuttavia;
Chi vuol’ eccer lieto sia;
Di doman non c’e certezza.
Утром над Ватиканом подняли черный флаг.