Солнце уже взошло, но пока не поднялось над вершинами деревьев, поэтому природа ещё продолжает спать. Кое-где над рекой стелется туман, а плавное течение реки не нарушает зеркальной глади чёрной воды. Через реку, пропуская через себя трос, с мерным поскрипываньем, медленно движется паром. Народу на нём не так много, потому что утро, сентябрь, а дачный сезон уже на исходе. Параллельно парому, метрах в тридцати, но заметно медленнее, плывёт лодка, хорошо просмоленная дощатая плоскодонка. На вёслах сидит бородатый мужик в выгоревшем брезентовом плаще. Он аккуратно опускает в воду и поднимает вёсла, почти не образуя брызг. Капюшон скрывает его лицо, и из-под капюшона торчит только его огромная, чёрная с проседью борода.
На корме сидит рыжая собака, небольшая беспородная дворняжка. Она не шевелясь смотрит на воду, убегающую мимо неё по борту. Кажется, что она что-то высматривает на дне. Весь вид её говорит о том, что радоваться ей в этой жизни нечему. Видимо печальный вид этой собаки навеял что-то одному из пассажиров парома, стоящему у ограждения. «Смотрите», - говорит он, не обращаясь ни к кому: «Да это же Герасим. А собачка у него - Му-му. Видите, на дне лодки у него что-то грязной мешковиной накрыто. Не иначе это камень. Сейчас накинет верёвку на шею несчастному животному, привяжет камень, и, за борт». «Эй, товарищ, собачку не жалко?» - кричит он гребцу. У борта, с которого видна лодка возникает оживление. Мужик в лодке продолжает грести, никак не реагируя, как будто это и не к нему. «Эй, на лодке, это я к вам обращаюсь. Собачку-то далеко везёте?» Ответа нет. «Вот, видите, он немой. Как-то он сразу мне не понравился. Ни удочек у него нет, ни ружья, куда он плывёт? Точно душегуб».
Лодка всё больше отстаёт от парома, и кажется, что она совсем остановилась на середине реки. Наконец, паром мягко прислоняется к пирсу, и матрос, шагнув на берег набрасывает лохматый швартовый конец на один из коротких, истёршихся до половины толщины столбиков, изображающих здесь кнехт. Люди, сгрудившись у сходней, осторожно ступая на тонкие доски, начинают выходить на пирс. Некоторые, оборачиваются, чтобы посмотреть, как там лодка, сидит ли ещё грустная собака у неё на корме. «Нет, я этого так не оставлю, я поплыву обратно», - говорит мужчина, который пытался завязать разговор с лодочником: «Спешить мне сегодня некуда, посмотрю, что там будет». К нему присоединяются ещё двое, которым, видимо, тоже некуда спешить. Они остаются на пароме и ждут, когда он, набрав новых пассажиров, отправится в обратный путь.
А вечером уже я плыл на этом же пароме обратно. Когда мы приблизились к противоположному берегу, в вечерних сумерках я увидел знакомую уже мне лодку. Она стояла у берега недалеко от пирса, где к самой воде спускаются заросли густого кустарника, оставляя узкую полоску мокрого песка у самой воды. На корме плоскодонки сидела та же невозмутимая собака. Но она смотрела уже не на воду, а на приближающийся к берегу паром. Теперь видны были её глаза. Они были печальны. Лодочника нигде поблизости не было видно. Страшная догадка мелькнула у меня в голове.