Антон работал журналистом и, похоже, неплохо писал. Другие ребята считали его зaдницeй, потому что он никогда не пил с ними, и в коллективе держался особняком. По большому счету, он и был зaдницeй, но дело не в том. После увольнения старого редактора, с которым он был накоротке, управляться с газетой поручили некоему молодому xлыщу. Он был амбициозен, и как-то с самого начала не проникся заслугами Антона, разговаривал с ним покровительственно, а когда злился – повышал голос и откровенно распекал.
Как-то раз этот молодчик получил на орехи от столичного руководства и вызвал Антона к себе. Из кабинета долго доносился угрожающий гул, после чего прославленный в офисе журналист вышел оттуда совершенно пунцовый, и сел на рабочее место, подрагивая телом. Сначала он схватил стопку стикеров и начал мять их в кулаке, при этом бормоча себе под нос ругательства, потом принялся неуклюже угрожать кому-то невидимому физической расправой. Так как в жизни ему не приходилось по-настоящему наминать кому-то бока, угрозы его звучали забавно, так словно слова едва вывалившись изо рта, переставали принадлежать ему и болтались в воздухе как какая-то докучливая безадресная морось. В конечном итоге Антон видимо понял, что его продолжительный волапюк не принесет удовлетворения. Он судорожно схватил компьютерную мышку, открыл браузер и, шумно хлопая по клавиатуре, написал в поисковике: «дeрьмo», после чего нажал «поиск», и в течение десяти минут просматривал результаты из раздела «картинки».
Совсем скоро лицо Антона начало приобретать более будничный оттенок, а на губах заиграла ехидная заговорщическая улыбка. Он спокойно закрыл браузер, потянулся, крякнул, достал сигареты с зажигалкой и, отрапортовав остальным: «Я курить» (чего никогда прежде не делал), вышел на улицу. За окном, наряду с весенней капелью, слышался какое-то время его умиротворенный посвист.
Антона нервировало, что другие журналисты работают рядом, как ни в чем не бывало. Он считал, что человека, достигшего таких высот в профессии, необходимо обособить от остальных непосредственно, то есть – самим устройством рабочего места. Зайдет, положим, группа практикантов из института, во главе с профессором, и сразу шепотки: «Что это за серьезная птица сидит там, за перегородкой? У него и монитор самый большой»… Поэтому однажды, увидев как директор возвращается в офис в хорошем расположении духа, он как бы случайно попался ему в коридоре и попросил о приватной беседе. В кабинете он объяснил, что ровнять его со всякой швалью не годится, и что он, вероятно, заслужил особого отношения своей преданностью и старанием.
В рекламный отдел спустили задание: найти по бартеру кожаное кресло на колесиках максимальной высоты. Через несколько дней Антон уже стоял над душой у выпившего завхоза, а тот, сопя и отдуваясь, собирал возле его рабочего стола громоздкого монстра, который скверно вписывался в обстановку, однако, вне всякого сомнения, выделялся. Когда дело было кончено, Антон весь розовый от удовольствия опрокинулся в кресло и несколько раз крутанулся на глазах у недоумевающих журналистов. Душа его была спокойна. В этот день он даже позволил себе небывалую щедрость: проходя мимо молодого стажера, подсказал ему как лучше обыграть заголовок и похлопал по плечу со словами: «Главное терпение и уверенность. Никогда не опускай руки».
Дни проходили в хлопотливой работе над материалами. Антон, словно Эйфелева башня, высился над остальными ребятами. Однажды, возвращаясь после перекура, он услышал в кабинете радостную возню. Оказалось, что его сосед – Алексей – удостоился упоминания на столичном Портале за статью о «полезных свойствах Амурской чечевицы». Все, кто не был в это время «в полях», обступили его у рабочего места, а сам Алексей, разлив по бокалам шампанское (что не возбранялось в таких случаях), застенчиво рассказывал о своей победе. Антон, увидев всеобщее возбуждение, вернулся в курилку и прикончил четыре сигареты к ряду. Вечером он куда-то уезжал, затем вернулся с несуразно-большой сумкой, и просидел за работой дольше обыкновенного.
На следующий день выпивший завхоз зашел в кабинет журналистов в восемь утра, чтобы открыть фрамуги. Ему сразу бросилось в глаза необычное сверканье в дальнем конце зала. Подслеповато моргая, он подошел ближе, и увидел позолоченные кубки и грамоты в рамках из медного багета… Ими был усеян весь стол Антона, его компьютер и перегородка сверху. А на сиденье огромного кресла лежала пухлая и плотная подушка с вышитыми золотом инициалами.
Лучшие материалы Антон писал будучи под мухой. Увлечение алкоголем, как и всякая другая сердечная привязанность, время от времени меняло свои проявления. Весной Антона можно было видеть у кассы близлежащего магазинчика за покупкой имбирного пива, осенью он ходил в винную лавку за крепленым, а зимой, как правило, налегал на коньяк. Сам он увязывал это хобби с «творческим процессом», что придавало вялотекущему алкоголизму оттенок высшего значения, благородное напыление. Вечером, когда все расходились по домам, он возвращался на рабочее место с пакетом, и не имей люди привычку справляться о времени по часам и глядеть в окно, можно было бы предположить, что рабочий день только начинается, а Антон, храни Бог его неутомимый характер, пришел в офис первым.
Одно обстоятельство вызывало у него непроходящую, граничащую с гневом, досаду: в офисе по вечерам постоянно околачивалась уборщица Катя. Все существо Антона восставало против этой дородной, бесцеремонной хабалки (так он сам ее называл). Стоило ему немного выпить и опрокинуться в написание материала, как тут же из гулких переулков офиса доносился грохот подшивок или скрежет передвигаемых стульев. Нужно отметить, что вообще Катя большим усердием не отличалась, однако по вечерам, когда Антон задерживался в редакции, внезапно вспоминала заветы директора о «сверкающих сделках в сверкающем офисе» и принималась хлопотать о порядке.
Неприязнь была взаимной. Катя считала Антона заносчивой задницей, он, в свою очередь, нередко упоминал ее имя в одном предложении со словом «крематорий» или – «расстрел», и, кстати, немного боялся, поскольку в бесхитростном ее мире не было больших авторитетов. Она могла при всех огрызаться с руководителем одного из отделов, проявляя при этом угрюмую изобретательность, так что последнее слово в споре, как правило, оставалось за ней. Антон опасался, что она так же запросто при людях может наговорить вздора и ему, поэтому избегал лишних стычек.
Одним зимним вечером, когда он только было махнул сто грамм, Катя появилась в кабинете и решительно направилась к стеклянным стеллажам, куда недавно переставили кубки и грамоты Антона. Сначала она небрежно махнула тряпкой по дверце, затем открыла ее и несколько секунд брезгливо разглядывала содержимое полок. «Пылищи-то», – буркнула она и без особенных церемоний сунула руку в самую глубь шкафа. Антон встревоженно наблюдал за ее возней, и несколько раз порывался что-то сказать, но в последний момент не решался. Ему не хотелось давать ей повод для изнурительных препирательств, тем более что ничего хорошего прославленному журналисту они не сулили.
Между тем, Катя успела переворошить все его грамоты с верхней полки, и нацелилась на среднюю, где стояли наиболее ценные трофеи Антона. Она наклонилась сполоснуть тряпку в ведре и снова что-то промычала себе под нос. Казалось все идет к логическому завершению: сейчас она сдвинет все в одну кучу, разведет сырость на небольшом пятачке посередине полки и отправиться вершить свои мрачные дела дальше.
Антон даже прикинул уже, сколько займет у него времени наведение порядка после ее наведения порядка, как вдруг произошло то, чего он в глубине души опасался с момента ее появления. Выпрямляясь перед полками, она рассекла воздух туго стянутой дулей волос и задела кубок «Лучшего журналиста Дальневосточного округа». В абсолютной тишине, под удивленным взглядом воловьих глаз, на фоне искаженной от ужаса физиономии Антона, кубок накренился и медленно, словно до конца не определившись в какую-сторону падать, полетел на пол. Катя особенных усилий по его спасению предпринимать не стала, а только тупо воскликнула: «Ишь ты!», посмотрев на осколки позолоченной чаши, что лежали теперь на полу. При этом уголки ее губ едва заметно дрогнули в улыбке. Она повернулась к рабочему месту Антона, посмотреть на его реакцию, но огромное кресло было пустым. Катя подумала, что он, вероятно, ушел в курилку, и не могла понять: рада ли она тому, что он не увидел произошедшее, или расстроена этим.
«Дрянь! Какая дрянь!» – внезапно донеслось из-за Катиного плеча. Она разглядела в стеклянной дверце шкафа перекошенное от ярости лицо Антона, которое тут же заволокло цветными пятнами и мелкой радужной крупой. Катя показалось, будто огромная оса ужалила ее в ухо, а еще, будто кто-то очень сильный схватил ее за ремень и потянул в глубину узкого тоннеля, из которого были видны уменьшившиеся в размерах: шкаф, окно, грамоты.
«Мои кубки ломать…» – снова послышался сдавленный голос.
Катя сделала над собой усилие (хотя едва ли смогла бы объяснить, что это было за усилие, над чем и почему) и предметы вернулись на свои обычные места. Она поняла, что стоит в редакции. Осознание произошедшего неожиданно обрушилось на нее.
«Ты чего делаешь?!» – изумленно воскликнула она, схватившись за ухо, и резко повернулась.
Антон выглядел устрашающе. Лицо было мертвенно-бледным, а посиневшие губы подрагивали, словно влажные черви под ударом электрошокера. Он смотрел на Катю потусторонним взглядом и сжимал кулаки.
«Мои кубки...» – прошелестел он не своим голосом и, дрогнув всем телом, снова ударил ее по уху.
Катя взвизгнула и попятилась к рабочим местам. Как всякий человек, что привык считать рукоприкладство своей единоличной привилегией, она была не готова получать тумаки от кого-то другого. В долю секунды хамство и нахрап, которые всегда ее отличали, вытеснил прилив животного ужаса. Далеко позади него, правда, реяло еще строптивое желание «сохранить лицо», однако надвигающаяся фигура Антона, его сжатые кулаки и налитые кровью глаза, быстро расставили все по своим местам. «Нужно уносить ноги» – отчетливо прозвучала мысль в Катиной голове.
Она пятилась к выходу медленно и плавно, как кошка. Антон в какой-то момент словно очнулся от морока и тут же упал на колени возле шкафа. Он принялся бережно собирать осколки, и постоянно что-то бормотал себе под нос. Катя тем временем добралась до двери и поняла, что даже если он вдруг снова рассвирепеет, ей скорее всего удастся дать деру. Поэтому, предварительно переместив свой зад за дверь, она прорычала: «Алкоголик! Будь ты проклят!» и была такова.
Антон, казалось, потратил все силы на недавнюю выходку. Лицо его выглядело усталым, руки лениво блуждали над осколками. Взяв альбомный лист, он бережно собрал все кусочки и отнес к рабочему месту. «Ничего, ничего... – бормотал он, – мы все склеим». С этими словами он аккуратно положил листок с осколками в тумбочку. Потом посмотрел на свою ладонь, повернулся к шкафу и о чем-то задумался. В офисе стояла оглушительная тишина.
Антон пришел домой около одиннадцати. Жена – Ольга – уже спала. Человек она была кроткий и преданный, Антона всегда считала Гением (сам он всячески старался это убеждение в ней поддерживать), а потому, как принято поступать в отношении явлений столь редких, обычно закрывала глаза на прозаические его недостатки, среди которых была и выпивка. Когда Антону случалось задерживаться, Ольга не терзала его телефонными звонками, не мучила себя тревожными мыслями, а просто доживала этот день без него: хлопотала по дому, смотрела телевизор, вязала или переписывалась с давней подругой, что жила в Германии.
В момент его возвращения, ночью, Ольга всегда радовалась. Во сне, наперекор другим образам, возникало что-то неловкое, инородное: например, металлическая птица, которая вдруг начинала дробить сверкающим клювом грецкие орехи (Антон проворачивал ключ в замочной скважине). Ольга на секунду возвращалась в свою кровать, видела тень за стеклянной вставкой двери… Гениальный супруг был дома. Он копошился в прихожей, что-то бормотал, ходил туда-обратно, раздевался. Одним словом, с ним все было в порядке. Осознав это, Ольга с облегчением расслаблялась, и ласковые потоки сна опять уносили ее в причудливое Запределье.
Этой ночью Антон не шатался по квартире, как это часто бывало, а сразу пошел в ванную. Там он разделся догола и включил горячую воду. Голова немного кружилась от спиртного, в ногах была приятная слабость. Антон склонился над раковиной, посмотрел на себя в упор, затем отступил назад, почти к двери, и нахмурился. Жаркие клубы пара поползли из ванной, начали заполнять маленькое помещенье, потянулись к потолку. Антон почувствовал, как тепло обволакивает его. Казалось, можно опрокинуться назад, и густая душная перина примет тебя в свои объятья. Он посмотрел на свое отражение. Из зеркала на него глядело румяное от выпивки лицо. Глаза были подернуты мутноватой поволокой, второй подбородок как-то неуклюже лежал на тощей шее, а впалая грудь странно смотрелась на фоне бесформенного живота.
Антон поднял правую руку и медленно повел кистью. Он словно хотел похвалиться тому, другому, небольшими ссадинами на костяшках кулака. Затем он положил руку на грудь, скользнул по животу – ниже, туда, где пар уже успел стереть отражение; наконец поднял взгляд, посмотрел прямо в глаза человеку, что стоял напротив.
«Алкоголик... – тихо прошептал он. – Я… алкоголик». Губы Антона на долю секунды тронула плотоядная улыбка. Затем пар скрыл и ее.