Среди густых зарослей высокого репейника и лозняка, толстой в детскую руку двухметровой амброзии и другой всевозможной сорной травы, обильно опутавшей невысокие крючковатые деревья клёна и акации, создавших практически непролазные дебри, была довольно таки обширная поляна. На поляне зарослей не было, они охватывали её геометрическим кругом, как будто кто-то специально очертил её циркулем. Ни былинки на ней не росло. Складывалось такое впечатление, что растительность, всевозможно напиравшая друг на друга, образовав по кругу плотную стену, боялась продвинуться дальше.
И вот на той серой, годами выпаленной солнцем мёртвой земле, стоял небольшой домик. Небольшой конечно условно, но гораздо меньших размеров, чем развалины зданий расположенных здесь же, неподалеку. Был он из белого, но уже посеревшего, выщербленного видимо от времени кирпича, крытый старым, потрескавшимся шифером.
К рассыпавшемуся местами бетонированному крыльцу, с прогнившими деревянными ступенями и поручнями, подходила неухоженная, явно заброшенная разбитая асфальтная дорожка, идущая прямо из зарослей густо охвативших со всех сторон этот домик. Поросль поглотила далее от домика дорожку, скрыла даже намёк на существование её, а здесь, почему-то она оставалась такой, - пусть неухоженной, потрескавшейся со временем, но нетронутой. Деревянное обветшалое крыльцо, с прогнившими полностью досками, имело серый, угрюмый вид.
Такая же ситуация была и с железными воротами в стене правой стороны домика. Они были ржавыми, с практически полностью облупившейся краской, которая ранее, видимо была голубой, а теперь приняла неопределённо-мрачный, серый цвет. К ним также из густых зарослей подходила разбитая временем, вся потрескавшаяся асфальтированная дорога. Она как бы тоже шла неоткуда, или уходила в никуда…
И рассохшиеся рамы широких окон, расположенных по обе стороны дверей, и металлические решётки, которые забирали их, видимо были ранее выкрашены в белый цвет, но сегодня тоже поблекли и облезли. Треснутые стёкла в них были грязными, покрытыми пылью и паутиной, а местами и выбиты совсем. Такой неухоженной была и оббитая железным, уже поржавевшим листом, дверь. Вид ветхости, убогости и заброшенности царили здесь. Лишь только огромные амбарные замки, висевшие на воротах и двери, казались новыми и совершенно не тронутыми временем.
Над крыльцом, прямо над дверьми, висела покосившаяся набок широкая табличка с хорошо видимой надписью: «МОРГ».
Никто уже здесь давно не ходит. Потому что в округе, на добрый десяток километров ничего жилого нет. И тишина…
А раньше было. Рядом с «МОРГОМ» в дикой роще везде видны развалины строений. Видимо это когда-то был больничный городок, так как видны правильно расположенные полностью и частично разрушенные корпуса двух, трёхэтажных зданий, также заросшие одичавшими фруктовыми деревьями и кустарником. В отличие от «МОРГА», они заросли полностью, так, что даже в некоторых зданиях, на сохранившихся этажах можно было видеть живую поросль. Запавшие оконные проёмы, словно слепые без зрачков глаза были представлены округе, а дверные проёмы без луток, смотрелись, что нищие сироты.
Такое творилось и дальше. Вдалеке виднелись разрушенные брошенные жилища, очевидно посёлка, в котором ранее жили. И полное безлюдье. Мёртвая тишина. Не слышно ни крика птиц, ни лая собак, ни визга кошки. Не только ушли отсюда люди, но и животные почему-то покинули эти места. Даже ветер, гуляющий в ветвях деревьев, и тот не создаёт характерных, присущих только ему звуков.
И только в этой мёртвой тишине, на многие километры вокруг, с характерным эхом изредка раздаётся мягкое: «Тук-тук… тук-тук!..». И снова тишина. Через некоторый промежуток времени опять: «тук-тук-тук!..». И снова тишина. Что это за звук такой? Безобидно-зовущий, и откуда в этом царстве запустения и безлюдья?
Это «тук-тук…» идёт изнутри дверей «МОРГА». Такое ощущение, что кто-то мягко изнутри стучит в двери, и настойчиво просится наружу: «тук-тук-тук!..». Но от этого мягкого «тук-тук» и «тук-тук-тук», почему-то кровь стынет в жилах, и волосы встают дыбом.
Кто может проситься оттуда, из «МОРГА» наружу, когда в округе на добрый десяток километров никого нет? Ни одной живой души…
Когда-то, совсем ещё недавно, это был райский уголок, в котором люди рабочего города Новосёловка построили целый больничный комплекс. В городе металлургов и стеклоделов, химиков и машиностроителей, не всё благополучно обстояло с экологией, уж очень большое количество индустриальных предприятий тяжёлой промышленности было сконцентрировано в этом небольшом по географическим меркам регионе. Но хозяева и руководство предприятий заботились о своих рабочих, и больничный комплекс, для которого специально был выбран живописный уголочек на окраине города, действительно был построен во славу.
Среди посаженых ровными рядами аллей фруктовых деревьев, несущих радость находящимся здесь больным, и ухоженных парков располагались светлые, хорошо оснащённые лечебные корпуса хирургии и терапии, травматологии и невралгии. Были здесь и глазной корпус, и диагностический центр, была и большая поликлиника, с хорошо оборудованными кабинетами профосмотров и профилактики. Даже невдалеке, за высоким забором из бетонных плит, располагалось огромное пятиэтажное здание психиатрической больницы, где был стационар, в котором содержались пациенты, страдающие неизлечимыми душевными недугами.
В больничном городке трудились опытные врачи, настоящие специалисты своего дела.
Конечно же, что здесь находился и «МОРГ». Человечество ещё не изобрело универсального средства от лечения неизлечимых недугов, да и эликсира молодости ещё не создали, потому были случаи, когда умирали люди. И на производстве случалось всякое, и в быту, а то просто по старости или болезни какой неведомой… мало ли?
Вот и привозили их туда, тела те бездыханные. Где специалист своего дела, патологоанатом дядя Юра, огромный такой лысый мужичонка, неопределённого, ближе к закату возраста, с мощными, покрытыми рыжей щетиной руками, со своими двумя помощниками, молодыми ещё совсем, недавно закончившими специальное отделение медицинского института весельчаками, несмотря на профессию, Эдей и Кешей, ловко управлялся, устанавливая диагнозы и причины смерти доставленных сюда «пациентов».
Циник он был, это дядя Юра. Не то, что стеснительный не в меру Эдя, или развязный в меру губошлёп Кеша. То, что прямо в ординаторской, где производили осмотры и вскрытия тел, он мог, и кофе пить и семечки щелкать, хоть и вызывало определённые эмоции у других, - это полдела, а вот то, что он презрительно называл тела доставленных сюда, просто «мясом», а то и «тухлым мясом», - это дело другое. Это было, мягко говоря, неприлично. Ни стеснительный Эдя, ни развязный Кеша, себе такого не позволяли.
«МОРГ», расположенный на северной окраине больничного комплекса, был ненавязчиво закрыт от общего обозрения со стороны стационарных корпусов ухоженной рощицей, видимо специально для этого высаженной, чтобы лишний раз не травмировать взгляд больного человека. К нему вели лишь хорошо асфальтированный тротуар прямо к крыльцу входа, и ровная, такая же асфальтированная дорога для катафалков, - к голубого цвета воротам покойницкой, располагавшейся в правом крыле МОРГА. Ворота открывали доступ прямо в покойницкую, куда можно было легко доставить и при необходимости легко взять тело покойника. Здесь же располагались и морозильные камеры для трупов.
В здании «МОРГА» была ещё и биохимическая лаборатория, где производились всевозможные исследования анализов трупов, и даже больных, а также всяческие их экспертизы. Здесь работал хороший коллектив профессиональных специалистов. Под стать дяде Юре. В связи со спецификой работы и местом расположения лаборатории, они были, как и дядя Юра, но со скидкой на пол, так как были все женщины, - в меру циничны.
Ближе всех к «МОРГУ» располагались бытовые постройки больничного городка. Это и гараж, со специальными медицинскими автомобилями, и слесарка-столярка, где трудились слесаря, плотники, электрики и прочий вспомогательный персонал медкомплекса. Рядом была котельная, прачка и административный корпус с аптекой…
Первым пропал сторож «МОРГА».
Так уж повелось, что ключи от «МОРГА» всегда находились в административном здании, у завхоза. В конце рабочего дня в «МОРГЕ», последний уходящий, а это в основном была санитарка баба Глаша, сдавали завхозу. Но зачастую завхоза не было, то ключ оставляли на вахте у дежурного вахтёра, для чего в вахтёрке специально для этого была прибита на стене полочка. В 16 часов сдавали, а в 8 утра брали. Здесь уже сторож «МОРГА», который работал с 17.00 часов до 07 часов утра, уже сам относил в административное здание, чтобы оставить ключ на вахте, потому как рабочий день в «МОРГЕ» начинался в 08.00 часов.
Естественно, что и первой на работу приходила санитарка баба Глаша. Ещё только сторож положит на полочке ключ от «МОРГА», как баба Глаша уже тут, как тут! Придёт, вздохнёт так тяжело, посмотрит в глаза очередному вахтёру административного корпуса, хотя почему их называют вахтёрами? Такие точно сторожа, как и «МОРГЕ», автогараже, или в каком-либо другом корпусе. Так вот, посмотрит она в глаза сторожу административного корпуса, вздохнёт так тяжело и спросит прокуренным голосом: «Ну что, ханурик, жива ещё твоя курилка?..». Возьмёт ключ и пойдёт.
Что она имеет в виду, когда спрашивает о «курилке», никто не знал, и спрашивать не спрашивал. Да и ответа она не ждала, просто спросит, окинет с головы до ног своими большими, но уже выцвевшими от старости глазами, вздохнёт, и пойдёт себе не спеша, переваливаясь на своих крупных ногах, словно утка, в свой «МОРГ».
Баба Глаша, санитарка «МОРГА» была старухой хоть куда. Несмотря на свои за 60, она выглядела гром-бабой. Великанского роста, - под 2 метра, гренадёрского сложения, косая сажень в плечах, мощный торс, крупные мускулистые ноги, и руки, на которых кулак был размером с голову доброго младенца. Лицо у неё тоже было лошадиное, крупное, и нос и губы и сохранившиеся полностью, несмотря на возраст, зубы. А вот волосы были седыми, утратили свой первоначальный русый цвет, как и глаза, которые уже трудно было назвать голубыми, потому как выцвели. Голос у неё был глубокого сопрано, но хриплый, от того, что она много курила.
Злые языки поговаривали о том, что она раньше и много пила, как и напропалую «гуляля» с мужиками. Но то «злые языки», а вот то, что она всю жизнь пока не вышла на пенсию проработала грузчицей в заводе «Автостекло», это правда. И то, что у неё был муж маленький такой, тщедушный мужичонка, тоже, правда. И что носила она его на руках, а почему бы такого маленького не носить такой бой-бабе?.. И что любила его без памяти, а когда он умер, то её из ямы вытягивали, потому как припала к гробу, в котором муж её лежал, так еле оторвали, - тоже правда.
Вот детей им Бог не дал. И пошла она работать в «МОРГ» санитаркой не потому, что денег не хватало, её вполне устраивала та пенсия, которую она получала, а потому, что дома не могла сидеть одна, что скучно ей самой было, потому, что всё вокруг о былом напоминало…
А что работать в «МОРГЕ» пришлось, так это дело случая. Просто когда работу искала, то первое, что ей предложили, так это работу санитарки, полы мыть в больнице. Но оказалось, что место было только в «МОРГЕ», вот так и попала туда.
На удивление, работа ей понравилась, - кто бы мог подумать? Кто бы мог подумать, что работа в «МОРГЕ» может нравиться? Ну, уж нельзя сказать того, что полюбила она прямо таки работу свою. Это уж слишком. Но то, что свои обязанности выполняла исправно, то, что делала она даже больше, чем ей должностная инструкция приписывала, говорило о том, что выполняла она работу по душе, а не через силу.
Она помимо того, что блюла стерильную чистоту во всех служебных помещениях, кабинетах и лаборатории, помогала ещё и при вскрытиях, когда нужно было что-либо подать, принести, выкинуть, а то и разрубить или отрезать. К этому уже привыкли. И дядя Юра, а потом и Эдя с Кешей. Зачастую можно было услышать в ординаторской, когда производилось вскрытие: «Баба Глаша, ногу, ногу вот так подверни, чтоб не мешала!..», а то и: «Вот здесь… здесь рубани, аккуратненько!..».
И баба Глаша, когда нужно было, и подворачивала застывшие уже руки и ноги, или легонечко, а то и не очень, по необходимости и топориком орудовала. А также она помогала родственникам обмывать и одевать их усопших, и укладывать в гроб. Для этого её мужичья сила ох как помогала ей. Она запросто перетаскивала, перекладывала, переворачивала покойников и туда и сюда, и так и сяк. А потом одетого покойника легко клала как нужно в гроб. За это ей тоже платили благодарные родственники, а для неё, какая-никакая копейка…
И вот баба Глаша примерно в половине восьмого зашла в административный корпус, чтобы взять ключ. В вахтёрке был Колька, - небольшого росточка, чёрненький такой, щупленький, похожий на жучка мужичонка, годов 40-ка. Баба Глаша всегда испытывала симпатию к маленьким, худосочным людям, особенно мужчинам, а к Кольке тем более, потому как он уж очень напоминал ей, её мужа, - Эдуардыча, как она его всегда любовно называла. Потому подольше задержав на Кольке взгляд, она, помимо своего традиционного вопроса: «Ну как жива ещё твоя курилка?..», дополнительно проговорила:
- Чтой-то ты Колька, совсем оборзел! От тебя несёт как от нашего Юрки, когда он на работу приходит!..
«Наш Юрка», - это был патологоанатом дядя Юра, или Юрий Юрьевич Юрьев, или Юра в «кубе», как его ещё называли. А «несёт», так это потому, что завсегда Юрий Юрьевич уходил после работы уже «навеселе», благо, спирта в «МОРГЕ» было предостаточно, и на работу всегда приходил с похмелья, от чего от него всегда несло перегаром, несмотря на то, что он крепко одеколонился.
Колька смущённо покрутил головой. Он всегда чувствовал неловкость в общении с этой огромной женщиной, которая проявляла к нему больше внимания, чем к остальным. Потому заикаясь, он проговорил:
- Ды-ык, я… совсем не… ну, чуть-чуть вчера! У моей дочки день рождения, тёть Глаш!.. – с облегчением закончил он.
- Да брешешь ты всё, Колька!.. Будто бы я не знаю, когда твоя Сонька родилась. Барбос ты Колька!.. – вздохнула она, и потянулась было к полочке за ключом.
- А ключа нет! Сторож ещё не приносил!.. – чуть ли, не радостным голосом от того, что можно перевести тему разговора, проговорил Колька.
- Как: «нет»?.. Как: «не приносил»?.. – искренне удивилась баба Глаша.
Такого практически не было за её вот уже десятилетнюю работу здесь. Но ключа действительно не было. Видимо не принёс ещё сторож.
- Забухал наверное!.. – сделал предположение Колька.
«Ну, я ему счас побухаю!..», - такое вот проговорив себе под нос, баба Глаша решительно направилась к «МОРГУ».
Но дверь «МОРГА» оказалась закрытой.
«Гм!.. - пробурчала баба Глаша, - неужели ключ с собой домой унёс?..»
Но поразмыслив, - не получалось, что-то. В эту смену дежурил Михалыч, совершенно непьющий, отставной военный, уж очень исполнительный человек. Ну, не мог такой просто забыть отнести ключ на место, или унести с собой.
«А может быть просто уснул там, или того хуже, сердце прихватило?..», - с тревогой подумала баба Глаша и стала громче стучать в оббитую железом дверь.
Тщетно. Сделав очередную передышку и только собравшись вновь постучать… вдруг! Даже не поверила своим ушам. Сначала подумала, что послышалось. Но когда прислушалась, то услыхала: «Тук-тук!.. Тук-тук-тук!..».
И это «тук-тук», шло изнутри «МОРГА». Кто-то хоть и настойчиво, но как-то мягко оттуда постукивал: «Тук-тук!.. Тук-тук-тук!..».
Первая реакция была, так это злость на Михалыча:
- Ты шо там, зараза, прикалываешься?.. Открывай урод, давай, скоро дохторы придут!..
Баба Глаша всегда за глаза называла, что дядю Юру, что Эдю с Кешей «докторами». А то, что в своём лексиконе использовала не всегда литературные слова, - так всю жизнь ведь грузчицей с мужиками-грузчиками на заводе проработала. А там, сами знаете, что за публика, и какие у них речи!
Вот и сейчас в эмоциональном порыве, она так обратилась к Михалычу, который зачем-то закрылся изнутри, и почему-то насмехаясь подобным образом, не открывает.
Но в ответ лишь неслось мягкое: «Тук-тук!.. Тук-тук-тук!..».
Но вот наступило 8 часов и к «МОРГУ» стали подходить работники этого заведения. Первым, на удивлении, потому как обычно всегда приходил одним из последних, пришёл патологоанатом Юрий Юрьевич Юрьев. Как всегда на похмелье, отчего в плохом расположении духа, и с перегаром. Подойдя ближе и увидев ещё на пороге бабу Глашу, которую всегда привык видеть уже на рабочем месте, в белом халате и у накрытого стола с бутылкой правильно разбавленного водой спирта в своём кабинете, он недовольно проговорил:
- Чё за бардак развели в столь скорбном заведении, девушки?..
Юрий Юрьевич Юрьев, дядя Юра, Юра в «кубе», как его называли знавшие его, был мужчинка лет под 50, выше среднего роста, с совершенно лысой головой, но густой рыжей щетиной и шерстью на других частях тела. Специфика работы наложила на него отпечаток, и он стал злым циником. Сам себя же он считал романтиком-неудачником. В своё время, на студенческой скамье чрезмерно увлёкшись судебной медициной, он так и упустил тот момент, когда нужно было применять скальпель во благо. Мечтавший повторить подвиг хирурга Амосова, он так и остался патологоанатомом. Как он сам о себе цинично говорил: «Хотел лечить сердца и души, а отрезаю члены, уши!..». Но справедливости ради, следует сказать то, что судебно-медицинским экспертом он был хорошим, профессионально-грамотным.
Потому, что он много пил, жена его бросила. Давно ещё, забрала двух малолетних детей и укатила в Питер к своему папочке-профессору. Сейчас уже и дети выросли, и бывшая жена жизнь свою устроила, но дядя Юра с ними не общался совсем. Когда вдруг об этом заходила речь, то он цинично улыбаясь, пьяным голосом говорил: «Любовь прошла, детей об стенку!..».
И вот подойдя к моргу, увидав на пороге не вошедшую ещё в помещение бабу Глашу он проговорил:
- Что за бардак развели в столь скорбном заведении, девушки, а?..
Баба Глаша возмущаясь, стала ему рассказывать всё то, что произошло: о негодяе Михалыче, закрывшемся изнутри на ключ, и который не хочет выходить. О том, что он, как будто издевается над ней.
- Вот барбос старый! Наверное, в мой кабинет зашёл и нашёл бутыль со спиртом!.. - проговорил дядя Юра.
- Та он же не пьёт, зараза!.. – ответила баба Глаша.
- На халяву, баба Глаша, не пьёт только глупый прокурор!.. - подняв указательный палец вверх, глубокомысленно изрёк Юра «в кубе».
Почему именно прокурор, и почему глупый, он не объяснил, так как все прекрасно знают то, что прокуроры такие же смертные люди, как и остальные алкоголики. Баба Глаша это тоже знала. У неё в её далёкой бурной молодости, ещё до её Эдуардыча, был такой тщедушный прокуроришка, но пил, что Илья Муромец, «умный», наверное, зараза. Так вот, в ресторане, куда он её водил, всегда расплачивалась она, баба Глаша, тогда ещё Нюрка.
Стали подходить медсёстры и лаборанты из лаборатории. Подошли и Эдя с Кешей. Кеша оглядел всех своим наглым взглядов, задержав его на стройных ножках молоденькой лаборантки Люси, и сказал, обращаясь уже к Юрию Юрьевичу:
- Дядь Юр, а давай я сейчас двери ногой вышибу, а?..
Глядя на хоть и высокого, но худосочного Кешу, трудно было предположить, что он сможет вышибить крытую железом дверь. Его узкие плечики, тонкие ручонки, свисающие из коротких рукавов рубашки, как и тоненькие ножки, в узких брючках вызывали сомнение в серьёзной физической его силе.
Дядя Юра, презрительно оглядев всю хлипкую фигуру Кеши, цинично проговорил:
- Какой ногой, сопляк? Да у тебя не ноги, а спички! ударишь ногой по двери и поломаешь её пополам… ногу ту свою, а мне потом отвечай за тебя, придурка!..
Кеша беззлобно хмыкнул, а женщины засмеялись и громче всех конечно лаборантка Люся, которой он оказывал больше чем другим внимания.
А Дядя Юра достал их кармана связку ключей, выбрав среди них один, проговорил:
- Да и зачем дверь ломать, если есть ключ. Вот сейчас мы её откроем и выведем за ухо на свет божий возмутителя спокойствия некоего Михалыча.
Он тихо, на цыпочках подошёл к двери, повернулся к столпившимся у порожка сотрудникам «МОРГА», заговорщицки подмигнул всем, и, приложив палец к губам, осторожно вставил в замочную скважину ключ. После чего тихонечко провернул его несколько раз, открывая замок.
«Тук-тук!.. Тук-тук-тук!..», - донеслось из-за двери.
«Ну, счас я тебе дам «тук-тук»!..», - дядя Юра резко дёрнул дверь на себя, открыв её полностью.
За дверью, никого не было.
На пороге никто не стоял, а туда дальше хорошо просматривался пустой коридор, тускло освещаемый одной лампочкой, - «ночничком». И всё!
Все опешили. Как и дядя Юра, как и баба Глаша, все уверены были в том, что прямо у двери увидят наглеца Михалыча, который издевательски постукивает оттуда, «а мы его счас»… но там никого не было. Дядя Юра, удивлённо хмыкнув, по инерции, наверное, зачем-то, не отдавая себе отчёта, самопроизвольно закрыл дверь…
Из-за двери раздалось: «Тук-тук!.. Тук-тук-тук!..».
Дядя Юра в замешательстве резко её открыл. На пороге опять никого не было.
Вновь закрыл дверь: «Тук-тук!.. Тук-тук-тук!..».
Открыл. Никого!..
Все были в шоке. Никто ничего не понимал. Каждый подумал, что это розыгрыш, но какой?
Только вот зачем Михалыч: а кто ещё там может быть, - их так разыгрывает? Он что, не понимает того, что дядя Юра с ним панькаться не будет, выгонит к чёртовой матери, и дело с концом. Тем более что дядя Юра всегда приходит утром с похмелья и ему просто необходим сразу с порога глоток «живительной» влаги, как он называл спирт, который, вот уже несколько лет, как ритуал, ему торжественно преподносила баба Глаша.
Но дверь была закрыта и оттуда, изнутри морга кто-то мягко постукивал: «Тук-тук!.. Тук-тук-тук!..».
Дядя Юра, набрав полную грудь воздуха, дерзко проговорил:
- Вот я сейчас пойду и найду этого наглеца!.. Хана ему! Кто же это так по идиотски прикалывается над нами?..
Не зная как у других, но у бабы Глаши, почему-то какой-то холодный озноб прошёл по спине. В голове вдруг отчётливо возник вопрос: «А сколько там, в покойницкой трупов?..».
И баба Глаша отчётливо увидала, что трупов там 5. Два женских и три мужских. Три «ракушника», умерших в «терапии», - двое мужчин и женщина. Одна бабушка, упокоившаяся на дому, которую сегодня должны забрать родственники для погребения. И один криминальный, - убили бедолагу в пьяной драке…
Вновь какой-то глупый вопрос вспыхнул в мозгу: «Не уж-то они, соколики, балуют?..».
А тем временем, доведя себя до крайней точки кипения, дядя Юра, открыв дверь, храбро шагнул во внутрь.
«Мне, что ль, патологоанатому, учёному человеку, проведшему не одну сотню вскрытий человеческих организмов, рывшемуся не в одной тысяче потрохов того «тухлого мяса», испытывать какие-то пугливые сомнения в отношении происходящего? Какой-то придурок решил поприкалываться? Что ж, вот сейчас я выведу за ухо этого Михалыча, - а, что это именно он, дядя Юра не сомневался, - и при всех набью ему рожу!», - так думал Юра «в кубе».
И шагнув вовнутрь, он зачем-то, видимо в запарке, а может быть от волнения, закрыл за собой дверь.
На крыльце все замерли, и на какое-то мгновение образовалась глубокая тишина.
Но через минуту из-за двери раздалось: «Тук-тук!.. Тук-тук-тук!..». Такое мягкое, легкое: «Тук-тук!.. Тук-тук-тук!..».
Вот здесь не только у бабы Глаши холодок пошёл по спине.
Началась суматоха. Все стали усиленно думать и обсуждать ситуацию. Никто не хотел верить во что-либо сверхъестественное, ведь образованные же люди, медики.
- Да это дядя Юра вместе с Михалычем решили нас разыграть!.. - голосом, не верящим даже самой себе, оглядывая присутствующих, произнесла баба Глаша.
- Ну и на кой ляд это ему?.. - сплюнув в сторону зло проговорил циничный Кеша.
- Действительно!.. Ему похмелиться бы, а не по дверям стучать!.. - поддержал его скромный Эдя.
Все выдохнули и согласно закивали головами. Но лаборантка Танька, испортила всё своим вопросом:
- Так кто же тогда стучит?..
Покуда длился весь этот сыр-бор, покуда искали ключ, покуда решали, что делать с проказником Михалычем, и уже дядей Юрой, вступившим в сговор со сторожем, закрывшимися в морге и не желающими открывать дверь, - время приблизилось к полудню.
Ласково светило летнее солнышко, нежно лаская кроны деревьев, листики на них. Лёгко и непринуждённо играл ветерок, мягко метя дорожки аллей и парков, освежая наполненную кислородом атмосферу больничного городка. Никто не обращал внимания на эту окружающую красоту.
Но вот вдруг все заметили, что на небе будто бы ниоткуда появилась чёрная туча, которая, как поняли все, как-то осознанно и плотоядно старалась напасть на солнце, словно не просто поглотить его, а жадно съесть. И все вдруг ощутили, что этот ласковый ветерок вдруг стал колючим, а от солнечного тепла, почему-то пробирал озноб. Все вдруг почувствовали какое-то лёгкое покалывание в сознание. Ощущение было непонятным, но пугающим. А потом стало страшно.
«Что это?..», - пронеслось в мозгу у многих.
А Эдя непроизвольно прошептал ответ: «Ужас!..».
- Но позвольте!.. - вдруг вскричала Элла Борисовна, жёлчная дама, высокая, до невероятности худая, но первокласснейший специалист-лаборант в своём деле.
Характер конечно у Эллы Борисовны был, как все говорили прегадкий. Она была, как говорили все, взбаломошной стервой. Да и внешний вид говорил об этом. Разве может нормальная женщина быть такой худющей? Явно бесы её изнутри жрут. А рожа? Разве ту переднюю часть головы можно назвать лицом? Вытянутое до безобразия, с круглыми ямами глаз, где где-то глубоко внутри белели белки с жёлтыми зрачками, длинный, как а Буратино нос, и маленький рот с тонкими синюшными губами.
И за что только её любили мужики? Она их меняла что перчатки. И не они бросали её, а она уходила от них. И были даже на этой почве попытки суицидов, когда очередной брошенный ею любовник, пытался покончить жизнь самоубийством. Вот только чем она их так сильно «привязывала» к себе?
Как говорила баба Муся с Сантуриновки, - это один из посёлков Новосёловки, - самая сильная ведьма, когда ей приходилось отхаживать от смерти очередного «мужа» Эллочки: «Она, шалава, мощную мегнетизьму в себе имеет. И магнетизьма та у неё пониже пупка её, будеть. Потому мужики и падкие на неё стерву, очень!..».
Но специалист Элла Борисовна Пивень была первостатейный. О таких говорят: «От Бога!..». Она проводила анализы можно сказать чутьём. Только увидев исходные данные или биоматериал, она практически сразу говорила результат. Следовало только потом произвести техническую работу. Да и на работе она стервозила очень редко. Шлея ей под хвост попадала лишь после необоснованного нагоняя начальства, но это было совсем редко потому, что непосредственное начальство биохимлаборатории находилось далеко в областном центре. Да ещё после излишне выпитого спирта, что было тоже крайне редко, так как, несмотря на частые «мероприятия» в морге после работы, она себя строго контролировала. Но бывали и сбои, и тогда, когда Элла Борисовна перебирала спирта, то, - прячься! Места было мало всем.
Элла Борисовна продолжила:
- Позвольте!.. Люди, вы что, об грушу треснулись?..
И она тряхнула головой, как бы прогоняя наваждение:
- …Давайте мы ещё примем всерьёз то, что там покойники встали и балуют? Вот поднялись с каталок, как вурдалаки выпили кровь из нашего Юрия Юрьевича и того, как его, - Михалыча… и теперь нас поджидают. Но это же, смешно, девушки!..
Повторила она любимое слово Юрия Юрьевича. А потом, вновь тряхнув своей лошадиной головой, оглядев присутствующих, проговорила:
- Ну, кто со мной? Баба Глаша, пойдём, что ли?..
И внимательно посмотрела на бабу Глашу.
Дело в том, что вольно или невольно, сознательно или интуитивно, но Элла Борисовна сказала о том, о чём каждый, даже боясь себе самому в этом признаться, думал. Так, или немного иначе, но, тем не менее, непременно связывая это с нечистой силой.
Нестандартные ситуации, а потому непонятные, всегда вызывают глубокие ассоциации в сознании. И эти ассоциации всегда будут страшнее одна другой, когда сам себе не можешь объяснить происходящее вокруг, когда сломана логическая цепь умозаключений. Ибо те события не укладываются в личное восприятие физического построения окружающей действительности.
Люди будто бы работали в области биологической смерти человека, в той её части, когда живое мыслящее существо из тёплого, мягкого, вдруг превращалось в неодушевлённый, холодный, стылый кусок мяса с костями. Вдобавок, с требухой и ливером. И, будучи совсем недавно подвижным, берущим энергию из окружающей среды и отдающий её уже наполненную личной информацией, вдруг сегодня уже был без признаков процесса сознательной жизнедеятельности. Был куском биохимической плоти, с утраченными физическими параметрами.
Все знали, что такое смерть. Но никто не знал что это такое. Несмотря на те, глубокие познания, которое человечество приобрело за время своего существования, люди так и не приблизились к раскрытию тайны рождения и смерти. Биологические, даже физиологические объяснения уже были, но человек ведь только тогда мог считаться человеком, когда в его сознании была духовная суть.
«Как в физическом теле появляется тонкая нематериальная субстанция именуемая душой, которая именно и делает человека человеком?..», - вот это вопрос!
И это ещё оставалось тайной, и казалось, что разгадка её была ещё очень далеко.
Мыслительный процесс в физической массе мозга человека, так называемый Разум, понимали упорядоченными действиями атомов и молекул различных химических элементов периодической системы Менделеева, их соединениями и окислением. На вопрос о том, кто и каким образом их так упорядочил, учёные отвечали так: мол, в процессе эволюции, зародившаяся вдруг путём неизмеримо многих комбинаций соединений из мёртвых физических частиц и атомов, биологическая молекула ДНК путём тех же множества слепых комбинаций, разрослась до уровня разумного существа, - человека. В двух словах, - путём случайных благоприятных комбинаций элементов Периодической Системы Менделеева.
Это можно было принять, если логически можно было бы обосновать, слепое природное создание допустим летательного аппарата, - самолёта. Вот так: за миллионы, миллиарды лет в огромном Пространстве путём слепых, случайных соединений химических элементов, отбрасывая ненужное, и приобретая необходимое, возникает самолёт. Состоящий из двигателя, топливных баков приборов движения и слежения, которые будучи разными по назначению, хорошо дополняют друг друга и образуют самолёт. Возможно ли такое?..
А здесь ещё больше, - Человек обладает Разумом, может логически мыслить, созидать и разрушать. А также нематериальной субстанцией, именуемой душой. У него есть чувства. Он может любить и ненавидеть, бояться и быть неразумно бесстрашным. Совершать совершенно нелепые поступки, не поддающиеся логике… - что это и откуда?
Вот если самолёт стал бы не только разумным, но и полюбил бы ещё, тогда было бы понятно. А так?..
Человечество продолжало стоять на пороге неведомого. Учёные мужи были в замешательстве. А что говорить о простых людях? Которые хоть и знали хорошо анатомию и физиологию человека, которые в силу своих профессиональных обязанностей могли даже определять степени заболеваемости человека, возможные физические условия его ухода из жизни, его травматические и травматологические отступления от нормы. И всё!
Потому они и испытывали страх. Страх от непонимания. Ведь именно это чувство и является тем самым инстинктом самосохранения, которое на подсознательном уровне при непонимании неведомого заставляет отступить. Потому и стояли они, слушая Эллу Борисовну, боясь ей противоречить, так как считали себя цивилизованными людьми. Но в тоже время не могли сделать шаг, потому как в сознании был тот первобытный страх перед неведомым…
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...