Би-жутерия свободы 252

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 252
 
В то же самое время из отапливаемого туалета Лотташа отважилась на непосильный труд – набрала по мобильнику телефон фельетонного пигмея Лёлика, предварительно посмотревшись в зеркальце. На неё глядело перемещённое слева направо лицо, пытавшееся водвориться на место. Лотте не терпелось узнать, кто томится в казематах её души и она стремилась взять реванш непонятно за что, хотя до конца не осознавала точно вымеренного значения рокочущего словосочетания, так импонировавшего ей без рояля.
– Преданный маленький на проводе, – услышала она насторожённый баритон, усекший в её голосе со скоплениями тестостерона перепады настроения и меняющейся уличной температуры.
Лёлик не ошибся, в стенаниях присутствовал элемент нервного истощения, от его пищевой формы ей умереть не грозило.
– Дорогой, только что незнакомый художник намекал за столиком, что нуждается в пленительной натурщице, и я позировала для картины «Спор не двухместен». Как ты к этому относишься?
– Готов дать на отсечение свой язык и твою руку, я не нахожу в этом ничего предосудительного, поступай, как считаешь нужным. Мне – ваятелю валюты и успехов, это без разницы. Помнишь, двухметровый верзила приезжал к тебе домой с массажным столом? Тогда ты со мной не советовалась, объясняя поведение тем, что париться лучше всего попарно. Тебе который годик, девочка?
– Пятьдесят пятый, – всхлипнула Лотта, догадываясь, что для мужчины мобильник – это много, много женщин, с которыми не боишься перегнуть палку. Какое дикое бездушие проявляет этот весомый человек, под которым даже земля проседает, подумала она. Ну как тут жить дальше, если он не в силах решить пустяковый вопрос без моего участия?!
Наскоро припудрив носик, она вынула из сумочки нарядную сбрую для обуздания страстей, нацепила её на шею, вспомнив по пути его байку, что в подростково-велосипедном возрасте он был зачинщиком... ножей и коробок передач, загруженных цифровыми наборами телефонных реклам. Это совпадало с периодом, когда она увлекалась разглядыванием эксгибициониста с его завлекающими жестами в садике позади родимого дома. Но и это её не успокоило. Встревоженная Лотта вернулась к столику. Пожелтяна за ним не оказалось. Музыка лилась потоком из гидродинамиков. Вибрирующие мембраны ударных инструментов, за которыми восседал Аль-Берт Мотыга, разрывались от упругих звуков. Лотташа застеклённым исподлобья взглядом увидела надорванную полу жёлтого пиджака Пожелтяна, скрывшегося в дверях, ведущих на кухню, в сопровождении какой-то кособокой посудомойки. Лотташа Добже вопросительно посмотрела  на Касима. Он, как бы пытаясь поначалу уйти от ответа, пожал плечами, но потом смущённо произнёс: «Постарайтесь войти в положение моего друга Пожелтяна не как художника, а как ординарного человека, третий день не имевшего крошки хлеба во рту, и вы многое поймёте и простите ему. Хотя, по-моему, он ни в чём не виноват, так как никому ничем в этом подлунном мире не обязан».
 Слёзы обиды брызнули из зелёно-голубых Лотташиных глаз. Она выбежала из «Кошерной Мурлыки» на шумную Пипкингс-хайвей авеню, даже не надкусив пирожного. Губнушка усмехнулась и дипломатично сделала вид, что ничего не заметила, не переставая кокетничать со Стаханом, который вскользь сообщил ей, что завещает скелет анатомическому театру на Бродвее, а пока просит всемилостивого разрешения подарить ей себя.
Садюгу ещё не развезло и он поморщился от услышанного. Он считал, что наука не достигла должного уровня развития, чтобы завещать ей своё тело, тем более скелет, а просьбу Худобы вообще пропустил мимо ушей. Амброзий, как истиный джентльвумен, не остался равнодушным к разыгравшейся в его присутствии сцене. Однажды он испытал ощущение, близкое к  унизительному. Это произошло, когда образцовое ветхое здание повествования, возведённое им на хлипких нюансах, рушилось на глазах. Тогда он, обогнувший почти весь земной шар, но не с той стороны, думал, что бумеранг – это то, что возвращается сторицей, поэтому посетить Австралию Амик наотрез отказался. Где-то глубоко внутри, в оранжерее далёких не вымирающих воспоминаний (де жаву), он считал себя в чём-то виноватым, возможно в том, что первым неуклюже предложил свою голую кандидатуру в фотомодели.
Снедаемый чувством вины из-за цикла стихов, посвящённых женским трусикам с не отмываемыми пятнами, подвергавшимся стирке в компьютерной памяти, Амброзий сорвался с места в песчаный карьер, по дороге испытав на себе благодарный взгляд освобождённой от его длительного присутствия Диззи. Садюга пыльно отмёл обидную мысль и бросился наутёк вслед за скрывшейся в дверях Лотташей, как всегда тешащей себя возлелеянной одеждой. Он, выходец из страны авралов и субботников, мечтал  утешить её обеими руками, а там, чем чёрт не шутит, так как считал себя автором, пишущим кровью. Но никто не мог толком определить какой именно – артериальной или венозной, а некоторые подозревали, что он – глава брюквинской мафии папа ди Трутень (capo di tutti).
В Губнушкиной сумочке от Гуччи раздался переливчатый колокольчик. Звонил Витёк. На нём была чёрная рубашка а-ля Мусолинни, шторкой спускавшаяся на шаровары. Прежде чем набрать номер, он дал себе подробный отчёт в том, что с ней дела обстоят не как с неумолчными девчатами,  вечно висящими на телефонах.
Эти обладательницы юбок накоротке нечто иное (исключались шотландцы, под юбками традиционно ничего не носящие). С ними Витёк чувствовал себя мушкетёром, проникнутым сердечным участием шпаги в его жизнь, курком на взводе, бильярдным шаром загнанным в тупик, и ответственным съёмщиком улицы.
К Диззи шотландцы никакого отношения не имели. В кратковременной пазухе разговора с ней Витёк, как правило, сникал, беззаветно веря в приметы, вещи и сны, но никогда ей самой (она бессовестно подводила его, подруг, и высокоразвитые брови). Самолюбие возвышало его в собственных глазах над незнакомыми с ней мужчинами. Ревность Виктору Примуле не была знакома, хотя от мести он в принципе не отказывался, осмысленно снедаемый жаждой расквитаться с обидчиком. Однажды после крупного проигрыша в казино Атлантик-Сити в разгар близости без предохранения с какой-то шлюхой, нашарившей его вслепую, он испытал незначительное недомогание, когда та взревела, – вон из моей вагины, третьесортная колбаса! Не нарушай общепринятые правила финансовой антисептики!
Потом девица долго оправдывалась перед сутенёром за допущенную грубость с клиентом, обещая подробно рассказать о душевности этого фибрового чемодана. К Витьку пожирательница любви отнеслась благосклонно, сказав: «Вообще-то я в принципе не против переспать с вами, но не могли бы вы ускорить процедуру. Видите ли, до встречи с вами я встречалась с одним ампутантом – человеком с удалённым от реальности мозгом, он начитался смешного «Над пропастью поржи» и твёрдо решил поступать в Сельскохозяйственный техникум на факультет подростковой литературы». Неприятное воспоминание улетучивалось, и Витёк, пыхтя как Ключевская сопка на Курилах, вернулся к разговору, мысленно похлопывая собеседницу по насиженному месту.
– Нам надо серьёзно с тобой поцицеронить, Диззи.  – захлёбываясь от негативных воспоминаний, прохрипел Витёк, пытаясь предвосхитить её расспросы. – Мне пришлось отказаться от предварительного звонка нашей общей приятельнице Василисе Модус-Вивенди, известной тебе под кличкой Золотушный Клондайк, из-за того что у неё на правой губе выскочила золотая лихорадка. Ты её помнишь – это тот самый бабец, у которой я консультировался по поводу самоуплотнения крайней плоти. Поступил я так в знак солидарности с тобой. Василиса сообщила о заказном кольце с бриллиантом, со всех сторон обложенным строительными кирпичиками. К сожалению в тот момент процесс озеленения окружающей среды затянулся, вылившись в банковский кризис с всеобщим обвалом финансово-кредитной системы государственного организма 2009. Тогда выяснилось, что слёзы нации – тело государственной влажности, ходящее с высоко поднятой головой, в то время как тебя сбивают с толку и не протягивают руки при падении и ты никчёмно валяешься, вместо того чтобы продолжать молотить ногами улицу.
  – Что с тобой Витёк? Как будто и не ты разговариваешь. Небось читаешь по бумажке, что тебе Арик Энтерлинк написал. Ну да ладно, всё это мелочи, плёвое дело. Главное, что кирпич Василисе на голову не свалился. Я за неё счастлива и рада – вариант имитации меня велик. Короче, что стряслось? – забеспокоилась Диззи.
– Заметь себе, дорогая, что в Сингапуре за плёвое дело на  тротуарах плетьми секут. У нас же – ничего страшного. Но хватит о плохом. Поговорим о забавном. Я купил по случаю с рук у театра «Миллениум» два билета на концерт центрового певца Мармеладзе с девичьей подпевкой и мальчиковой подтанцовкой, чтобы сердце твоё растаяло. Говорят, признанный талант ограничивает себя в ресторанной еде и средствах самовырождения в песенках.
– И ты по таким пустякам осмеливаешься беспокоить женщину, которую заботят обыденные вещи, такие как – сколько конкуренток могут повеситься на шее у жирафа, или воплощение заветной мечты любительницы клюквенного киселя – отправиться в космос в желатиновой капсуле! Так что позволь мне, как погонщице кентавров, высечь тебя плетью сбивчивого языка.
– Прости, если чем не угодил, Диззичка. Это не самое важное, что я хотел сообщить. А звоню я тебе вот из-за чего. На пляже наш друг Арик Энтерлинк, известный в киношных кругах, как старый Анан East and West, встретил своего ещё более древнего знакомого по той же части – молдавского режиссёра Терентия Сбодуна.  Помнишь, он на рентгеновском аппарате экранизировал сказку в трёх штрихах собственного столпотворения «Емеля на печи и его подопечные». Так вот, придурку Терентию требуется усреднённый типаж Выносливого крупным планом в просторной конуре. Он сходу предложил мне роль Запорожца за Дунаем в порно клипе «Шелудивый гормон».
Роль Дуная должна была исполнять  немецкая овчарка Колли, по сценарию совершившая покушение на вербальные завоевания психически угнетённой нации в целом. В результате – армия человеко-муравьёв понесла весомый урон на продажу на приднестровский базар, где доминировал культ штопора поросячьего хвостика. Автор сценария, запутавшийся в заборе фраз из штакетника слов, председатель «Клуба Интимных Знакомств» Опа-нас рассчитывает на бешеный успех, опираясь на широкий опыт  вымогательства зрительского сочувствия к четвероногим друзьям.
– Как же он о тебе плохо думает, Витя! Объясни ему, что к собакам ты относишься терпимо, потому что ни одна собака, любившая лобковые кости, ещё не требовала, чтобы ей сделали транссексуальную операцию. И к чему заржавевшие детали? Если и всплывают нюансы прошлого, то все они застарелое дерьмо. Отбрось скомканные сомнения. Не будь дубиной. Ни секунды не задумывайся. Соглашайся, а я сбегаю на выставку мод в Дом Модельяни, – пропищала Диззи. – Раз в жизни тебе, битюгу, выпала удача и ты собираешься отказать ей в осуществлении? Да кто ты после этого?! Какой же ты мужик, если с собакой справиться не сможешь, тем более, что этот подонок Непонашему отнёс тебя к отряду четвероногих, хотя я давно не видела тебя как следует выпимши.
– Дело не во мне, а в ней, – пояснил Витёк. Всё произошло быстро. Солнечный луч высветлил и раскроил дорогу на тротуар и проезжую часть, забираясь в боковой карман улицы – тупик.
– Тебя что, солнечный удар хватил? Бредишь? Подозреваю, что ты достиг того критического возраста, когда атлетические годы переходят из стайеров в спринтеры, а оттуда прямой путь в запасные игроки. Я устала львицей сидеть в са(ванне) или гоняться за тобой, как за раненым буйволом, в состязаниях в истязаниях.
– Не задирай меня, ты, сексопилочная кукла!
Но алчная Губнушка больше не желала слушать его оловянные объяснения. Она понимала, что его филигранная ложь влечёт за собой преступные намерения, – Рупь за сто даю, – прокричала она в трубку, – в этой сделке ты мне напоминаешь утрусского богатыря в чёрном варианте, который в жизни палицей о палицу не ударил, и ещё Садюгиного друга боснийского баснописца Бориса Клишевого. Его невразумительная речь очень напоминает твою. Она ассоциируется у меня с невыдержанным вином, плещущим через край моего долготерпения. Помнишь его эту... «В древнем городе Анти-охе (теперешняя Турция, где жил ювелир Противо-трах)... »
– Не отклоняйся от курса, Диззичка. Я-то готов, детка, да корейская болонка Тюбетейка оказалась морально устойчивой – ресницы её задрожали, и она захлопала газами. Если мне таксу предложат, соглашаться? – в смятении задёргался Мышца.
– Чем чёрт не шутит, если это что-то после лекции «О недержании зла» подвергалось урологическому  осмотру! Ты что, цветов примулы объелся или Бодлера начитался? Бери пример с Мошки, стремящегося к величию по знакомству. Фрума ему к хвосту осциллограф присобачила для подсчёта побед по очкам и более приятным местам вложения! – взвизгнула Губнушка, – сколько можно повторять, соглашайся на любые условия! Самое страшное для девушки – начать жизнь не с того конца, но ты не беспокойся, мне это не угрожает, не мне же роль предлагают. Если дело выгорит, мы с тобой вторую квартирку выкупим у моего знакомого пожарника – орденоносца «За ожог III степени». Квартирантов на сожительство впустим. Посвящение в деньги, хоть и не подмытые, всё одно не пахнет. Запомни, чтобы стать полноценным яйцеклеточным, не стоит гнушаться заказа у Шлёмы с 47-й улицы на золотые клеточки с гарантией к гарнитуру ювелирных изделий  для двух твоих ни до, ни ре, ни ми, ни Фаберже. А если что не так, то меня ждёт смертная казнь через повешение на шее у выносливого мужчины!
От наговорённых словесных наростов перевозбуждённой Диззи батарейки в мобильнике подсели, задумавшись. Её писклявый голосок упорхнул с линии связи вместе с нравоучениями выдержанными в духе притчи: «Древнегреческие философы излишне увлекались  амфоризмами,  а что носил Цицы-рон, ясно из фамилии».
Только теперь Витёк Примула понял, что жена, черпавшая знания из водоёма слов средств массовой информации, отвела ему незавидную роль мальчика на побегушках, в которую он вполне вписывался, и даже подарила в день именин «ролексы» на ноги, чтобы легче было справляться с возложенными на него функциями, а он отомстил ей музыкальной шкатулкой с драгоценностями и чётко очерчивающими рот очерками клаксониста-шофёра «Про гулы». Да, сказал он себе,  она получила то, о чём мечтала – выигрышное оформление брака с отписанием, в случае чего, всего имущества в свою пользу.
Он с  удивлением заметил (в назидание потомкам), что на его наручных стрелки остановились на отметке 24 часа. В воздухе попахивало чертовщиной с «Шоколадом в сале». Сквозь треск в трубках соблюдающие правила хорошего тона супруги, жившие в мире и согласии каждый сам с собой,  успели клятвенно пообещать провести эту ночь вдвоём. Но обмануть её им не удалось.
Втайне они рассчитывали, что эти ночи впотьмах ничего не заметят, так как существуют ещё особи, наивно верящие в добропорядочность, тем более, что над городом дохло зависла чернильница дождя-непроливашки с точечными попаданиями капель на страждущие лица. На небе грозил разразиться крупный музыкальный скандал под вызывающим кодовым названием «Капель-diner» производства записывающей студии военных демаршей «Солдафон».
Это ни в коей мере не совпадало с египетско-ирландским праздником, отмечаемым в день святого КлеоПатрика, когда запрогнозировали город, утопающий в лучах солнца, купающийся в перевёрнутой голубой чаше неба. Блюдя этот день, как зеницу ока, каждый уважающий себя ирландец боксирует с собственной тенью, нуждаясь в батарее пива и спарринг-партнере в подтверждение распространённой теории «Бокс – наука точная, использующая наручно-показательный метод».
Вообще-то ирландские мужчины добрые люди, угнетённые католическими долговыми обязательствами брака, принимающие женскую улыбку на стороне за чистую монету и расплачивающиеся за неё грязными ассигнациями.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #253)