Многие семьи держатся на бабушках, дедушках. И в них существуют особые, неповторимые отношения этих самых бабушек, дедушек с их внуками. Герой моей истории, пожелавший оставить в тени свое имя, очень любит своих внуков. Но тот случай, который произошел в день его семидесятилетия, он решил вынести в «свет», посчитав его забавным и достойным литературной обработки. Он так и сказал мне: «Ты весь этот арбузный переполох, сынок, отутюжь, погладь, чтоб все по литературному было, не так как у меня, с «выколбасинами» и недоразумениями».
1.
Лунная августовская ночь густой, призрачно-желтой мутью растеклась над степью. Посреди поля, одинокой юртой оленевода, темнеет шалаш. Безмятежно спит в нём дед Степан. Только в подчинении у спящего деда Степана не олени, а, тускло мерцающие лунным глянцем, арбузы, монголо-татарским войском окружившие его ночную ставку.
Разлившийся над степью лунный кисель делал на её ковыльно-щетинистом лоне каждый куст, каждую травинку таинственно-сокровенной, наделённой особым смыслом существования. Треск невидимых цикад, завладевший степью, звучал мистической симфонией, авторство которой было непостижимой тайной тайн.
Но деду Степану было не до философского восприятия степных ночных просторов и поиска смысла в пиликании всей этой травяной крылатой конницы. Он крепко спал и видел, уж в который раз, один примечательный сон. Снится ему, что идёт он степью, затылком чувствует ветер. Видит, у самого проёма Страшной балки церковушку, в один куполок. Страшно ему стало: ведь в этой глубокой балке, в стародавние времена, разбойники прятались после очередного нападения на Воровском шляху. Но всё-таки, он входит в церковь. Его обволакивает полумрак, кругом него образовалось движение каких-то теней. Замечает дед Степан, хотя во сне он ощущал себя бравым парнем годков двадцати, замечает он у стены лопату. « Что же тутычки эта лопата робэ?» - спрашивал себя бравый парень. И вдруг из темноты стены тянутся к лопате руки, и слышится голос, глухой и властный «Копай здесь!». И тут уже дед Степан, как всегда, просыпается. Долго, очумевший, сидит на топчане, а в голове дурманом всё голос долбит: « Копай здесь! Копай здесь!».
- Чертовшина яка-то, - шипит он, но опять, в который раз, корит себя в том, что никак не может досмотреть этот дурацкий сон. Интересно всё-таки, как бы дальше дело закрутилось? Но сновидение каждый раз протекало по чётко заданному сценарию, по этому же сценарию оно обрывалось на одном и том же месте, а именно, на черных руках, тянущихся к лопате и этом потустороннем голосе, от жуткости которого он и просыпался.
Дед Степан выгребает из застоявшейся духоты шалаша на воздух. Лунная ночная свежесть постепенно приводила его в чувство, заставила вспомнить, для чего он здесь, в этом шалаше, посреди арбузного поля.
- Когда вы уже созреете, черти полосатые, и уберётесь отседова, - буркнул он. Ещё бы, завтра у него, как-никак, день рождения, а он тут бубырем в поле сидит, эту колхозную бахчу сторожит. Завтра, вернее уже сегодняшним днём, к нему гости заявятся, - два внука из Ростова, которых он давно не видел, будут, а он что, чумазым, сонным будет красные глаза пялить? « Нет, скажу «преду»: или зарплоту поднимай или я в отставку подаю - и всё тут!» - категорично порешил дед Степан. « А что если взять лопату и в эту Воровскую балку сходить, копануть,- возвращается он к своему сну. - А вдруг что и выко…» И тут он вдруг замечает, как из черноты посадки, подступающей к полю со стороны заброшенного Чёрного хутора, отделились две тени. В нерешительности стоит он, смотрит, что дальше будет. Две тёмные, рослые фигуры побрели по полю, согнулись: ищут, значит, арбузы.
- Уж я вам, супостаты, задам ерша! - кричит дед Степан, ободряя себя на дальнейшие активные действия по защите вверенного ему арбузного имущества. Летит к шалашу, ищет в его горячей темноте старенькую двустволку, предусмотрительно заряженную солью.
- Где же ты, окаянная! – ругает он спрятанное оружие. Оно оказалось под топчаном, завернутое в промасленную бумагу. Вспотевший, полный решимости наказать арбузных воров, он вылетает на свежесть предутренья, поднимает ствол ружьеца куда-то вверх, и, закрыв глаза, нажимает на курок. Степь ухнула, раскололась. И показалось деду Степану, что сноп огня из его двустволки чуть ли не блин луны зацепил. Некоторое время стоит он, оглушенный результатом собственной активности по защите арбузного государства, пялится в предутреннюю синь, пытаясь увидеть силуэты тех негодяев, ради испуга которых он поднял весь этот хай на всю степь. Успел всё-таки увидеть он, как две фигуры, согбенные под тяжестью мешков, скрылись в той посадке, откуда и вышли. Потом где-то за посадкой глухо буркнул звук заводимого мотора, по верхушкам деревьев блеснул свет фар.
- Уехали, окаянные, что б вас! – разачарованно-устало вымолвил он и поплелся к шалашу.
Ночь клонилась к исходу. Луна неумолимо седела, сочной каплей проступила у чернильного горизонта Венера.
«Интересно, - подумал дед Степан. – А на Венере этой арбузы растуть? Навряд ли: говорят, жарко там и душно».
2.
Сидит дед Степан за праздничным столом, нарядный, выскобленный. В голове ещё стоит шум от бригадной машины и бабьей трескотни. Как всегда, в семь утра, за ним заезжала колхозная машина, крытая тентом. В ней десятка два деревенских бабёнок, работающих в бригаде на току. С утра все ещё оживлённые, весёлые, не пропитанные едко-золотистой пшеничной пылью, с шутками и прибаутками. Дед Степан для этих стрекоз – лакомый кусочек. Они и так его, и этак, отполируют своими остренькими язычками. Но он не обижается, знает, что это всё без злобы; ему даже приятно, что он в течение этих двадцати минут езды до бригады в центре внимания у женщин. Но, что б попасть в область женского восприятия, нужно забросить какую-нибудь нелепую фразу для смакования. Излюбленная тема деда - амурные дела в юности. « Вот было мне годков двадцать …, - обычно начинал он, и уже сочинял по ходу рассказа. Его повествование плавало в волнах бабьего смеха, иные слова заглушались гулом машины, но он всё нанизывал слово на слово, словно боясь опоздать, не закончить, к приезду в бригаду. А там уже будет не до него; бабы потеряют к нему всякий интерес, прытко поспрыгивают с машины и буднично повалят под крышу тока, к этим драконам-зернопогрузчикам. А минут через десять к нему подсядут бригадние сторожа, и они попылят обратной дорогой в деревню.
Встрепенулся дед Степан от жёнкиного зычного:
- Сваты приехали! Пошли встречать!
Встал он с лавки, хрустнул коленками и засеменил к воротам.
Сваты, как всегда, были лучезарны и искромётны, ну как это и подобается на таких празднично-торжественных мероприятиях. Василь Петрович, в миру прозванный за витиеватые усы Чапаём, буркнул: «Пздравляем» и передал основную тяжесть в ораторском искусстве жене, маленькой, вертлявой, лёгкой на подъём и на крепкое словечко, Тонечке. Антонина торжественно вручает ему зеленоватую книженцию, для праздничности перевязанную синим бантиком.
- А это, уважаемый Степан Петрович «Остров сокровищ» этого, как его…
- Свунсона, - попытался подсказать муженёк.
- Да, его самого. Ты ж, Петрович, любитель всех этих кладов, авантюр. Там, как раз об этом самом. Тебе понравится.
И хотя он и читал эту книжку в далёкой-далёкой юности, но всё-таки сказал традиционное «спасибо», и, в принципе, был рад такому подарку – будет что в поле почитать, да и о молодости повспоминать. Когда-то он, двенадцатилетним пацаном, переплыв Миус, сидя на заросшем берегу, представлял себя Робинзоном, а когда ездили с дедом подводами в райцентр, при виде старой, позаброшенной водонапорной башни, мнил себя благородным Дон Кихотом. А в той башне красавица томилась, готовая, чтоб он её освободил ….
Шумно уселись за стол. И пошла свистопляска. Потекли пожелания: от женушки, дочки Мариночки, что жила через две хаты, её муженька Сашки, деревенского интеллигента в очках, преподающего в школе историю.
- Кстати, вот-вот должны Серега с Петенькой приехать. Задержались у друзей в Таганроге, - сообщила дочка. Дед Степан давно внуков не видел, с год, наверное. Они определились в городе Ростове, как понял дед со слов Марины, работать по торговой части. « Они у меня менеджеры-консультанты, - гордо говорила она. Дед поначалу злился, что в агрономию не пошли. « С кем же деревня останется, если все в город торговать ушли? Кто городских кормить-то будет? – всё бурчал он. Дочка сердилась, отвечала, что менеджеры - это не совсем торгаши, что в городе - перспективы. «Затмила вам ента перспектива», - отвечал он. А так он внуков любил; часто ходил, когда они кукушатами-подростками были, с ними на Миус рыбачить, любил объяснять им всякое. Серега был более любознателен, пытлив, иногда такой вопрос задаст. Дед подумает – подумает, а потом такое сочинит, что после сам удивлялся своему рассказу. Особенно получались у него истории о поисках кладов всяких. Один раз, для наглядности, он с внуками ходил с лопатой на курган, что у Змеевой балки и что-то там пробовали рыть.
Петро больше книжки читал, был молчаливее своего брата и часто впадал в задумчивость, чего дед Степан не любил. Он всячески пытался вывести его из этой пустой мечтательности, слегка прикрикивая на него: « Петро, хватит спать, всех зябликов проспишь.»
Внуки приехали, когда веселье за столом достигло своей наивысшей точки хмельного разгуляя, когда забыты были все недомолвки, обиды. Дед Степан уже не называл своего зятя Александром Петровичем. А называл он его так, когда до лицевой багровости спорил с ним о текущем историческом моменте. « Ну что тебе дала эта буржуйская власть?! – заводился он. – Зарплоту с воробьиный клюв и другие всякие уничижения?!» Зятёк заводил декламацию о свободе слова, о широком выборе товаров, о выборе вообще. Спор раздувался, рос мыльным пузырём, грозя перейти на личности. Тут вмешивалась жена, начинала такое нести, что приходилось спорщикам закругляться, так и не поставив все точки в нужных местах.
И вот они, внучата – статные парни, мужчины – заходят во двор, оглядываются по сторонам, как будто впервые всё это видят, как будто и не было стольких лет детства в этом дворе. После родительских и бабушкиных лобызаний подходит дед, серьёзно так жмёт каждому руку, в глаза не смотрит, но замечает, как изменились их лица, погрубели как-то, стали какими-то угловатыми.
Подходят к столу; Маринка начинает, как всегда, суетиться, и что-то говорит, говорит. Дед на неё недовольно шикает: что мол попусту бегаешь, посерьёзней надо, поконкретней.
И тут Серега чеканит:
- Поздравляем тебя, дедуль, с днём рождения.
Достает из нагрудного кармана цветастой рубахи синенькую коробочку. У деда Степана от подарочного предчувствия аж во рту пересохло.
-Вот тебе, дед, часы, командирские, - продолжает Сергей.
Дед Степан улыбается, протягивает руки к подарку.
- Потом погляжу, - как бы извиняясь, говорит он, сует коробочку в карман брюк. А не смотрит подарок – стесняется на людях слезу пустить от захлестнувшего сердце умиления.
- Да вот ещё, - вдруг спохватывается Сергей, - Я сейчас …
Выходит из-за стола, идет к запыленной «Ниве», стоящей на улице перед двором. Возвращается к празднующим с двумя огромными арбузами в руках. « Вот – подарок нашего щедрого лета», - беззаботно говорит внук. « У меня таких, …. - хотел было сказать именинник, но взглянув на жену, заставил себя промолчать. И всё бы ничего, и прошли бы и эти арбузы в качестве подарка. Но тут Петро, сидевший напротив деда, между матерью своей и отцом, возьми, хоть и вполголоса, скажи:
- Это мы сегодня ночью, вернее уже под утро, на чью-то бахчу заскочили. Ну пару арбузиков, по случаю, взяли. Сторож там лоханулся, стрелять сдуру начал. Мы потом в Таганрог к другу заехали, отоспались. Посидели немножко - и к вам.
Услышал дед внуковы слова о происхождении этих арбузов - замерло у него всё внутри, нервно как-то заёрзал он на стуле. Дочка, увидев перемены в поведении отца, поняла всё, толкнула сына в бок, через его спину что-то шепнула муженьку, который тут же встал, чтобы произнести очередной тост.
- Я хочу, я хочу ещё раз поздравить всех здесь, - как-то неуверенно начал он, - присутствующих с тем … с тем, что у на с есть такой родной человек, как Степан Петрович. Он любимый отец и дед. И пусть он не обижается на нас, если мы что не так сделали. За вас, Степан Петрович …
За столом одобрительно зашумели, потянулись к нему наполненные стаканы. Дед Степан не знал, с кем наперво чокнуться, поэтому со смущением водил стаканом в разные стороны. А у самого в голове засела мысль: « Всё, пора на покой. И без меня арбузы дозреют. Собственные внуки лопухом выставили, да как….
Когда застучали вилки и ножи, дочка Маринка встала со своего места, обошла стол, обняла его за плечи и доверительно так в ухо прошептала:
- Пап, поговорить надо…
И пошла в летнюю кухню. Понял он, что сыновей своих будет выгораживать, говорить: дескать, они и слухом не знали, что он на поле сторожит, они же такие порядочные и добрые. « Порядочные то порядочные, а на чужую бахчу воровать полезли. Задам я им трепки …. Поздравили так поздравили, давно так не поздравляли!».
А вечером, перед сном, дед Степан все любовался своими новеньким часами и, ухмыляясь, припоминал, какие были глупые и смешные были лица у внуков, когда они принялись извиняться и оправдываться. Петро даже предложил в наказание эти арбузы обратно на то поле отвезти. Дед же подумал-подумал и наказал им отнести арбузы на другой конец села одинокой старушечке, Агриппине Тимофеевне, да ещё, чтоб завтра помогли ей картошку выкопать. « И только чтоб пешочком шли, без своей «Нивы», - прибавил он и, окончательно успокоившись, в знак примирения, обнял внучков, на выдохе произнеся: « Эх, молодость – молодость …»