Жил-был Старик, седой и гордый,
В речах бесстрашен и правдив.
Клеймил тиранов голос твердый.
Заветы старых дней твердил.
Ничто сих уст не прикрывало:
Ни меч, ни злато, ни огонь,
Ни палача усердный конь.
Ни темной ночи покрывало.
Не ведал ужаса Старик.
В речах божественных велик,
Судьбу презрев, клеймил позором,
Суровой речью, гордым взором –
Всю суету...
И говорили: "Вот были люди в старину!
Не то, что мы..." И детям вбили
Почет к сединам. Не пойму!
Тиранов развлекают деды,
Ведь деды те не дорожат
Убогим телом и победы
В словесных схватках все держат.
А просто люди век молились
На Старца нашего всерьез,
Святым считали и до слез
Главами о пороги бились,
Где жил презревший всех мудрец,
Гордился коим сам Творец.
В пылу тех пылких преклонений
И херувимов песнопений
На Старика и я молился.
Главою бился я, пока
Мне сон кошмарный не приснился.
И в ужасе дрожит рука!
В тот вечер око мне закрыла
Рука того, кто знает сны.
И ночью правда правдой била,
Картины жуткие видны,
Видны мне были и понятны.
О! Страшен, страшен был тот сон,
И страшен был от боли стон
На утро. Как невероятно
Все то, что в праведном сим сне
Послал... Какой-то черт ко мне!
Но хватит, лист не для эмоций.
Веди перо! Не надо лоций,
Что в поэтичном океане
Укажут путь Вам правомерный
И не дадут в людском тумане
Заплыть перу в залив неверный.
Где солнца вестник – луч игривый,
Себе дорогу не пробьет,
Где в серости, во мгле тоскливой.
Пылает сера, стынет лед,
Где души тех, кто век глумился
И потешался над бедой,
У зависти в объятьях бился –
Проклятый мною и тобой!
Где души варятся в котлах,
Где лгун в каленых кандалах
Прикован вечно к Правде Жизни,
Где Хам боится укоризны,
Где все гнилое получает
Не больше-меньше, а сполна!
Где в шторме праведном качает
Пройдоху честности волна...
Был бал, там правил Колченогий
И на балу про Старика
Пустила Ведьма слух, что Боги
В нем воплотили все. Тоска!
Тоска всей нечисти проворной,
Которая сумела взять
И узами грехов связать
Весь род людской, такой притворный.
"Тоска, что делать чертов брат?
Чтоб страх нагнать – не жаль затрат!"
А Сатана стоял с усмешкой
Над суетой, над жизни спешкой.
Затем позвал хромого беса
И книгу древнюю подал,
А миг спустя, шальной повеса
К хибаре Старика бежал...
Порог пред ним, и у порога
Оставил книгу на виду.
В той книге новая дорога
Жизнь открывала, как в году
Январь нам сказку открывает:
Тепло и холодно тогда,
В лед превращается вода,
Надеждой чудо согревает.
И верим мы, что холода
Покинут раз и навсегда.
Как только волшебство проснется –
Вмиг стужа сказкой обернется.
И месяцев костер всесильный
Растопит лед, отгонит зло,
И мягко снегопад обильный
Остудит пылкое чело.
Старик, привычке давней верен
Вставать ни свет и ни заря.
Открыл окованные двери
И в лес собрался, лень коря.
Коря себе под нос орлиный
Всех молодых, что сладко спят
И сны амурные глядят,
Деля плоды любви – малины,
(Забыв про совесть и про дух,
Забыв, что кладезь правды сух!)
Деля плоды на половины.
Так рассуждал Гордец Старинный.
Но вдруг у самого порога
Старик писанье увидал.
И смутная была тревога,
Когда он книгу в руки брал...
"Кто в день сей молодость утратил.
Ее он может возвратить..."
– Какой-то бред, я верно спятил!
"Любить, гореть и вина пить.
Тот сможет попросту кривляться,
(Беспечных дней лихой удел!)
Отбросив маску спешных дел,
Он скоморохом кувыркаться...
Все сможет он: и пить, и петь,
И славу бранную иметь.
Лишь надо выполнить обряды –
И младость вырвет все преграды,
Заполнит старческое тело
И будет молодым оно,
И будет дело – ради дела,
И будут женщины, вино!.."
Старик смотрел в недоуменьи
На этот древний, ветхий текст.
Не верил он, но жгло сомненье:
"А что? Быть может. Мало ль сект.
Хранящих ветхие заветы
В великой тайне от людей,
Дабы обличье лебедей
Не принял ворон, злом воспетый?!
" Но, поразмыслив, вслух сказал:
"Все это бред!" И сам не знал
Как вместо пламени в камине.
Чтоб книги не было в помине,
Предал ее он книжной полке...
Вот так, рассудку вопреки.
Мы делаем, порой неловкий,
Но нужный жест шальной руки!
Но дни идут.
Забыв про книгу,
Старик все речи говорил.
И мудрости он грыз ковригу,
Чтил святость... Из последних сил!
Само-собой, он – совершенство.
Все восхищались Стариком.
Но в горло врос какой-то ком,
Не то чтоб ком, но то блаженство,
Что людям слал Святой Старик,
Чуть меньше было. Тот же лик,
Все та же поступь, но немного
Он изменился. Лжи тревога
Не то, чтобы в словах звучала...
Нет, нет! Ложь не брала его.
Но где-то в близости витала.
Всему правдивому назло.
О, Случай! Кто бы мог подумать?
И случай ли?! О нет – случай.
Случай всех тех, кто ищет. Тьфу, мать!
Случай, случай и... Разлучай!
Два тела есть – Старик и Книга.
Вернее, немощь и секрет,
Как немощь ту свести на нет.
Их встреча быть должна. Их двигать
Обязан просто Сатана,
Которым вся земля полна.
Закон "случайности" хранится –
Старик в бумагах копошится
И "волей случая" наткнулся
На книгу, книгу, книгу ту...
Перекрестился, чертыхнулся,
Взял в руки и решил: "Прочту".
Старик листал надменно книгу,
Но больше, чем Старик листал –
Лицо, подобно в море бригу.
Тряслось, чем больше шторма бал!
И вот, прочтя, Старик суровый
Задумался на день, на два,
И опустилась голова.
Надежды давит груз свинцовый,
И тело грешное дрожит,
И просится подольше жить.
В речах по-прежнему был честен,
Но в грезах видел лик невестин.
Он сам не знал, как получилось –
Слилось все, мысли вопреки,
Былое в сердце, в мозг вселилось:
Веселье, танцы, пикники...
И он решил вернуть веселость.
Младую песнь и жар, и кровь,
И всех грехов святую полость.
Он встретится с любимой вновь...
Решил! И тут же испугался
Великим правду говорить:
Ведь тело гордое убить –
Для них пустяк. И он боялся.
Проходят дни, поник Старик,
На маску лжи сменился лик.
Не говорил достойно речи,
А с вечером желанной встречи
Он ждал, кривляясь в тихом страхе.
Забыл, что был во всем правдив.
И часто, потные рубахи
Меняя, "Верую" твердил.
И вот настал тот день великий.
Когда решился, наконец.
Старик великий, ясноликий
Обряд свершить, надев венец,
Венец из жизненных кореньев.
Секрет которых в книге той
Поведан строчкою скупой.
Настойку выпить и варенье
Из трав, известных лишь ему,
И Черту только одному!
Пред книгой с трепетом, с тревогой,
С надежды тайною подмогой,
Сидел Старик как призрак бледный.
Сидел и плел чудной венок.
Сидел, дрожал, и стебель вредный
Никак в узлы сплестись не мог.
Сейчас вот-вот должно решиться,
Решиться то, что может быть.
И сердце юное забиться,
Быть может, сможет. И любить,
Любить ему опять возможно...
"О, Боги! Славно, славно как!..
Прощай, сухих словес батрак!"
Надел венок он осторожно
И стал молитву вслух читать,
И в грезах сладостных витать.
С молитвы каждым вещим словом –
Дрожал все больше, и покровом,
Покровом бледным лик окутан.
Но вот обряд сей, наконец,
Свершен был. Дьявол мысли спутал!
Нет младости, мечте конец.
И понял – кто-то посмеялся
Над вечно ветхой сединой.
Его удел совсем иной;
Он взялся... За химеру взялся.
"Досада, Боже мой, досада!
Ну, как я мог себя предать?
Как душу черту мог продать?
Но каково исчадье ада?!"
Не кончен времени отсчет –
Оно течет, и дом влечет
Уж Старика соблазном мирным,
Постель зовет: "Пора быть смирным".
Открылась дверь... "День добрый, книги.
Привет, гусиное перо,
Вернулся я, конец интриги..."
Стакан вина – и повело.
И снова немощь в бренном теле,
Не жаль которую ничуть.
И снова он "бесстрашен в деле",
И снова "светел правый путь".
Похвалы, гордую осанку,
Он вновь обрел, и вот теперь
Глаголет, не боясь потерь.
Как только встанет спозаранку.
И снова мифом окружен
Подобострастных, глупых жен.
И снова весь народ ликует,
И снова короли тоскуют
По Старику: "Нет развлеченья.
Вокруг притворцы и лгуны,
А с ними лишь одно мученье –
Не то, что Правда Старины!"
А Сатана смотрел, смеявшись
В кулак лукаво. Свита вся
Визжала от восторга, взявшись
За руки. Смерть пошла кося
По миру. Старика щадивши.
Чтоб шут был для шальных забав,
И человеческих похвал,
Когда-то жалобно скуливший.
Ну вот и все, таков был сон...
А поутру от боли стон
В бессилье вырвался наружу!
Нет искры, чтобы страха стужу
На миг хотя бы растопила.
Идут в величии года,
Добро горит, а чья-то сила
Все напускает холода.