Природа наделила маленького Сеню Донова идеальным слухом. Ещё в шестилетнем возрасте взял он в руки дедову тальянку и, как говорится, «пошло-поехало». Через год мальчишка выдавал на гармошке такие выверты, что взрослые удивлялись, как такому малявке удаётся так быстро осваивать навыки игры, которые и взрослым, зачастую, бывают не по силам.
На десятилетие, подкопив необходимую сумму, подарили родители юному дарованию баян. Название «Искра» было под стать инструменту. Поверхность его была инкрустирована зелёным перламутром, а серебристые кнопки сверкали на солнце так ярко, что блики от них скакали по комнате маленькими солнечными зайчиками. Однако с баяном увлечение музыкой не закончилось. К окончанию школы юноша владел всеми инструментами, которые нашлись в посёлке. Старенькое пианино, гитара, балалайка, скрипка – все перекочевали в его комнату из домов родственников, соседей и просто знакомых. Даже немецкая губная гармошка, привезённая дедом с войны, была им освоена. Родители нарадоваться не могли, глядя, как их сын постигает, как им казалось, непостижимое. Особо горд был за внука дед Иннокентий, к месту и не к месту повторяя: «Внучок-то хваток, ну прям, как я, в молодости!»
После окончания школы, многие одноклассники разъехались по городам, поступив в институты и техникумы. Семён же остался дома так как не испытывал тяги к изучению технических дисциплин, а в музыкальное училище и тем более в консерваторию, без начального музыкального образования не брали. Отец, будучи в посёлке человеком авторитетным, договорился устроить юношу сортировщиком в цех шпалопиления, который располагался в леспромхозе, неподалёку от дома. Там и проработал Семён до призыва на действительную военную службу. После окончания учебки, получил младший сержант Семён Донов назначение в один из военно-строительных отрядов. Вот и здесь его талант пришёлся кстати. Замполит батальона, прослушав невероятные баянные пассажи, определил молодого бойца на должность начальника клуба, взамен демобилизовавшегося старшины Пилипенко. В этой ипостаси и прошла срочная служба.
На третий день, после возвращения домой, к Доновым наведался председатель сельского совета и, опустив предисловия, заявил прямо с порога:
– Кабы не нужда, прошёл бы мимо. Дело есть, не требующее отлагательств. Пришёл, вот, Семёна вашего «сватать» на должность заведующего нашим клубом. В армии отслужил, да и должность армейская была по таланту. Опыта набрался за два года службы. Место-то пустует третий месяц. Прежний заведующий с женой развёлся да и завербовался на севера. За длинным рублём, видать.
– Так наш-то, только и закончил, что десятилетку, какой из него начальник, – ответила мать, недоумённо пожимая плечами.
– Ну и что! Десятилетка, – вступился за внука дед Иннокентий, выходя из своей комнатушки, пошаркивая ногами, – понимать надо, это не мои два класса церковно-приходской школы. Грамотёшка у него имеется. Потом, может, и поду;чится где.
Вид старика был настолько решителен, что сноха ретировалась, незаметно ускользнув на кухню.
– А и верно, – продолжил председатель, поддерживая деда, – мы ему и направление на учёбу дадим. Поступит заочно в культпросветучилище, специальность получит. Нам-то не важно, на какое отделение: клубной работы или же народных инструментов. Главное диплом получить. А таланта и желания у него – хоть отбавляй.
Через пару дней, привыкший к работе в армейском клубе, Семён, не скрывая радости, приступил к исполнению новых обязанностей. Время полетело незаметно. Организация спортивной работы и репетиции самодеятельных коллективов так увлекли Семёна, что домой он, появлялся только для ночёвки да, изредка, перехватить на обеде, чего-нибудь из вкусных маминых постряпушек.
В конце июля, успешно сдав экзамены и поступив в училище, Семён прохаживался по городу. Впереди было ещё два дня отпуска, выделенного для поступления. Это время он решил потратить с пользой для домашнего хозяйства. Необходимо было пройтись по магазинам, для покупки нужных товаров, из составленного матерью списка. День выдался жаркий. Подойдя к универмагу и убедившись, что тот закрылся на обеденный перерыв, Семён купил в киоске стаканчик сливочного пломбира, два пирожка и удобно расположился на скамейке в небольшом скверике. Покончив с едой, он закрыл глаза, и с наслаждением стал прислушиваться к звукам городка. Вскоре его так увлекла эта какофония, состоящая из автомобильных гудков и посвистов тепловозов, соловьиной трели и сорочьего стрекотания, что он впал в сладкую послеобеденную дрёму.
Очнулся Семён от лёгкого постукивания по плечу. Рядом стоял средних лет человек. Его необычный вид несколько обескуражил Донова. Нелепая бабочка из красного бархата, плотно сдавливала тонкую шею, костюм модного покроя, неуклюже топорщился, застёгнутый на среднюю пуговицу.
– Могу ли я обратиться к вам с просьбой, молодой человек, – промолвил незнакомец, тщательно, по театральному выговаривая каждое слово и, не дожидаясь ответа, продолжил, – дело, видите ли, в том, что мы с приятелем несколько поиздержались и отстали от труппы. Не могли бы вы оказать нам услугу, купить вот этот инструмент.
Он открыл кейс и достал медную, до ослепительного блеска отполированную трубу:
– Инструмент новый, – застенчиво проговорил артист, – чехословацкий, класса «Фестиваль», фирмы «Амати». Отдам недорого, всего рублей за пятьдесят.
Семён, увидев трубу, онемел от восторга. Забыв о предстоящих покупках, он как заворожённый смотрел то на инструмент, то на продавца:
– Да! Да, я куплю, непременно куплю, – скороговоркой выпалил он, чуть заикаясь от волнения и судорожно шаря по карманам.
Домой Донов ехал на автобусе, всю дорогу прижимая к груди драгоценную покупку: «Ничего, мама простит, ведь это такой замечательный инструмент, а деньги, деньги я заработаю», – молитвенно нашёптывал он себе под нос.
Забежав домой, Семён перекусил на скорую руку и, сгорая от нетерпения, полетел на работу. Удобно раскинувшись на диване, стоящем в углу кабинета, он стал внимательно изучать инструмент. Вставив мундштук и, плотно прижав его к губам, он набрал воздуха в лёгкие и дунул. Из раструба донёсся неприятный шипящий звук. Семён попробовал извлечь звук снова, с усилием раздувая щёки и нажимая попеременно на кнопки. Эффект от такого действа оказался ещё более драматичным. Труба издавала шипящие, свистящие, квакающие звуки, не желая подчинятся настойчивым попыткам музыканта. Новоиспечённый трубач пришёл в замешательство. «Как же извлекается звук из этой штуковины?» – подумал он, предпринимая раз за разом всё новые и новые попытки. Результат оставался прежним. Парень впервые встретился с таким неподатливым музыкальным инструментом. Обучение на всех предыдущих удавалось ему легко, без особого труда. И пусть на некоторых он и не добился выдающегося мастерства, но, всё же, овладел достаточно уверенной игрой на них. Этот же инструмент не давался. Губы, от такого упорного напряжения, распухли. Ближе к обеду, вконец измученный, Семён, засунув трубу в кейс, пошёл домой пообедать.
Дома всё семейство было в сборе. Младший Донов умылся и сел за стол.
– Боже ж ты мой, – вскликнула мать, увидев изменения на лице сына, – что у тебя с губами?
– В пасечники, видать, переквалифицировался. Губы-то, вишь, как накусали. Распухли, что твои вареники, – пошутил дед, хитро усмехаясь в усы.
– Да, нет, – поддержал его отец, сделав нарочито серьёзным выражение лица, – молодухи ему накусали, по девкам шастал, вот и добегался.
– Будет вам ёрничать, – буркнул Семён, прикладывая к губам холодную металлическую ложку.
Прошло несколько дней. Инструмент не поддавался настойчивым попыткам им овладеть, не торопился выдавать музыканту тайны исполнительского мастерства.
Вскоре пришла запоздалая осень. Лес вокруг посёлка запестрел праздничным разноцветьем. Наступили последние тёплые деньки бабьего лета. Наконец-то и он пришёл – этот долгожданный, волнительный день, день первой сессии. Учёба у Семёна пошла легко. Видя в нём, прежде всего, превосходного музыканта, педагоги делали некоторые поблажки в изучении других гуманитарных предметов.
Выпал первый снежок. Закончились уроки очередного дня. Семён вышел из учебного корпуса и, не торопясь, пошёл в сторону студенческого общежития. Завернув за угол, он увидел медленно идущих людей, сопровождающих машину с открытыми бортами. В середине кузова стоял гроб. Лица покойного не было видно из-за возвышающихся венков и многочисленных цветочных букетов. Заиграла музыка. Сеня снял фуражку и остановился, пропуская шествие. И тут он увидел музыкантов. Возглавлял этот маленький духовой оркестрик пожилой мужчина, игравший на трубе. Донов непроизвольно, совершенно бессознательно двинулся за процессией. До кладбищенской ограды было недалеко. Машина остановилась. Музыканты, отойдя в сторону, тихо переговаривались между собой. Вид у них был такой, как будто всё происходящее, было для каждого из них обыденным делом. Семён, заметно волнуясь, подошёл к человеку с трубой:
– Извините, я вот тоже музыкант. Сейчас учусь заочно в училище, в общежитии живу, – выпалил он и замолчал, подбирая слова. Мысли роились в голове, не находя возможности выплеснуться наружу в виде внятных предложений.
– А, коллега, значит! Только я-то к вам каким боком? Может, помочь чем? – промолвил трубач, засовывая инструмент в тряпичный, местами протёртый до дыр, чехол.
– Да я хотел попросить вас дать мне несколько уроков игры на трубе. Инструмент есть, да уж больно тяжело самостоятельно его освоить. Я заплачу, сколько скажете, – выпалил Семён.
– Хм! Заплатит он, – иронично заметил пожилой человек, поворачиваясь к оркестрантам, – богатые нынче пошли студенты. Ну ладно, пойдём, я живу неподалёку от вашего общежития, по дороге и поговорим.
До конца сессии оставалось чуть больше недели. Сергей Сергеевич Прохоров, так звали музыканта, был пенсионером и жил одиноко. Его небольшой домик стоял на краю пустыря, и казался нежилым. Только подойдя поближе можно было разглядеть в нём незначительные признаки устроенности, в виде висящего на верёвке белья и ворчании огромного, но миролюбивого пса. Без малого четверть века прослужил Прохоров в духовом оркестре Западного военного округа. После смерти жены, он ушёл в отставку и, оставив городскую квартиру дочери, переехал в родительский дом. Сюда, в этот домик, и стал наведываться Семён Донов. Вечерами он допоздна засиживался у Сергея Сергеевича за разучиванием гамм и арпеджио. Старый духовик крепко взялся за молодого, каждый вечер, не давая ему продыху ни на минуту.
– А ты, как думал? – говорил он, – В военном оркестре по пять-шесть часов репетировали, а перед выступлениями и поболе. Музыкант учится, практически, всю жизнь. Без этого пальцы «стынут», и перестают двигаться, а человек теряет уверенность в игре. Пальцы у тебя бегают профессионально, а вот звукоизвлечение отстаёт. При игре на трубе, в первую очередь, необходимо уделять внимание развитию губ, языка, и лицевых мышц – амбушюру, значит. Дома занимайся чаще, хотя бы разминку делай. Приедешь на следующую сессию – проверю.
Возвратившись домой, Семён, памятуя о наставлениях учителя, взял за правило – заниматься ежедневно.
В работе и учёбе прошло три года. Близился юбилей Победы в Великой Отечественной войне. В глубине скверика, прилегающего к клубу, возвели памятник жителям посёлка, не вернувшимся с войны.
И вскоре наступил этот долгожданный праздничный день. Вдоль аллеи ровными рядами встали рабочие посёлка, школьники, ветераны. С приветственным словом выступил председатель сельсовета. Настал миг открытия памятника. К монументу подошли ветераны, возглавляемые дедом Иннокентием. Они дружно потянули за концы лент, развязывая узлы. Соскользнув, материя обнажила стелу с именами погибших поселковцев. И в этот, самый торжественный момент, заиграла труба. Её пронзительный звук мощной волной прокатился над посёлком. Трубач играл «Марш артиллеристов», как будто каждой нотой напевая:
«Артиллеристы, точный дан приказ!
Артиллеристы, зовёт Отчизна нас!»
Услышав любимый мотив, дед Иннокентий заплакал. Он, прошедший всю войну, командир орудийного расчёта дивизионной пушки ЗИС-3, кавалер орденов Красного знамени и Красной звезды, и предположить не мог, что родной внук подарит ему в такой святой день эту, родную сердцу, мелодию.
Вечером все ветераны собрались у Доновых. Под навесом, рядом с летней кухней был накрыт стол. Из открытого окна звучала негромкая музыка. Это Семён подобрал в клубной фонотеке пластинки с песнями военных лет. Ветераны, помянув солдат, не пришедших с войны, делились воспоминаниями, изредка запевая какую-нибудь знакомую песню.
– Сенька, подь сюды, – подозвал дед Иннокентий внука, – что хочу тебе сказать… Устроился я по молодости подручным к печнику. Он печи да камины клал, а я трубы выводил. Дымоход, ведь, правильный – главное дело в доме. Плохо сработаешь, дым в комнаты пойдёт, али печка греть не будет – всё тепло выпустишь через ту трубу.
Ветераны замолчали, прислушиваясь к деду. Иннокентий повернулся к ним лицом и, уже во всеуслышание, продолжил:
– Опосля женился. Устроился в строительную артель, к кровельщикам. Они крыши крыли, а я трубы водосточные отводил. Жестянщиком, знать, был. А он вот, мой внук, – ласково сказал дед, обнимая Семёна, – сегодня песню мою любимую на трубе сыграл. По моим стопам пошёл. Вот и выходит, что теперь мы с ним оба – трубные мастера;. Только в моей трубе значимость одна, а в его другая. Печная труба тело греет, а Сенькина – душу и сердце.
Старик Донов ещё крепче обнял внука и, смахнув рукой накатившуюся слезинку, громко произнёс:
– Спасибо тебе, внук, за твоё трубное дело!