Есть такое замечательное словосочетание: «идише мама». Вы его наверняка знаете.
В исконно-узком смысле это значит, если выражаться не вполне политкорректно (вернее – не нацкорректно), сумасшедшая еврейская мама, которая, так сказать, тоталитарно заботится о своем ребенке и контролирует его абсолютно во всем. Что подразумевает полную материнскую самоотверженность. И это главное. Причем – не обращая внимания на возраст ребенка.
Я сам лично видел, будучи в гостях в одной почтенной еврейской семье, как восьмидесятипятилетняя мама собственноручно высмаркивала нос своему шестидесятидвухлетнему сыну, кстати, профессору математики, в собственный кружевной батистовый платок, приговаривая:
- Хорошенько сморкайся, Веничка: со;пели вредят мозгу;. Как ты будешь сопеливым считать свою арифмэтику? И потом: сопеливым ты так никогда и не женишься. Шмыгать носом резко отталкивает дам. Дамы, Веничка, любят гигиэну. Еще, еще сморкайся, Веничка… Вот так… Вот так… А теперь иди, Веничка, замой нос. Там, в кухне стоит баночка с кипяченой водой. Ты найдешь ее возле дэнэжного дэрэва. И не вздумай мыть нос краном. Эта жижа не имеет соответствия нормальной воде. И на тебе салфету с целью утереться. Иди, Веничка, иди…
И Веничка (заслуженный профессор Вениамин Наумович Шницельбаум) молча сморкался, шел, «замывал» и «утирался». А что делать? Сопротивляться, возражать? Бессмысленно. Будет еще хуже.
В сущности – идише мама Вениамина Наумовича, если вдуматься, вела себя максимально демократично. Она ведь его всего лишь высмаркивала. Дальше – Веничка все делал сам. А так мама могла бы сама донести Веничку на руках до «дэнэжного дэрэва», собственноручно «замыть» и «утереть». И еще в целях «гигиэны» прямо при гостях еще, скажем, замыть ему попу. Чтобы тот уж точно наконец-то женился.
Я нисколько не сомневаюсь, что где-нибудь на просторах планеты Земля идише мамы так и поступают.
Я долго думал, что так ведут себя исключительно еврейские мамы.
Но потом убедился, что идише мама – явление глубоко интернациональное. Я имел возможность наблюдать десятки случаев подобного материнского поведения в самых разных странах и у самых разных народов.
Рим. Час дня. Таверна почти в центре города. Самое сакральное время для итальянцев – обед. Так сказать, Час Лапши. Или: Момент Пасты. Мы в России уже несколько веков все ищем и ищем свою национальную идею. И никак не найдем. А итальянцы ее давно нашли. Итальянская национальная идея – макароны. И примкнувшие к ним пицца, моцарелла, минестроне и т.д.
Все едят. Напротив меня за стол садятся «итальянише» мама лет пятидесяти и сын лет двадцати пяти. Им приносят, конечно, пасту. Сын энергично накручивает, как положено, пасту на вилку и хочет ее (пасту) съесть. Но мама, что-то эмоционально бормоча, властно отнимает у сына вилку, сама еще более энергично накручивает на нее пасту и кормит сына из собственных рук. Я ничего не понимаю из того, что она говорит, но догадываюсь, что она учит «ребенка» правильно есть пасту. «Ребенок» (дядька с иссиня-аспидной щетиной и сильно волосатыми руками и ногами) покорно ест Итальянскую Национальную Идею из рук матери. Я могу разобрать только:
- Куи… Куи… Кози; ми бамбино манджа…
Картина в стиле «сюрреалистическое умиление».
Монголия. Весна. Цветущая изумрудная степь. Юрта. По степи скачет парень на коне. Парню лет восемнадцать. Он останавливает конях метрах в ста от юрты. Что-то кричит. Из юрты выбегает радостная монгольская идише (то есть монголише) мама (это точно не жена и не сестра), что-то счастливо кудахчет, подбегает к сыну, подставляет плечи. Сын садится на плечи к матери, гладит ей голову, что-то нежно приговаривает. На лице у матери такое счастье, что его хватило бы на всю Великую Монгольскую Империю 13-14 веков. Сын что-то поёт, мать смеется, постоянно оборачиваясь и пытаясь посмотреть в лицо сыну. Они исчезают в юрте.
Изумрудная степь, аквамариновое небо, энергично перетаптывающийся, словно танцующий монгольское диско, конь цвета мореного дуба, выпуклый янтарный желток предвечернего солнца над далекими пепельными с синей каймой горами…
Даже затрудняюсь определить, в каком стиле эта картина. «Счастье чингизидов». «Идише Монголия»…
Кения. Поселок масаев. Если это можно назвать посёлком. Масаи, как известно, живут в мазанках из коровьего, извините, дерьма. Мазанка – в человеческий рост. Лаз – в полроста. Все худые, стройные и очень высокие. У них невероятно гордый, независимый и неприступный вид.
«Посёлок» окружен невысокой стеной всё из того же коровьего стройматериала. Вход – через ворота. Около ворот на земле сидят мама и сын. Опять же: зуб даю, что это именно мама и сын. Возраст масаев определить нелегко. Сыну где-то около тридцати. Впрочем, может двадцать, а может – сорок. Насчет масайки все еще туманнее. К сорока они уже отчетливые бабушки и такими же бабушками остаются в семьдесят.
Сын капризно морщится и тычет пальцем себе в ухо. В смысле: ухо болит. Мать нежно гладит ухо, смотрит внутрь, ковыряет в нем какой-то тряпкой, целует ухо, потом резко плюёт (sic!) в него и снова протирает. Целует. Гладит. Протирает. Плюет. Гладит. Протирает. Целует… Так продолжается долго. Минут двадцать. И дальше она – клянусь! – начинает ему ухо вылизывать. Точно как собака щенку. Деловито, всем языком. Сын улыбается и морщится: щекотно. Но терпит. Затем мать прижимается своим ухом к уху сына. И они долго сидят не двигаясь.
Что тут добавишь?.. Крута «масаише мама», ничего не скажешь.
У русских тоже хватает русише мамашек. Я бы мог привести множество примеров. Одна только мамаша Ивана Сергеевича Тургенева, родившая его, кстати, ровно двести лет назад, чего стоит. Говорят и пишут, что она очень не любила Полину Виардо и называла ее цыганкой. Тем не менее Тургенев упорно уезжал в Европу к своей Полине. И тогда, говорят и пишут, «идише мама» Тургенева ставила ему такое условие: Иван Сергеевич должен бы писать ей каждый день по письму. Если же сын Ваня не напишет ей письмо, то тогда мама Тургенева приказывала выпороть по одному крестьянину на конюшне. Вот и выбирай – письмо маме или выпоротый крепостной. Говорят и пишут, что иногда Иван Сергеевич забывал или не успевал написать письмо маме, общаясь с каким-нибудь Мериме или Боткиным. И тогда мама Тургенева аккуратно выполняла свое обещание. Но это все – «говорят и пишут». Даже если это неправда, характер у мамы классика был покруче любой «идише мамы».
Но приведу другой пример – тоже литературный. Не из жизни, а из литературного текста. Недавно он меня поразил.
Есть такой прекрасный русский поэт Николай Рубцов. Замечательный поэт. Я его стихи прекрасно знаю и люблю.
И вот недавно сидим мы в очень теплой компании на даче. Поём всякие песни и романсы под шашлык и то, чем его запивают. «Ямщик, не гони лошадей…», «Никогда ни о чем не жалейте вдогонку…», «Пчелочка златая, что же ты жужжишь…» и так далее. И тут наш запевала запевает песню на стихи Николая Рубцова «В горнице моей светло…»
Я уже лет сорок отлично знаю это стихотворение. Очень лирическое. Простое и в то же время – невероятно глубокое. Русское до мозга костей:
В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесёт воды…
Вдруг я внутренне напрягаюсь. Дальше про завядшие «красные цветы мои», про догнивающую «лодку на речной мели», про «ивы кружевную тень».. Дальше, дальше…
Буду поливать цветы,
Думать о своей судьбе.
Буду до ночной звезды
Лодку мастерить себе.
И опять – про звезду, про «матушка возьмет ведро, молча принесёт воды»…
Кольцевая, что называется, композиция. С матушки с ведром начали, ей же – закончили. «Девушка с веслом», «матушка с ведром»…
И вдруг я вздрагиваю. Это что же такое, сограждане, получается? Престарелая матушка – заметим: молча, без всяких идише и итальянише нравоучений, – берет десятилитровое (а может, и пятнадцатилитровое) ведро и идет за водой. А этот сынуля, с позволения сказать, «лирический герой» что делает? «Думает о своей судьбе». В лучшем случае – «поливает цветы». Или «лодку мастерит»… «Себе», заметьте.
Мать, значит, молча тяжести таскает, а он, тоже молча, о судьбе думает. Нормально, да? Да, это круто, по-нашему. Это тебе не пожилого еврейского профессора высмаркивать, не волосатого итальяшку с вилки кормить, не уши великовозрастному афронегритянскому отпрыску вылизывать.
Ну, монгольская монголише мамочка где-то, пожалуй, из нашей, так сказать, «евразийской оперы». Монголы все-таки – наши люди. Но и там – песни, крики, разговорчики. А тут – всё молча, без пафоса. И так – из десятилетия в десятилетие, из века в век. Звезда, ведро, ива, судьба, лодка… Сколько миллионов тонн воды молча перетаскали русише мамы в ведрах при свете ночных звезд?.. Бог весть…
Нет, все-таки русише матушка самая идише мама в мире. Для русише детей, конечно…