(По прочтении книги Гузель Яхиной «Дети мои»)
При первом жадном прочтении книги я, конечно же, отметила для себя личность Гофмана, ибо люди подобного плана ещё встречались в пору моего детства да и старшее поколение нет-нет да и упоминали о них.
Германия. Рур. Скромный съёмный угол в том же районе. Могилка матери, которую он посещал по воскресеньям и листовки, что давали всем по выходе из территории шахты.
По ним учился грамоте и жизни.
Были собрания, книги, споры и манящие слова Советская Россия».
Итог всей этой учёбы – Гнаденталь, немецкая колония на Волге. Время тяжкое, хозяйство в упадке, а Гофман всё улыбается, веря очевидно в то, что именно ему суждено навести здесь порядок, что здесь больше простора для реализации своих знаний и возможностей.
Но окончилось всё иначе – печально и даже трагически: не понятый, отвергнутый, униженный Гофман уходит в Волгу.
Сознательно, медленным шагом, провожаемый непонимающей его толпой погружается в реку и…остаётся в истории. Чистые (по крайней мере тогда), всё и вся сохраняющие воды этой реки являются неисчерпаемым источником знаний о прошлом, через который прошел не только Гофман, но и Бах, которому суждено было всё это увидеть и выйти, чтобы рассказать людям.
Однако, такого «кадра-рассказа» в книге нет, и мне кажется, я понимаю почему: так сказочно - мистически и в то же время реалистически правдиво описан «музей под водами Волги», так скрупулёзно точно переданы мельчайшие детали, выписанные неторопливо, с музейным изяществом, своиственным автору, что создаётся убеждающее впечатление, что ты – в музее мирового уровня, и повторный рассказ был бы излишним.
Поэтому автор, а вслед за ним и мы-читатели, возвращаемся к заключительной части сюжетной линии.
Бах, с сожалением констатировал, что жизнь не баловала его: Любимая умерла рано и в муках, работу свою он не любил, дарование сказочника обернулось литературным рабством, ко всему ещё и лишило речи, и этот вечный, сковывающий страх за судьбу ребёнка.
И всё же, нет, счастье было и есть - его маленькая любимая, подаренная ценою жизни доченька Анче (Анна).
Описывая внешность и внутренний мир Анче Гузель не особо изобретательна.
Да, красива, голубоглаза, белокура и белолица, стройна и пластична. Очень мила и послушна, но какие поступки характеризуют дочку как личность, хоть ещё и ребёнка?
Мне лично она напоминает стандартно-красивую куклу Барби.
Ни Клариных черт, ни воли и инициативности отца в её действиях не проявлялось (может быть потом, но книга-то заканчивается!).
(Надейтесь – добавим)
Многое успела Гузель во второй части книги, которая оказалась, на мой взгляд, динамичнее, живее, разнообразней по темпо-ритму…
Анче росла, а речи не было, ведь учиться-то было не у кого. С отцом они общались на каком-то, лишь им ведомом пластически-мыслительном языке.
Однако же жизнь так не прожить, когда-то и Баха не станет…
И вот пришло решение: надо пробираться в Германию через Саратов, тем более, что прецеденты были.
С удивительными, прилежно, даже сверх прилежно выписанными подробностями представлен город, его сутолока, шум, суета, вызвавшие у Анче сильнейший нервный шок.
Поняв, что без денег, связей, знания города и всех бюрократических препон, не говорящему человеку, с немой девочкой удачи не будет, Бах возвращается на хутор.
И здесь начинается, условно говоря, вторая часть романа, оказавшаяся, не мой взгляд динамичнее, живее, хотя жизненное пространство сузилось в основном до территории хутора с садом и лесом, но неожиданно появился новый герой, о нём чуть попозже, а пока Бах активно пишет о жизни, перспективах, о трудных временах, когда кулаками становились не по факту, а по плану.
Вот спущен план на 2.5%, и враз часть семей разорялась до нитки.
Многие бежали, и год называли неофициально между собой «Годом Бегства», хотя официально он носил гордое название «Года сплошной коллективизации».
Бах писал много и о яви, и о былом. Ему нравилось подходить к газетному стенду и слушать суждение читающих, хотя все его материалы все шли под фамилией Гофман (это была плата за молочко для Анче.
Литературно-журналистский талант Баха развивался, но в какой-то момент он стал замечать, что все его «писания» сбываются, причем, и недобрые – тоже.
И он прекратил писать.
* * * *