Петербургское наваждение
(дивертисмент)
Но где мой дом и где рассудок мой?
А. Ахматова
Вступление первое
Сегодня … особенно грустен твой взгляд…
Н. Гумилев
Этот мотив не тот —
Он многословен и длинен…
В этом никто не повинен.
Просто мерцающий грот,
И тонкорукая дева,
И петербургский туман,
И кому-то все надоело…
А у ней — печаль и тоска
И такая глубокая грусть,
Что ни сказка, ни озеро Чад,
Где «изысканный бродит жираф»,
Не в силах глаза осушить…
А дождь за окном моросит,
И такие там ходят туманы,
Что все утонченные дамы
Впадают в глубокую грусть.
А может, предчувствие это
В преддверии нового века?
Вступление второе
Дух времени — красная птица,
Провиденье — знаки природы,
И сердце к любви не стремится,
И сумрак дождливой погоды.
В той немочи, в том пессимизме
Любые искусства «измы»,
Любое иное движенье —
Прошедшего низверженье.
Мосты разошлись, разъялись.
Откуда все это взялось?
Перила — металлом блещут,
Дождь по асфальту хлещет.
Цокот копыт, строй винтовок,
Маята недоговорок.
И вином горячим согреты,
Шумный спор затевают кадеты…
И трещат в полумраке корсеты,
Нервный смех, дымят сигареты...
Кто-то бродит и крутит вокруг,
Как горячечный, пьяный недуг.
И кружатся метельные хвои,
Умножая смертельные хвори.
И гремят бубенцы, не свирели.
Солнце ладит дневные капели.
В окнах — серый, невзрачный простор
И затертый в гостиной ковер.
Здесь оставил кто-то следы:
У камина — лужа воды,
Револьвер у кресла лежит,
Запах серы в столовой стоит,
И перчатка белая смята.
Ничего, похоже, не взято,
Охапка роз у окна,
Не допита бутылка вина;
Огарок свечи оплыл,
На ковре пятно от чернил,
Ну а там, подальше… Темно,
Не понять, от чего то пятно.
За окном мерно дождь шумит,
Наверху кто-то ходит, не спит,
Странный слышится сверху шум,
Убежать бы от этих дум.
Что-то вышло, похоже, не так,
Дверь открыта на пыльный чердак,
Ветер штору рвет, вопль — из окна,
А свидетель всему — луна.
Время дышит и в нем вопрошает —
Голос тот, что все помнит и знает
И который молчит до срока
В назиданье потомкам урока?
Время лета свои отмеряет,
И цыганка кому-то гадает…
Где-то девочка песню поет,
Кто-то в море сегодня уйдет...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Как в прошедшем грядущее зреет,
Так в грядущем прошлое тлеет —
Страшный праздник мертвой листвы.
А. Ахматова
1
И как в страшном бреду — от боли,
От страдания и от горя,
От прошлой жизни бегу.
А за мною, кривляясь, вприсядку,
В полубычьей какой-то маске
Чья-то тень спешит на ветру,
И ужасные корчит рожи,
И мое она сердце гложет,
И тоскою жмет поутру.
Мне не выдержать этой муки.
Чьи-то тянутся синие руки,
И хромой семенит старик,
И шарманка его шуршит.
Я, быть может, сгущаю краски
И ужасы те для остстрастки…
К ним привыкнуть вполне возможно.
2
С бесконечной какой-то болью
Перепутался страх с безвольем…
И начало двадцатого века —
С петушинным криком калека
Выплывает знамением жутким,
Мужиком безбородым, безруким.
И в болезненно-сладкой истоме
Век притих, словно корчится в коме.
И в предсмертной пляске смиренья
Поступь диких гражданских сражений.
Пытки, голод, кровавые трупы…
Яд безверья, яд страха, как путы.
И доносы, доносы рекой…
В корень бей — плодоносный — ногой.
Отсекай благородную ветвь —
По степям уже носится Вепрь.
Как по родненькой кровушке бить,
Матерям по родименьким выть...
И предков родимых землица
Орасилась кровью-водицей.
Без креста и попа хоронили —
В одну яму безвинных зарыли...
И как скот, в вагоны загнали,
Жгли в печах и в загонах держали…
И враги…
И свои,
как
враги,
Били насмерть,
Как ада
круги…
ВСЕ смешалось в жестокой
войне.
Неужели по нашей
вине?
3
И… спокойствия не имела
И все чаще как будто немела,
Ожидая солнца восход,
И в какой-то ритмичной пляске
В старой, брошенной кем-то коляске
Чей-то старческий кривился рот…
И была мне одна утеха:
Слышать издали отзвуки эха
И надеяться — это двойник.
Или в ночь идти по сугробам,
Изменяя прямым дорогам,
И ловить снежинки рукой.
И заглядывать в окна чужие,
Веря в странные сказки ночные,
Видеть зыбкий уют и покой.
И во всей бесприютности этой
Быть надеждой одною согретой —
Что откроется мир без прикрас.
Не распутать сетей и уловок,
И стотысячных головоломок,
И бесчисленных этих слез.
В пустоте ночной и кромешной
Не бывать, пожалуй, безгрешной,
И не суйте охапку роз.
Кто смущает смехом беззубым,
Кто стучит настойчиво в бубен,
Кто, завистлив, стоит у ворот?
Оттого ли наши желанья
Расширяют границы незнанья
И алеет искривленно рот?
И зловещие тени блуждают,
И в злословии скрытом узнают,
Как не сложится жизнь у двоих?
В крещенские эти морозы
Бесконечны его угрозы.
Крик прорезался вдруг и затих.
И бежала ты без оглядки,
Не догнал он тебя на Святки.
Не вернулась обратно в дом.
И дрожали губы и руки —
Так нервна была при разлуке,
Что лежала в кровати пластом.
А она, та, совсем чужая,
Заняла твое место, я знаю,
Лишь под утро оставила дом.
Я б ее пожалела тоже,
Но ведь это совсем негоже.
И открыто, прилюдно притом…
И года, мелькнув, пролетели,
И помятые эти постели —
«Больше праздника торжество».
«Ты пришла совсем ниоткуда»,
В жизни ты сотворила чудо —
Расставанье ускорив его.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Оттого и лохмотья сиротства
Я как брачные ризы ношу.
А. Ахматова
Города явь проступает,
Очнувшись от плена веков,
Один он все помнит и знает —
У времени нету оков.
И, кажется, улицы слышат,
Их видится тайный оскал.
Нева хрипловато чуть дышит,
Мороз ее льдом заковал.
Пейзаж сероватый и мутный,
Как лента немого кино,
И льется свет пепельно-лунный —
Средь туч отворилось окно.
1
Двадцатый век ушел… Прикрыты створки окон…
И время бег в нем свой — о с т а н о в и л о .
О, как же недоступен и далек он…
Как год, как день, как час, проплыл он мимо.
Секунда, миг — и время улетело.
Оно в пространстве бытия окаменело,
Осталось где-то рядом, но не с нами
И каждый мерит прошлое годами.
И это наша жизнь и наша память.
Ей пршлым жить, но в нем — не править.
2
Я — опрокинута в двадцатое столетье.
Оно уходит, отступает, отплывает
И ставни окон потихоньку прикрывает,
Стоверстными шагами мчит к другим
И на глазах — становится с е д ы м .
И… двадцать первый век в права вступает,
Ворота в будущее людям о т к р ы в а е т.
Петроград, Ленинград, Петербург…
………………………………………
То время предвоенное и злое
Всплеск гениев дало такое,
Что их сияние осветит
И двадцать пятый век!
………………………
3
Разве в это поверить возможно?
Все двенадцать идут бестревожно,
И в венце белоснежных роз
Впереди — Спаситель, Христос.
И дамы мелькают в вуалях,
И звонки петербургских трамваев.
На дорогах — посвисты, гул,
И моряк в бескозырке заснул.
А в театре дают «Маскарад»,
Торжества и нарядов парад.
И в размытых, блуждающих тенях
Театральный бинокль на коленях.
На плече -- шаль ажурно лежит
И бинокль ладонь холодит…
А потом по улице вместе.
Он относится к ней как к невесте,
Но она холодна и тиха,
Вся во власти ритма стиха.
Город ждет, словно что-то он слышит
Миллионы людей в нем дышат,
И для каждого — выставлен срок,
Каждый свой получит урок.
Но грядущее им незнакомо.
Каждый здесь приверженец дома,
Каждый носит связку ключей,
Затаился во мраке свечей.
Тот с ружьем, а тот спит с наганом
И бывает все чаще пьяным.
День настанет — убийца ждет.
Своего убивать он пойдет.
Этот смотрит, подернутый срамом, —
По чужим он шарит карманам...
И фашист открывает рот —
Золотые коронки рвет.
Не хватает труб и печей.
Кровь стекает с рук палачей.
Тут и ужас, и горестный стих.
На земле тот стон не затих.
И седьмая симфония века —
Миллионный КРИК человека,
СТОН блокадного Ленинграда
И свидетельств Нюрнбергского смрада.
Самым славным починам столетья
Не изгладить кошмара, бесчестья.
Инквизиции страшной годины
По масштабу меркнут картины.
Превзошел их двадцатый век,
Миллионы сгубив человек.
Что Кассандры, Гекубы, изгои?
Век всплывает, корчась от боли,
И безглавит, косит умы
На пиру безносой чумы.
……………………………
Помолимся, покаемся и
Бога испросим нас простить…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Ужели и гитане гибкой
Все муки Данта суждены.
О. Мандельштам
1
Фонтанный дом…
К нему ведет дорога…
Помолимся
И постоим немного.
На сердце — тяжесть,
Маята, тревога…
Но не избыть нам горя,
Не забыть.
Где кровь лилась —
Покоя не ищите,
И нету там защиты —
Не взыщите.
…………………..
И это наша боль…
2
Вот дом твой, сад.
В душе тревога,
Тревога и печаль…
И вижу — шаль струится,
По плечам легла...
О, сколько ты перенесла!
Где силы, милая, брала?
Красива, царственна,
Грустна,
Не суетлива и умна.
Как совершенна,
Как точна
Творимая тобой строка!
Но… Анна!
Не хватает слова,
Таланта, мужества и сил,
Чтоб стих мой,
Мучаясь изломно,
Тебя для жизни воскресил…
Ты скажешь: «Я всегда живая,
Я вам оставила стихи,
В них — все мое
И все без края,
И столько неземной тоски...»
И… голос слышу, голос твой
Диктует властно, скупо…
Он льется из страны другой:
— Нет. Голос мой не стих,
Но я молчать устала —
Ведь смерть не скинет покрывало
И губы не прошепчут стих…
*
С мороза стекло запотело —
Не видно заплаканных глаз.
И я ведь когда-то пела
И живая была для вас.
3
Во сне явилась ты ко мне:
Вся в белом, прибрана, в венце.
Венец плывет над головой,
Как нимб какой…
Ступаешь гордо, не спеша,
Но рук не видно —
В складках тонут.
И шаль… То — мантия с плеча.
4
Пыль мостовой.
Решетки черной вязь.
Какой-то мусор,
Нищета и грязь.
Ты здесь жила,
Ты здесь ходила.
Страдала, верила,
Любила.
Вела житейский разговор
И иногда вступала в спор.
Полуголодная, худая,
Отчаявшаяся, полубольная.
В себя все страхи вобрала.
Своим путем достойно шла…
Без ножки кресло и диван.
Стол, чайник, зеркала овал
И Модильяни на стене.
Все видится как в вещем сне.
Терпеливая — терпеливо
Ожидала из лагеря сына.
Посылки ему собирала
И ночами и днями — ждала.
О, мой мальчик, о, Гумилевушка,
Золотая моя головушка.
5
Тетрадка, ручка…
Клен в окно.
На улице — фонарь.
Темно.
Уже какую ночь не спишь
И слушаешь ночную тишь.
Вздыхаешь… Бродишь
И одна
Стоишь подолгу у окна.
И губы шепчут,
И слова
Ложатся в строчки,
Голова
Слегка наклонена,
И свет
Желанно лепит
Твой
Портрет...
________________