Глава 8
- Взгляните еще, месье! – Миловидная продавщица выложила на прилавок уже третью пару хрустких до звона джинсов с пришпиленными яркими этикетками. – Весьма популярная модель, зауженный крой на бедрах, высокая талия – очень стройнит. Ваша подруга будет довольна!
Максим хмыкнул:
- Надо думать! Надеюсь, с размером мы не ошиблись. Ладно, возьму эти. Сколько с меня?
- Сто двадцать пять франков, месье.
- Однако! – Голосом Кисы Воробьянинова пронеслось в голове молодого человека. Но старый сквалыга не успел порезвиться и снова был водворен на сумеречные задворки памяти.
Макс состроил респектабельную улыбку, и две сотенные купюры споро перекочевали в цинковые закрома кассового аппарата. Девушка за прилавком принялась отсчитывать сдачу. Рассеянный взгляд молодого буржуа неспешно скользнул по стройной фигурке и залип в самом низу. Стройные девичьи ножки были одеты в те самые лабутены…
«Но ты же не знаешь размер!» – снова вынырнул Ипполит Матвеевич. - Брысь, зануда!
Четыре пары разноцветных, сияющих матовым блеском вожделенных пар «последнего писка моды» уже ждали его окончательного выбора. Продавщица подала темно-бордовые.
- Может быть, эти? Они с открытым мыском – в случае чего, можно немного растянуть. – Она огладила высокий подъем ладонью, показывая где. И тут Макса осенило!
- Позвольте? – Он всунул свою ладонь в упругое лоно обувного шедевра. Продавщица заинтересованно следила за его манипуляциями. Поерзав ладонью внутри туда-сюда, пошевелил пальцами.
- Да, пожалуй, в самый раз!
Девушка облегченно улыбнулась.
- У господина большое сердце!
…- Представляете, тетушка! – Макс в лицах показывал Клэр, как примерял дамские туфли в магазине. Видели бы вы глаза той продавщицы, когда я ей сказал: вот это дело - мне в самую пору!
- Ты шутник, Максик! Девушкам такие нравятся. А что, действительно у твоей московской подружки ступня с твою ладонь?
- В том-то и дело! – Макс возбужденно подпрыгнул на своем стуле. – Как-то, года два назад летом поехали мы компанией в Серебряный Бор купаться, ну и там: пиво, волейбол-футбол, то-се, а потом девчонки наши стали «конкурс красоты» изображать. Кривлялись, дурачились, и тут один из наших балбесов придумал им ласты примерять, как Золушке хрустальный башмачок, помните? Мне, как раз Ирке на ногу их пришлось напяливать, а они резиновые – не лезут, я уж и так и сяк, потом взял ее стопу в руку и засунул, как в перчатку. Вот тогда и выяснилось, что «размерчик» у нас один и тот же. – Макс рассмеялся.
Тетушка слушала, улыбаясь, но на последней фразе племянника, вдруг как-то подобралась, словно вспомнила что-то забытое, давнее… Макс заметил перемену и оборвал смех.
- Что-то не так, Клэр?
- Что ты, что ты, милый! Это я так, расчувствовалась по-стариковски. Вспомнилось тоже всякое, как молодыми были…. Не обращай внимания.
- Нет, вы расстроились, я вижу. – Он ласково потерся щекой о ее плечо. – Я иногда глупости всякие говорю, наверное, вы уж простите меня дурака!
Она чмокнула его в макушку и шутливо оттолкнула, чтобы глянуть «глаза в глаза».
- Никакой ты у меня не дурак, а совсем-совсем наоборот! Я иногда даже поражаюсь, как все передается по наследству, на удивление просто!
Макс сполз на пол к ногам тетушки и, устроившись «по-турецки», глянул на нее снизу вверх:
- Расскажите мне про это, ну пожа-а-луйста, родненькая!
Его умоляющий взгляд был так бесхитростно искренен, что тетушка сдалась.
- Ладно-ладно, слушай. Вспомнилось мне одно семейное поверье, если это можно так назвать. Дело еще в России было – царской, как теперь говорят. Как-то вечером, в Сочельник, как сейчас помню, мама читала нам с сестрой на ночь эту самую «Золушку» и, когда дошла до строк, где Принц примерял ей башмачок, вошел отец. Пришел пожелать нам доброй ночи, а заодно поцеловал маму в макушку и сказал тогда такие слова: что, мол, если ножка женщины умещается на ладони мужчины, то это знак того, что они подходят друг другу. Дело верное, значит. Мы с сестрой ничего не поняли, а мама рассмеялась только.
Максим слушал, как завороженный.
- Это что ж получается, что Ирка – суженая моя, что ли? – Растерянно произнес он.
Тетушка всплеснула руками:
- Господь с тобой! Ничего это не значит, говорю же ерунда это – поверье! Я вон, когда-то эту байку Люсьене рассказала даже, так она побежала к своему Ингмару – ножку примерять, дуреха.
- Ну и как, совпало у них? – почему-то с замиранием сердца выдохнул племянник.
- Сказала потом, что да – в точности. А толку-то?
Тетушка потянулась за сигаретой, и Макс поспешно поднес ей зажженную спичку.
- Уф-фф! – Клэр выдохнула сизое облачко дыма и проронила, по инерции того давнего разговора:
- Кстати, у нас с Люси один размер ноги был. В первое время на свидания к дружку своему она в моих туфлях бегала… - Она махнула рукой: - да глупости все это!
Какая-то тень пробежала по лицу молодого человека. Он прищурился и сделал заговорщическое лицо:
- А вот мы сейчас и проверим, глупости это или нет, - зловещим, «театральным» шепотом произнес Макс. Он вновь опустился на колени и, протянув руку к ногам тетушки, снял с ее ступни домашний шлепанец-сабо и, не дав ей опомниться, приложил ладонь к ее узкой, легкой стопе… Размер подошел идеально.
Ночью Максу снилась подружка Ирка и их тогдашняя поездка в Серебряный Бор, когда он примерял на нее «хрустальный башмачок» - зеленую резиновую ласту. Только во сне он, как ни пытался, так и не смог надеть ее на ножку своей «Золушки» и, запарившись, бросил в сердцах: «Извини, не судьба!» Ирка обиделась. Но тут к ним залетел шальной волейбольный мяч, больно стукнувший Макса между лопаток. Он обернулся, держа ласту на отлете, и увидел девушку из компании волейболистов – та пришла забрать мячик. Странное дело, она была удивительно похожа на Люсьену, даже упрямая смешливая стрелка у переносицы - та же. И по какому-то наитию, Макс отвесил в ее сторону глубокий поклон и, опустившись на одно колено, протянул растопыренную ласту к ее ногам: «Ваша очередь, мадам!». Девушка улыбнулась и без смущения подала ему босую ножку. «Хрустальный башмачок» пришелся в самую пору. А потом Макс долго смотрел ей в след, как она удаляется все дальше и дальше, оставляя еле заметную дорожку отпечатков узких босых ступней на осыпающемся белом песке.
Максим беспокойно заворочался на постели, комкая простыни. Сквозь запекшиеся губы едва слышно вырвался стон, похожий на молитву: «го-од олм-м…». Где-то в недрах квартиры часы: пробили полночь: «д-о-он, до-о-он!». И все стихло.
…Песок засасывал по самые щиколотки. Белый и раскаленный, казалось, тоже добела, он проникал всюду – забивался в волосы, уши и нос, каменным крошевом хрустел на зубах, проникал под одежду и, смешиваясь с соленым потом, засыхал горячей коркой, словно гипсовая повязка. Не сбавляя шага, Стрем нащупал болтавшуюся на боку алюминиевую фляжку и, сорвав винтовую крышку, жадно припал к горлышку. Один, два, три глотка – хватит! Впереди еще семь километров и никаких передышек. Отирая пот, заливавший глаза, он оглянулся. Еще семеро таких же призраков позади него с дистанцией пятнадцать метров друг от друга продолжали сопротивляться беспощадной жаре и жажде. «Проверка на излом» - так это называлось. Шутники из Первой Роты Ветеранов иногда называли ее по другому: «Судный День». И сегодня, 13 мая 1930-го этот день настал.
Три роты новобранцев Иностранного Легиона погрузили в закрытые брезентовыми тентами грузовики, и вывезли за двести километров от места дислокации в самый центр Магриба – на границу Алжира и Западной Сахары. Походную выкладку – оружие, боекомплект, провизию, противогазы выдали на месте. Капрал Роже Мюр по прозвищу Мавр зачитал приказ: десятикилометровый кросс бегом в полной выкладке по восточному склону дюн – до оазиса Умм-Аль-Маа. Зачетное время – час сорок пять. Сошедших с дистанции не подбирать, ими займется санитарная команда, все равно для Легиона они будут потеряны – останутся только настоящие солдаты! А теперь - вперед! И «Да здравствует Франция!».
Перед глазами слепящий песок с темными волнами дюн у горизонта. Если пытаешься жмуриться, радужные круги под веками все равно выжигают зрачки. Походный ранец отбарабанивает по спине каждый шаг, словно бубен шамана у зулусов, отдаваясь тупой резью в правом подреберье.
- Ро-ота! Шире шаг! Подтянись!
Это сержант Клюге. Он впереди, бежит налегке и даже почти не вспотел, лишь белесые разводы соли на спине гимнастерки показывают, что он движется. Стрем видит только его руки, согнутые в локтях и загорелые мускулистые икры между полотнищами форменных шорт и навернутыми поверх грубых ботинок портянками. – Чертов фриц! Ничто его не берет. За спиной свистящее, хриплое дыхание, прерываемое всхлипами «Jesus Christ» и «God Almighty»* - Доходяга Кен. Он все время молится, идиот, лучше бы поберег воду – свою флягу он вылакал еще полчаса назад. Ноги начинают вязнуть в песке по середину голени, каждый шаг дается непомерным усилием.
Ингвар начинает считать про себя: «Один, два, три… сто тридцать шесть». Позади слабый вскрик и бряцающий звук отлетевшего при падении тела карабина. Припав на колено, Стрем разворачивается всем корпусом: Доходяга неподвижно лежит в трех шагах, вывернув шею. Широко раскрытые глаза уставлены в небо. Ингвар отвинчивает колпачок своей фляги и льет воду в его полуоткрытый рот. Вода пузырится на серых губах, окрашиваясь розовым.
- Отставить!
Клюге с винтовкой Кена наперевес упирает штык между лопаток Стрема:
- Зулус добьет тебя сзади. Вот так, - острие вспарывает гимнастерку и продавливает кожу насквозь. – Рядовой Стрем, встать! Шаго-о-м а-арш! Локти выше, шире шаг!
Руки и ноги работают, как шатуны – р-раз-два, р-раз-два! Тело не чувствует уже вообще ничего: плюс пятьдесят? В тени? Ах, пардон, какие тут тени…. Сколько там еще? Всего два километра? Милое дело! Это мы с дорогой душой! Вива Франция! Р-раз-два, р-раз-два, р-раз… Он начинает петь: « Ты «нет» сказала в прошлый раз, но я приду еще не раз…». – Сволочь Клюге! И где они берут таких головорезов?
Р-раз, р-раз… «…и я найду тебя тотчас. О, Дженни!». – Левой, левой! Ать, два!.. «И ты во сне ко мне приди и чудо снова сотвори…», - р-раз, р-раз… «И я скажу тебе опять слова любви. О, Дженни! Дже…» Jesus Christ, спаси наши души! God Almighty…
* Jesus Christ – Иисус Христос. God Almighty – Господь Всемогущий (англ.)