М.М. КИРИЛЛОВ
НАРОДНЫЕ МИТИНГИ В ПОЛИЦЕЙСКОЙ УПАКОВКЕ
Очерк
Мне довелось участвовать в шествии и митинге десятков тысяч москвичей 4 октября 1994 года по случаю 1 годовщины расстрела Белого Дома из танковых орудий по приказу Ельцина. Сохранилось моё собственное описание этого события, опубликованное впервые в 90-стве годы и недавно, в сентябре 2018 года в книге «Мы были и мы будем». Я уверен, что есть смысл повторить это описание и сейчас, к 24-й годовщине самого кровавого события в нашей постсоветской истории.
«21 сентября 1993 года. Выходит Указ Ельцина о роспуске Верховного Совета РФ. Верховный Совет в ответ квалифицирует этот указ как акт государственного переворота и назначает Руцкого и. о. президента. Конституционный суд подтверждает конституционность решений Верховного Совета. Решено созвать Съезд народных депутатов — высший орган законодательной власти в стране. Регионы в большинстве своем заявляют о поддержке Верховного Совета и о необходимости защитить Конституцию. Идут обращения к армии, сообщается о поддержке армией законной власти. Политическая жизнь в стране резко накаляется.
23 сентября 1993 г. я в Москве, проездом. В моём распоряжении 8 часов. Спустился по ул. Горького к Музею Ленина. Картина здесь необычная: газет нет, люди не собираются, как обычно.
Зная о событиях, связанных с Белым домом и ожидаемым Съездом Советов в связи с его роспуском по указу Ельцина, поехал туда па метро — до «Баррикадной». Съезд должен был начать свою работу только сегодня, так как депутаты с трудом добирались в Москву, многим в аэропортах, и на железнодорожных станциях ставились рогатки, информация о событиях в Белом доме глушилась. Последние дни во дворе Дома съездов постоянно шли митинги. Ситуация нагнеталась и оставалась неясной.
От метро «Баррикадная» люди рекой тянутся вниз к Белому дому. Их словно магнит тянет: именно здесь решается судьба Родины. На заборах — прокламации, лозунги, решения общественных комитетов, гневные стихи, карикатуры на президента, Гайдара и прочих. Прохожим раздают листовки.
Вот одна из них: «Руководители ряда предприятий заняли выжидательную позицию, что затрудняет выполнение решений Верховного Совета РФ и исполняющего обязанности Президента А. Руцкого. Подобное поведение в условиях произведенного Ельциным государственного переворота и поддержки позиций ВС РФ и и. о. Президента регионами России заставляет напомнить руководителям... о личной ответственности каждого перед Родиной и Законом»... Общественный комитет защиты Конституции и конституционного строя России. 23 сентября 1993г.».
На пути — баррикада: ящики, бочки, камни, арматура. Что-то вроде шлагбаума. Над ним реет красный флаг. Строгий седой рабочий с красной повязкой на руке. За 100 м до шлагбаума «газики» с тесно сидящими внутри милиционерами: греются.
Во дворе у Белого дома — до 3—4 тысяч человек. Основная группа — до 1,5 тысяч — в центре — у микрофонов, слушают ораторов. Кто-то (его плохо видно) убеждённо говорит в защиту Советской власти. «Кто такой?" Моему вопросу удивляются и подозрительно осматривают меня. «Виктор Иванович!» — отвечают уважительно и укоризненно. Я вновь спрашиваю: «Кто это?» «Анпилов!» — отвечают мне, как малому дитяти. Народ вокруг стоит плотно, больше — пожилой, бедно одетый. Но лица светлые. Продвинулся поближе: действительно, Анпилов. Лицо простое, лицо рабочего от станка, говорит просто, ясно, как бы беседуя.
Кое-что из его речи запомнилось: «Третий день и третью ночь выступаю, извините, охрип. Поспать бы — да не до того. Сами видите, работу парламента тормозят, заблокировали печать, радио, телевидение. Люди в стране не знают правду. Поэтому из квартиры в квартиру, от семьи к семье несите правду о нашем сопротивлении ненавистной президентской власти, о том, что мы требуем свободу информации, что мы не хотим пролития крови, но если нас вынудят, мы готовы пролить её за народ. Нам прислали приветствия коммунистические партии Европы и Америки (зачитывает). О прокламациях. Я тут ночью написал две (зачитывает). Заканчиваются они словами «наше дело правое, мы победим!» «Как, пойдёт?» — спрашивает. Толпа отвечает: «Да!» Ну, раз так, отдаю печатать. Привезли 100 тысяч листовок. Вот женщина (помогает ей подняться на возвышение). Она вчера у метро раздавала их. Её отвезли в участок».
Женщина говорит: «Не бойтесь, товарищи, раздавайте их людям, но лучше ходите по двое и. желательно, с мужчинами». Анпилов: «О нас не знают, передавайте о необходимости реальных действий по защите Советской власти знакомым — по телефонам, на заводах. Мы боремся!» Женщина попросила заводских получить пачки листовок, но строго по спискам, по организациям, так как много провокаторов.
Тут принесли какой-то большой ящик. Анпилов поднялся на него и наконец-то стал хорошо виден. Пошутил: «Ну вот, плаху принесли. Умереть на плахе за народ считаю святым делом. Но прежде мы их уничтожим!» (Аплодисменты.)
Прост он, одержим, много экспромта, добродушен, прям, что-то цельное и очень близкое и понятное. Напомнил своей непосредственностью и убеждённостью С. М. Кирова.
Продолжил: «Я смотрю, здесь много пожилых людей. Спасибо вам, отцы и матери, что пришли. О большем вас просить я не могу, так как знаю, что у вас, у многих, сердчишко слабое. А кто помоложе и чувствует свою силу, кто может стоять в строю, — записывайтесь в народное ополчение»,— и указал в сторону парня в белой спортивной шапочке. Народ потянулся к тому.
Я обошёл площадь. В перерыве по мощному микрофону транслировали советские песни («Три танкиста, «Катюша», «Москва майская»...). И неслись звуки этих песен над Москвой-рекой, утыкаясь в стены американского посольства. Недалеко человек 20, собравшись в кружок, молились. Молодой священник читал им что-то из Библии. За что молятся? За благополучие бедных и за мир...
Подполковник в десантной куртке с автоматом за плечами. Строгий. Неафишируемое руководство охраной Белого дома. Фотокорреспондентов иностранных, обвешанных аппаратурой, попросил разойтись, и те тотчас выполнили его распоряжение.
Во дворе показались депутаты Саенко, Бабурин. Прошествовал во фраке вальяжный здоровенный Уражцев. Страстно выступал от РКРП худощавый седой поэт (позже я узнал, что это Борис Гунько). Чётко выраженная классовая позиция, воля и страсть. «Компрадорская прозападная буржуазия открыто продает страну, местная — помельче — еще ненасытившаяся, но тоже недовольная правительством, — наш так называемый союзник - не пришла (ни одного на площади!)».
Впереди меня, юркая среди турникетов, семенит маленькая сухонькая старушка и быстро-быстро повторяет: «Кворум есть, кворум есть, кворум есть...». Очень похоже на «цып, цып, цып...». Это она сообщает, что вот-вот откроется съезд народных депутатов.
У выхода со двора тумба с плакатами общества «Память». Рядом 2—3 парня расположились на бугре с закусью и водкой. Других пьяных я не видел.
Наискосок четверо мужиков тащат сколоченную из досок установку для оборудования транслятора. С удивлением узнаю в одном из них... Анпилова. Какая незащищённость и неорганизованность! Больше никого не нашлось! Это о многом говорит.
Когда уходил, в душе шевельнулось чувство: «Пришёл на похороны ещё живой Советской власти, проститься с товарищами». Пока медленно поднимался к метро, вдогонку неслись звуки любимых советских песен. А народ шёл и шёл мне навстречу, к Белому дому, всё плотнее и плотнее.
2 октября 1993 г. Следим за развитием событий по телевидению. Информируют скупо и тенденциозно, исключительно в интересах власти.
Накал противостояния нарастает. Конституционный суд (Зорькин) поддерживает законные действия съезда. Президентом объявлен Руцкой. Церковь, боясь поскользнуться на крови, ведёт тяжкие переговоры с обеими сторонами и, похоже, тянет время, ожидая, что пар выйдет сам собой. Алексий даже заболел, видимо, от предстоящей скорби. Как они далеки от святых, как суетны и зависимы от власти.
«Мечутся властные кони...». Власть шатается. Генералы колеблются. Но и те, кто в Белом доме возглавляет оппозицию, не имеют абсолютного авторитета. Руководство КПРФ, как когда-то в августе 1991 г. ЦК КПСС, — в стороне, вне борьбы. И это не проявление мудрости, а генетически детерминированный паралич революционного действия. А это таит опасность авантюризма и спровоцированного неподготовленного выступления. Интеллигенция визжит от страха: «Да задавите вы эту гадину!» (Имеются в виду советские люди.)
Вместе с тем к Белому дому тянутся сотни людей, готовые его защищать. Москвичи и народ из Подмосковья. Везут продовольствие на случай осады.
Дожди. Холодно. Парламентарии и защитники Белого дома мёрзнут. Отключены связь, свет, тепло, канализация. Парламент оцеплен. Но через кордоны, дворами люди просачиваются. Пробираются в Белый дом с продуктами и оба моих брата из Рязани — Владимир и Александр.
Противостояние, похоже, доходит до кульминации. На 3 октября назначено Московское Вече. Тысячи листовок ходят по Москве. Вот одна из них: «3 октября. Московское Вече. Да — СССР! Нет — войне. Долой Беловежский сговор! К суду президента, поправшего волю народа! За решетку предателей и спекулянтов! Нет реформам ЦРУ! Власть — трудящимся! Сбор участников Московского Веча 3 октября в 14.00 на Октябрьской площади. «Трудовая Россия». Это люди из Российской Коммунистической рабочей партии (РКРП).
3 октября. Судя по телевизионным картинкам, наши колонны прорвались из Октябрьской площади и пошли по Садовому кольцу, разгоняя милицию. Оцепление вокруг Белого дома почему-то неожиданно сняли. Что это, уловка? Массы людей прорвались к парламенту. Практически без сопротивления взяли мэрию. Всеобщее ликование. Опьянение свободой и, вместе с тем, отсутствие серьёзной поддержки войск в округах и в Москве. Более того, слухи о вводе элитных частей в Москву. На местах — в основном проявления поддержки Советской власти. Поток телеграмм. Слова, слова... Телевидение показывает возбуждённые лица Хасбулатова, Руцкого, Макашова, Анпилова. Макашов говорит на родном матерно-армейском языке: «Долой всех мэров, пэров, сэров и прочих херов!» Возражений это не вызывает.
3 октября. Поход на Останкино от Белого дома с целью вырвать у власти возможность гласности для восставших. В ответ на это расстрел безоружных протестующих на дорожках останкинского парка. И почти одновременно — новое оцепление Белого дома и его осада.
А до этого, по словам братьев, 3 октября, они из ещё свободного тогда Белого дома на грузовой машине выехали в Останкино. Когда из окон Телецентра стали стрелять, сотни безоружных людей бросились к выходу, к заборам. Огонь заставил их ползти по дорожкам парка, прикрываясь невысокими бордюрами, стволами деревьев, тумбами. В темноте пули выбивали искры из асфальта. Ползли и мои братья. Ожидавшаяся помощь из Белого дома прибыла, но оказалась запоздалой и неэффективной. Многие не выдерживали, вскакивали и бежали к выходу. Раненые оказывались без помощи: оказывать её было и нечем и некому. Вот тогда-то поздним вечером 3 октября порознь Володя и Саша на случайных машинах вернулись в Белый дом.
На телеэкране 4 октября кадры расстрела тех, кто стремился оттуда уйти. Расстрел сотен людей на соседнем стадионе. Расстрел из танковых орудий парламента. Превращение Белого дома в чёрный. Гнусные картины массового любопытства московских обывателей, с интересом наблюдавших работу карателей, в том числе с Краснопресненского моста. Так вкратце проходят 3 и 4 октября.
А подробнее и точнее меня знают об этих событиях оба моих брата, бывших и в Останкино, и в Белом доме 3 и 4 октября, спавших в парламенте на холодном полу, завернувшись в ковры, и чудом ранним утром 4-го октября, ещё до расстрела из танков, ушедших оттуда сквозь выставлявшихся там в то время цепь солдат...
5 октября. Один из братьев по прибытии из Москвы в Рязань слёг с пневмонией (простудился в холодном Белом доме), другой — схватил выговор за прогул.
Ликование власти на крови. Преследование членов Конституционного суда. Расправа над депутатами под улюлюканье обывателей. Арестованных сажают в «Лефортово». Поиски Анпилова, Константинова, Уражцева и других. Большие радости кровавого самодержца-алкоголика. Алексий поправился и убийц анафеме не предал. И те, кто на мосту стоял, глазея на кровавое побоище, как в цирке, и те, кто не стоял, зажили новой жизнью, но уже без Советской власти.
Вся страна разделилась тогда на тех, кто во внутреннем, и тех, кто на внешнем дворе Лефортовской тюрьмы. Даже один мой знакомый, ельциноид, посрамлённый жестокостью своих кумиров, воскликнул: «Где же найти честных людей, чтобы осуществились рыночные реформы?!»
Прошедшие годы показывают, что каждый виток «победы» «демократии» сопровождается кладбищенскими делами: всё время что-то или кого-то хоронят (то ГКЧП, то компартию, то газету «Правда», то Советы, а теперь парламент и сотни москвичей). Вот-вот вытащат Ленина из Мавзолея и смешают с землёй прах красногвардейцев у Кремлевской стены. Хоронят и хоронят. Зато последовательно возрождаются из пепла дворянство, казачество, жандармерия, купечество...
Рабочий класс лишается своей истории, своей литературы, своих достижений, результатов своего труда, своей доли власти, постепенно превращаясь в быдло и чью-то собственность.
По телевидению прозвучало краткое интервью рабочего-москвича в связи с расстрелом в Останкино и поражением восстания. «Если нужно будет, я повторю всё, что было вчера». «Да, но кровь...» — спросил репортёр. «Что поделаешь! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!»
Свидетели и пострадавшие в ходе кровавого побоища ныне разошлись по стране и несут людям страшную правду о злодеяниях режима. Они будут свидетельствовать об этом всю свою жизнь, повторяя вслух и про себя: «И вы не смоете всей вашей чёрной кровью народа праведную кровь».
Восстание не получило нужного размаха и массовой поддержки, оказалось всего лишь экспромтом сопротивления. Это — осечка в борьбе. Но события в Москве получило всемирный отзвук. Оценка едина: из танков по народу даже Пиночет не стрелял. Ползут опасения о предстоящих репрессиях.
Но то, что произошло, при всей трагичности происшедшего, — только верхняя часть айсберга, поверхностный слой процессов. Глубже, у дна социальной жизни, — колоссальные резервы протеста. Тот слой менее подвижен, поднять его сложно, но именно глубинные течения, ухудшение жизни миллионов, продолжив «дискуссию семейных кошельков», сформируют не навязанную, а действительную революционную ситуацию, и нужда и голод сметут самодержавие с парламентом господ. Только достижение критической массы сможет сделать протест победоносным и, как это ни парадоксально, менее кровавым.
Когда говорят о живой крови, крови, пролитой в схватке рабочих с жандармами, забывают о вымирании населения страны, прежде всего трудящихся, — процессе более зловещем, чем естественный экстремизм отчаяния и протеста. Об этой, медленной, смерти народа за счет неродившихся и преждевременно умерших — власти молчат, Растропович не плачет, церковь не ведёт панихиду. Вымирание «быдла» планируют, это естественная цена «сингапурского счастья», дорога к которому будет выложена трупами сограждан.
Кем-то верно сказано, что опыт баррикадной борьбы постигли в эти дни сотни тысяч человек и, хотя уличные баррикады разобраны, они переместились в сердца и память людей.
Залпы по людям в Белом доме отбросили заблуждения: происходящее — зримый приход к власти крупной компрадорской буржуазии со всеми её структурами — силовыми, экономическими и информационными. «Профессиональные, компетентные, интеллигентные» будут верно служить мафиозной элите, защищенные от народа ОМОНом.
Объявлено о предстоящих выборах в новый парламент в декабре. «Голосуй, народ! Выбирай господ!» Выборы не предполагают появления в парламенте рабочих и крестьянских депутатов, то есть не предполагают выбора. Участие в них — в условиях диктатуры буржуазии, — лишено смысла, безнравственно. Чтобы снять очевидность этого, власти могут «допустить» участие в кампании кое-каких левых сил и даже выпуск кое-каких газет (до первого окрика). Но это всё равно не меняет сути дела: происходящее — поверхностный слой событий, возня игроков (от Собчака до Травкина, от Явлинского до Гайдара, от Горбачева до Ельцина) — очередной отвлекающий телесериал. Различий между игроками нет — все на ниточках.
Всё проще: станет жизнь легче — вздохнёт народ, не понадобится протест. Будет тяжелее — усилится непризнание режима, неповиновение, сопротивление. Будет совсем плохо — народ выделит из себя десятки Анпиловых и сметёт не только «Останкино». Так будет, потому что жадный платит дважды. Друг мой, выключи радио, приложи ухо к земле. Слышишь, как гудит!
Писатель-драматург Виктор Розов в 1994 году, сразу после расстрела Дома Советов, назвал перерожденцев, прежде всего из отечественной интеллигенции, «мутантами». Это понятие оказалось даже точнее, чем современное понятие гибриды. Представляете, государство зверей-мутантов. Это неизбежно, когда страна из социалистической (с общенародной собственностью и властью трудящихся) перерождается в буржуазное государство. Не нужно думать, что при этом прежняя правда просто сменилась другой по законам гибридности. Правда (или истина) конкретна и потому всегда одна.
Как бы это не было для кого-то обидно, но формирование мутантов имеет и конкретный, личностный, характер. Гибридизация взглядов – это, в конечном счёте, гибридизация души.
Грустно, что фактически не было серьёзной, решительной поддержки рабочего класса. Да и сейчас, после этих трагических октябрьских событий, тоже, в общем-то, промолчали... Конечно, будем надеяться, что прозрение придет, но когда?»
Закрытие музея В.И.Ленина завершило разгром советской власти в 1991-1994 гг. Стрельба по Дому Советов завершилась расстрелом памяти о вожде мирового пролетариата. Эти события одного порядка. Это логика буржуазной контрреволюции.
Прошёл год. Октябрь 1994 г. Москва. Узнал, что 4-го в 16.00 назначено шествие левых сил от Смоленской площади в сторону мэрии и Белого дома. Договорились с братом о встрече в сквере напротив Министерства иностранных дел. Мотив — годовщина кровавого побоища у Останкино.
Пришёл к скверу во время, встретился с братом, прибывшим с группой товарищей из «Трудовой Рязани».
К тому времени в России уже существовала РКРП. Она была создана ещё в ноябре 1991 г. с центром в Ленинграде (первый секретарь В.А.Тюлькин). С 1993 г. возобновила свою деятельность по решению правительства и КПРФ. Единства этих партий достичь ни тогда, ни позже не удалось.
Прибывающий народ быстро скапливался в сквере. Напротив, за Садовым кольцом, возвышалась громада Министерства иностранных дел. Неожиданные встречи: массивный Шашиашвили, рядом, окружённая людьми, стройная, с красивой копной волос, в миниатюрных туфельках Сажи Умалатова.
Неподалеку Алкснис, спокойный, плотного телосложения. Вокруг него люди. Задают вопросы. Отвечая на них, он подчеркнул, что войска МВД оснащаются танками и БТРами даже в большей мере, чем армейские части. Что бы это значило? Собственный народ становится во всё большей мере объектом нападения. Макашов оказался небольшого роста, совсем не авантюрен, как его показывает телевидение. Еще три года назад — командующий ПриВО, генерал-полковник. Негромким голосом он говорил о необходимости сплочения и подготовки к новым боям.
Вокруг, прямо на траве, лежали газеты левого направления, брошюры, плакаты. Поэты читали стихи, в том числе уже знакомый нам Б. Гунько. Люди, в ожидании начала марша, ходили со свёрнутыми флагами, транспарантами. Встречались ребята с визитками на груди и с красными повязками на руках (служба безопасности «Трудовой России»). С крыши одного из зданий напротив велось непрерывное и прицельное видеонаблюдение с применением спецаппаратуры. Это было неприятно.
Наконец, колонна выстроилась и тронулась в сторону бывшего Дома Советов. У Бородинского моста по команде она остановилась, чтобы упорядочить шествие. В колонне были представители центральных органов и РКРП, и КПРФ, районные отделения РКРП, такие как «Трудовая Москва», «Рязань», «Курган», «Калуга» и т. д. Шёл и отряд РКСМ. В рядах демонстрантов виднелись транспаранты, знамёна.
Я оглянулся: сзади колонна растянулась, стоя плотными рядами по 15 человек в шеренге, всё ещё у Смоленской площади. В её задних рядах медленно двигался грузовик с погребальным колоколом. Передовая часть громадной колонны подходила уже к Краснопресненскому мосту. Постояв, вновь пошли, временами быстро. Пели песни.
Между рядами колонн шныряли фото- и кинокорреспонденты. Демонстранты - народ рабочий, резковатый, турнули одного из них на тротуар: «Чего снимаешь, все равно на телевидении не покажете рабочий класс. Пошёл вон!» Но в целом порядок был отменный. Периодически рёв толпы разносил по Москве-реке проклятия режиму. Милиционеры в плащах стояли на тротуарах — по одному у каждого столба и на тротуаре вдоль набережной. С балконов, на которые высыпали жители, неслись и возгласы поддержки, и приветствия цветами и флажками, и — ругательства. А чаще — тупо смотрели, из любопытства (как год назад на мосту недалеко отсюда, когда обстреливали Белый дом). Многие демонстранты в колонне встречались впервые с прошлогодних событий, обнимались. Все это напоминало фронтовое братство.
Когда колонна подтянулась к Краснопресненскому мосту, её конец был ещё у Бородинских ворот. Затем она завернула вправо и подошла к зданию мэрии, заполнив всю площадь перед нею. Последовала команда: «Стой. Рядам развернуться к зданию». Люди заняли все пространство — от недавно возведенной решётки Белого дома до подножия мэрии. Подходили и ещё. Я прикинул: было от 300 до 400 тысяч человек.
На возвышение перед зданием вышли десятка два руководителей, установили радиоустановку. Можно было различить лица Анпилова, Умалатовой, генерала Макашова, генерала Ачалова, Терехова, Гусева (первый секретарь МК РКРП), был кто-то от КПРФ. Стояла монашка в чёрном одеянии.
Шёл шестой час вечера. Голубело вечереющее небо, реяли красные знамена, люди держали портреты Ленина и Сталина.
Митинг открыл и затем вел В. И. Анпилов. О памяти погибших, о продажном и антинародном курсе режима, о невозможности согласия с угнетателями, о голоде, о нищей доле детей рабочих, о необходимости сплочённости, о важной роли Движения «Трудовая Россия», Российской коммунистической рабочей партии. Менялись ораторы. Многие говорили не лозунгово, а по делу, разъясняли.
Вероятно, было что-то (о политической стачке), что уже повторялось на подобных митингах и раньше, и «не работало». Это вызывало споры. Рядом женщина возмутилась, что неодобрительно отозвались о соцпартии (Роя Медведева). Её тут же послали подальше. Нетерпимость была очень выражена: люди были накалены. Рефрен массового скандирования: «Советский Co-юз! Советский Co-юз! Убийцы! Ельцин - убийца!».
Страстно выступила осетинка об утрате интернационализма. «Люди гибнут, а эта пьяная рожа ездит по Европе, не просыхая!»
Монашка в чёрном одеянии оказалась из Сербии. Она слала привет славянам, «братам», просила о сплочении, показывая, что, если кисть сжать в кулак, нас не одолеешь. Когда стала говорить о жидах, Анпилов отнял у нее микрофон и сказал: «Спасибо, но мы интернационалисты и не можем отбрасывать никого». В.И.Анпилов, позже, в конце девяностых годов, отошёл от РКРП и создал собственную партию, что, несомненно, ослабило коммунистическое и рабочее движение в стране.
Долго ещё выступали люди. Спели «Интернационал». Закрыли митинг принятием резолюции морем рук. Но и после этого люди рвались к микрофону...
Темнело. Включили высокие мощные лампы. Мы с братом пошли потихоньку в сторону метро. Подошли к мостику, где год назад было особенно много погибших. Народ не обращал никакого внимания на стоявший здесь частокол милиционеров, но и те не нарывались.
Долго мы ещё шли в движущейся толпе. Над нами темнело синее небо, показались звезды. На мостике к нам подошла старуха с большой кастрюлей на ремне, укутанной в полотенце. «Отведайте, ребята!» — предложила она. Приоткрыла крышку, вырвался парок и показалась варёная картошка в подсолнечном масле с укропом, а рядом — пирожки с капустой — горячие. Мы не отказались. Охотников было много.
Вошли в вестибюль метро «Баррикадная». Здесь брата уже ждали, и он уехал с друзьями, с которыми год назад вместе защищал Белый дом... И я подался к родным.
Всего-то год прошёл после побоища, а демонстрация и митинг сотен тысяч людей показали, что силы сопротивления есть, и они растут.
А позже, в девяностые и ранние двухтысячные годы стремительно нарастало разрушение России, вплоть до полной утраты ею своего суверенитета. Началось одичание, вырождение и вымирание народа.
Разрушалась экономика, снизилась рождаемость и выросла смертность населения, тогда голодали миллионы людей, ослабла армия, вспыхнула Чечня, произошёл массовый выезд евреев в Израиль, экспорт научных и культурных кадров за рубежи нашей страны. Новоявленные буржуазные правители буквально раздели Россию под флагом воинствующего антисоветизма и декоммунизации. В 1999 году, когда даже буржуазии стало ясно, что «король гол», Ельцин ушёл. На смену ему был выдвинут некто Путин, но эпоха «лихих девяностых» ушла не сразу и не в главном. Став гибридным, капитализм, возрождённый в России, остался капитализмом.
Ежегодно память о кровавых преступлениях буржуазной российской власти в 1993 году выводит на площади страны сотни тысяч демонстрантов – обычных, в прошлом советских людей и, прежде всего, коммунистов...
Население России стареет, стареют и прошлые поколения советских людей. У нас в Саратове, как и везде в стране, обычно это пенсионеры, бывшие рабочие и служащие предприятий и учреждений. Но не стареет память народа. Она передаётся из поколения в поколение, примерно так же, как память о Победе и утратах в Великой Отечественной войне. Н с каждым годом всё настойчивее власти стараются помешать проявлениям этой законной народной памяти. Это и понятно, сегодняшняя власть- прямая классовая наследница ельцинской буржуазной России. Ни о какой солидарности трудящихся с ней не может быть и речи,
Именно она пришла к власти в результате вооружённого государственного переворота в 1991-1993 годах и свержения законно избранного парламента. То же самое позже произошло и в соседней братской Украине, но с захватом там власти фашистами, Классовая основа этих событий одна и та же. Наша власть не может не понимать этого поразительного родства (одна суть и одинаковые «роды»). Память о недавнем прошлом мешает им (и у нас, и на Украине). И поэтому её нужно уничтожить, запретить или ограничить. Что и делается.
Меняют предлагаемые коммунистами места проведения митингов и манифестаций. У памятника Ленину, Кирову, или Чернышевскому? Что вы! Причины разные, но главное, места-то слишком заметны в городе и многолюдны. Поэтому ими предлагаются пригороды, малолюдное захолустье, на какой-нибудь горе, чтобы старики дойти не смогли или где люди не ходят вообще. Душу вывернут, пока удастся договориться с властью. Предложения без каких-либо оснований отвергаются. А уж если и разрешат, полиции подчас нагонят больше митингующих. Хорошо ещё без сторожевых собак. Народные митинги и праздничные демонстрации в унизительной полицейской упаковке. Видимо, берегут коммунистов от разъярённого народа. К их совести я не призываю. Была бы совесть, всё было бы иначе. А как думаете Вы? Думать-то пока не запрещено.
С коммунистическим приветом! М.М.Кириллов.