– Здравствуйте. Прошу простить за долгое ожидание.
Вздрагиваю от неожиданности, возвращаюсь из раздумий. Поднимаю взгляд: милое круглое личико, водопады волос, улыбка, натянутая на десятичасовой рабочий день.
– Здравствуйте, – тоже улыбнулся. – Немного волнуюсь.
– Волнения – это нормально! – подбодрила меня девушка, садясь за стол. – Но в вашем случае они излишни. Меня зовут Надежда.
Отвечаю на хрупкое рукопожатие. Странно, но после ее слов я и вправду приободрился.
– Мое имя вы, кажется, знаете.
– Марк, – кивнула Надежда. Я, на всякий случай, тоже кивнул. – Так, я думаю, можно сразу переходить к делу… – Она стала перебирать разложенные на столе бумаги, при этом забавно морща лоб. – Две недели назад вы проходили у нас собеседование на должность логиста и принимали участие во внутренних экзаменах. К сожалению, результаты неудовлетворительные. Мы не можем взять вас на эту должность.
Для усиления последней фразы она помотала головой из стороны в сторону, водопады волос пришли в движение. Какого черта?.. Почему меня тогда сюда позвали?
Пауза затянулась.
– Ну, и… – я кашлянул, пытаясь подобрать слова. – В таком случае, почему я еще здесь? Вы могли бы сообщить мне об этом по телефону, необязательно было устраивать встречу.
Во мне проснулось раздражение. Я начал вставать со стула, на языке уже вертелись слова сухого прощания. Глупости какие-то…
Но Надежда, увидев, что я собираюсь уходить, остановила меня жестом:
– Подождите, Марк! Это еще не все. У нас есть для вас подходящая вакансия. Присядьте, пожалуйста.
Я присел. Надежда снова порылась в бумагах и извлекла на свет несколько скрепленных между собой исписанных тетрадных листов. Я узнал свой ровный почерк, стройные ряды цифр – это были мои экзаменационные записи.
– Та-а-ак… – Надежда стала водить пальцем по строчкам, словно готовилась цитировать мои записи. – Вот. Смотрите.
Она протянула мне лист, на котором была первая часть моего решения сложной транспортной задачи. Придя домой после экзамена, я осознал, что еще в самом начале решения допустил ошибку в расчетах. Похоже, сейчас меня намеревались в эту самую ошибку ткнуть носом.
– Да, я знаю, я допустил ошибку. Вот здесь, в начале – в числителе тоже нужно умножать, а не складывать, как и в знаменателе. Отсюда и пошел разлад…
Я запнулся о взгляд Надежды. Затем понял, что ее наманикюренный палец указывает не на ошибку, а на число “308”.
– Глядите внимательнее, Марк. Вот на это число, – я старательно пытался найти новые смыслы в трех цифрах. – Вы ничего не замечаете?
– Я замечаю только три цифры, – позволил себе выплюнуть капельку накопившейся желчи. Но Надежда, кажется, вовсе не обратила внимания на мой изменившийся голос.
– Да нет же, Марк! Глядите, как вы написали ноль! Ничего не замечаете?
– Ноль как ноль… – немного растерялся.
– Не просто ноль! – Надежда даже повысила голос, потом осеклась. – Я покажу ближе.
Она взяла со стола пульт, навела его на проектор над головой, нажала на кнопку. На стене появилось увеличенное изображение злосчастного числа.
– Смотрите, как идеально написан ваш ноль! – Надежда встала со стула, подбежала к изображению на стене и медленно провела пальцем по окружности ноля, любовно, словно по лицу своего мужа. – Смотрите, какая ровная дуга! Идеальный градус наклона! Точно выверенная окружность! И, словно вишенка на торте – еле заметный хвостик внутри! Идеальный ноль, Марк!
– Вы что, издеваетесь? – нахмурился я. Знал, что вербовщики в крупных компаниях любят поиздеваться над кандидатами, но чтобы так изощренно, с подготовкой…
Надежда, заметив всю гамму эмоций, пробежавших по моему лицу, снова села за стол и накрыла мою ладонь своей.
– Я понимаю, вы в замешательстве. Но позвольте мне все объяснить, – она говорила спокойно, словно с ребенком, готовым в любой момент сорваться с места и убежать. Даю ей еще один шанс, изображаю спокойствие.
– Я слушаю.
– Дело в том, что вы обладаете очень редким талантом, Марк. Вы идеально пишете нули.
– Это что, талант?
– Именно, Марк! Да, любой может взять лист бумаги, нарисовать кружок и сказать, что это – “ноль”, но у вас способность иного рода – в ваш ноль верят.
– Как это понять – “верить в ноль”?
– С глубокой древности, – начала Надежда, – люди знали, что ноль обладает некой силой по сравнению с другими цифрами, некой мистической силой. Не зря все большие числа измеряются количеством нулей! А если ноль нарисовать – простите, написать, – идеально, обладая талантом сродни вашему, то с ним можно вытворять невероятные вещи! Один грамотно вписанный в цену покупки ноль окажется для человека, увидевшего его, куда убедительнее, чем слова самого опытного консультанта! Ноль управляет спросом и предложением, политикой и экономикой, душами и умами людей, а вы, Марк, вы – творец этих нулей!
Я с восхищением выслушал эту сказку до конца, забыв про здравый смысл и уязвленное самолюбие, наблюдая за тем, как Надежда распаляется все сильнее. Закончив, она глубоко вдохнула и выдохнула, сделала глоток воды из стакана и испытующе поглядела на меня.
– Вы не верите мне, – наконец произнесла она. – Но это пока и не нужно. Понимание и вера в собственный дар придут позже. Сейчас же я предлагаю вам занять вакансию в нашей компании.
– Что же это за вакансия? – севшим голосом спросил я.
– Нулевод. Если вкратце, то вам нужно будет писать нули. Каждый день, с восьми утра до шести вечера, или пока не устанете. От качества написанных нулей будет зависеть ваша зарплата. В курс дела вас будут вводить постепенно, сначала побудете стажером при опытном нулеводе. Ну, а дальше уже как-нибудь втянетесь, – Надежда помолчала, любуясь выражением моего лица – смесь недоверия с желанием наконец устроиться на работу, затем спросила: – Вы согласны?
* * *
Два поворота ключа. Обычно, когда дома кто-то был, дверь закрывалась на один поворот. Распахиваю, вхожу в знакомый сумрак. На тумбе – коротенькая записка: “Прости, но это уже давно назревало. Я больше не могу. Судьба все расставит по своим местам. Прощай”. Рядом лежало золотое колечко.
– Я ведь лекарства тебе купил, дура ты романтичная, – печально промолвил я. Одинокий фикус, разбуженный порывом ветра хлопнувшей двери, печально кивнул листьями.
Тяжко вздохнув, я снял пальто, ботинки. Прошел в комнату, здесь еще витал знакомый запах. Пустые полки и шкафы. Забрала вещи. Значит, ушла надолго. Еще раз вздохнув, попытался придать ситуации больше драмы, начать беситься, бить вещи. Но как-то не шло… Может быть, потому, что я и вправду знал, что это давно назревало. Знал и то, что спонтанно заключенный брак не в силах будет укрепить увядающие чувства.
Что-то готовить из накупленных на последние деньги продуктов теперь не было никакого желания. Пельмени – пора привыкать к бремени холостяка. Таблетки от головной боли забросил в дальний угол кухонного шкафа – они нужны были ей, в последнее время она часто на это жаловалась. Хотя, может быть, просто притворялась, чтобы проводить со мной как можно меньше времени… Теперь уже не важно.
Сажусь за стол, приступаю к дымящейся тарелке. Со стены предательски улыбаюсь я сам в ее объятиях. Под фото дата: 20.09.2009. Два года назад. Неужели я действительно был счастлив? Кажется, да. Ее улыбка выглядит искренней и такой живой, маленькая родинка на щеке, кажется, придает ей какой-то особенный, запоминающийся и царственный образ, черные волосы разбросаны по моему лицу – радуйся, дурак, а не морщись, сейчас у тебя только тарелка чертовых пельменей в пустой квартире!
Стало совсем грустно. Вот бы схватить самого себя за руку, вытянуть из фотографии и прыгнуть на его место, а не сидеть здесь, и быть навсегда счастливым и беззаботным.
Ладно, к черту все. Завтра первый рабочий день, нужно выспаться. Расправляю кровать, на одно место. Ставлю будильник, голова благодарно тонет в подушке. Нулевод, ну и профессия. Писать нули. Не бред ли? Посмотрим. Готов делать любую ерунду, лишь бы за нее платили деньги. Выключаю свет, и взгляд падает на тусклое золотое кольцо на безымянном пальце. Решусь ли я когда-нибудь снять его, буду ли таким же смелым, как она? Не важно, завтра рано вставать. Просто забыть, и все. Тьма окружает, сон приходит – как там в детской считалочке… Раз овечка, два овечка…
Может, она все-таки вернется?..
***
– Нам сюда.
Вслед за Надеждой, виляя между спешащими по своим делам десятками сотрудников в сине-белой форме, я вхожу в просторный офис. Внутри – около дюжины письменных столов, но сейчас был занят только один – из-за него выглядывает чья-то взъерошенная голова.
– Знакомьтесь, Марк, это наш штатный нулевод, Орфан Рез, – представила Надежда спешно выкарабкивающегося из-за грандиозного завала книг и папок с документами человека. – Орфан, это Марк. Мы рассказывали вам про него, помните?
Человек со странным именем задумчиво глядит на меня, затем, видимо, вспомнив, кивает и протягивает руку для рукопожатия. Отвечаю на него, говорю дежурное: “Рад знакомству”.
Орфан выглядел немного помятым, будто провел всю предыдущую ночь прямо здесь, в офисе, и только что проснулся. Рыжие растрепанные волосы, средний рост, смущенная улыбка и блуждающий взгляд – если бы я встретил его на улице, ни за что бы не поверил, что он имеет хоть какое-то отношение к фирме такого масштаба.
– В общем, Орфан должен ввести вас в курс дела, – заторопилась Надежда. – Первое время будете работать под его присмотром и помогать с разными поручениями. По прошествии испытательного срока устроим повторное собеседование… Ну, всего хорошего!
Хлопок двери оставляет между мной и моим новым коллегой вакуум. Спустя вечность он, словно опомнившись, сумбурно начинает разговор:
– Ну… э-э-э… Марк, да? Даже не знаю, с чего и начать… Ну, кажется, тебе уже объяснили суть, так что не буду повторяться… Пойдем, присядь сюда, я покажу…
Он вернулся за свой стол, чуть ли не до потолка заваленный кипами бумаг, папками, тетрадями и другой печатной продукцией, затем, подумав, извлек из нижнего ящика самодельный альбом, на титульном листе которого написано жирным шрифтом “ИСТ. ДЕЛ.”.
– В этой компании я занимаюсь производством нулей, – начал Орфан. Кажется, его нисколько не смущало, что за все время нашего знакомства я произнес только два слова. – Это очень ответственная задача. От нас, по сути, зависит экономическая судьба фирмы.
– От вас? – переспросил я, окинув взглядом пустые столы.
– Ну… да, – замялся Орфан. – Раньше нас было больше, теперь вот я один здесь всем заправляю. Так сказать, сам себе и работник, и начальник, хе-хе-хе! Кхм… Ну ничего, справляюсь. Остальные… э-э-э… как бы сказать… получили повышения по службе. Вот…
Я помолчал, внутренне пытаясь примириться с теми подозрениями, которые возникали во мне после каждой реплики штатного нулевода. Особенно меня смущали его многочисленные “э-э-э”.
– Единственное, что мне сказали – это то, что у меня есть странный талант к рисованию нулей, – признался я, решив развеять затянувшееся молчание. – И… что мне здесь делать? Просто сесть за стол, взять лист бумаги и рисовать эти самые нули?
– Во-первых, не “рисовать”, а “писать”, – поправил меня Орфан, обрадованный тем, что стадия знакомства успешно пройдена, и можно было наконец-то приступать к делу. – Как художники, понимаешь? Они ведь не рисуют картины, а пишут – и наш талант тоже сродни таланту художника!
– Но что такого особенного в обычном нуле?
– В обычном – ничего особенного, – ответил нулевод. – Девяносто девять целых и девяносто девять сотых процента всех нулей на планете не обладают никакой силой. И лишь малая часть от этого количества – истинные нули, написанные нулеводами.
– В чем же тогда сила нуля, написанного нулеводом? – терпеливо спросил я.
– Правильный вопрос, – похвалил меня Орфан. – Что такое ноль? Простой вопрос. И ответ тоже прост: это все бытие, заключенное в рамки окружности. Из всех цифр ноль обладает наибольшим сакральным смыслом – помимо числового значения, он представляет собой своеобразный код такого метафизического понятия, как “ничто”, “пустота”. А так как человек существует одновременно не только на материальном плане бытия, но и в метаплане, то он – в редких случаях – получает способность переносить энергию вечной пустоты – через ноль – в наш мир. Разумеется, названа эта энергия энергией пустоты исключительно для упрощения повествования, ибо в дальнейшем ты поймешь, что энергия нуля обладает огромным спектром возможностей.
– Понял… – протянул я, собираясь с мыслями и одновременно с этим превозмогая желание записать услышанное под грифом “беспросветный бред” и закинуть в самые дальние уголки своего разума. Спокойно! Тебе будут платить за это деньги. – И в чем заключается сила таких нулей?
– О, эта сила весьма многогранная, – с готовностью ответил Орфан, опасно качаясь на ножке стула. – Зависит от силы самого нулевода и его намерений. Мы здесь, в основном, занимаемся производством договорных нулей.
– Это как?
– Договорные нули – это нули, предназначенные для использования в договорах. Нулевод пишет несколько нулей, из них выбирается самый сильный и попадает в какой-нибудь договор. Другой человек видит его и р-р-раз! – мозги отключаются, и с ним можно договориться о чем угодно. Главное, это плотно сидеть у него на ушах в момент отключения.
– А какие еще бывают нули?
– Денежные нули – их силу специально распыляют, чтобы сильно не били по мозгам населению, и печатают на банкнотах. Поэтому первые банкноты самые сильные, ходовые. Долго они у людей не задерживаются, заставляют себя тратить. Это, кажется, нужно для стимуляции торгово-денежных отношений.
– Ну и ну… – Мне только и оставалось, что удивляться.
– Это с Запада пошло, – пожал плечами Орфан. – Еще есть ценовые нули. Увидишь ценник с таким нулем – и уже никакие консультации не нужны, сразу берут и покупают. Такие нули у нас иногда закупают всякие компании, торгующие в розницу, сбывают залежавшийся товар во время распродаж и прочих “черных пятниц”… Ну, и есть еще боевые нули. Для войны.
Орфан раскрыл свою папку и показал черно-белую фотографию, на которой смутно угадывались какие-то руины.
– В древности нули были самым грозным оружием. Достаточно было настроить нулевода на нужную эмоциональную волну, и готово. Говорят, миф об уничтожении Содома и Гоморры вовсе не миф, а реальное историческое событие. Какой-то неизвестный и очень способный нулевод написал ноль на городских вратах собственной кровью, и города пали. И такое в нашей истории происходило не единожды. Нули уничтожали целые города, памятники, государства. Потом уже люди открыли для себя деньги, а их правители быстро поняли, что к чему, и цивилизация пошла по мирному пути развития. Но нулеводы постоянно корректируют его, этот путь.
Я молчал, усваивая всю эту фантастическую нелепицу, разглядывая фотографии с каких-то археологических раскопок из папки Орфана… И вправду, на упавших каменных вратах, коряво нарисованный, но это точно был ноль, а не обычный кружок, я чувствовал это. А еще – неизвестно, откуда – мне почудился какой-то далекий сонм тысяч протяжных воплей, совсем на грани слуха, будто исходящий из почти забытых воспоминаний. И ревущий огонь, и женский плач, и грозный человек, стоящий посреди бушующего пламени и густого дыма, его глаза были сгустками чернильной тьмы, он все еще удерживал руку там, где мгновение назад стояли створы тяжелых дверей…
– Как я уже говорил, мы занимаемся договорными нулями, – отвлек меня Орфан. Странные картины, стоящие перед глазами, мгновенно растворились, и я вновь сосредоточился на словах коллеги. – Договорные – самые сложные, потому что нужно очень точно настроиться на необходимую психофизиологическую волну, поэтому дай бог, если удастся выдать хоть один результативный ноль за неделю.
– Когда Надежда рассказывала мне о рабочих условиях, – припомнил я, – она сказала что-то вроде: “работаете с восьми до шести, или пока не устанете”. Как это понимать?
– Процесс написания нулей требует сильного напряжения всех интеллектуальных возможностей нулевода, – объяснил Орфан. – У тебя еще будет время убедиться в этом. А сейчас позволь мне показать тебе, так сказать, для вдохновения, один из наших самых сильных экземпляров.
Мой наставник поднялся со стула, подошел к дальней стене кабинета, где висели какие-то листы бумаги в рамках, словно грамоты, и с едва заметным благоговением снял со стены одну из таких рамок.
– Это оригинал договора о покупке Гренландии. Он содержал в себе один из самых сильных нулей, когда-либо разработанных нашим отделом, – произнес Орфан, осторожно вынимая скрепленные друг с другом листы договора из пластиковой рамки. – Этот ноль был написан Петром Устиновым. Сейчас найду, пока не смотри…
Я послушно отвернулся, все еще не в силах избавиться от скепсиса, одолевавшего меня с тех пор, как я был устроен на работу в эту фирму. Мой взгляд лениво перелетал с одного пустующего рабочего стола, заваленного бумагами, на другой, точно так же заваленный бумагами, скользил по белым стенам, лишенным всяких элементов декора, задерживался на окнах, уходивших в безоблачное небо, в никуда. Где же сейчас Петр Устинов и остальные его коллеги, интересно? Может, и вправду продвинулись по службе? Сейчас рисуют нули где-нибудь в Минобороны, трудятся во славу Родины. А Орфан – ну, такая у него должность, быть наставником. Поэтому, видимо, всегда привязан к этому месту.
– Вот! – Произнес Орфан, отделив от остальных одну из страниц договора и прикрывая рукой целый кусок машинописного текста. – Смотри вот сюда.
Я взглянул на абзац, над которым завис его указательный палец: “Продавец (Правительство) продал, а Покупатель (Фирма “Д<…>”) купил остров Гренландия, располагающийся в Атлантическом океане по следующим координатам – 72° с. ш. 40° з. д. Сумма покупки – 103,00 руб. (сто три рубля)”.
– Что, вот так просто?! – воскликнул я. – Купили самый большой остров в мире за сто рублей? А в новостях писали о взаимовыгодной сделке! Еще гадали, что же вы им такого предложили…
– Не за сто, а за сто три, – поправил меня Орфан, довольный произведённым эффектом. – Большая разница.
– Но почему так мало? И что за число такое странное? Почему именно сто три? Почему не сто четыре, например?
– Потому что тут три нуля, а не четыре, – серьезно ответил Орфан. Затем, взяв договор у меня из рук, поместил его обратно в рамку и вернул на свое место. – А теперь давай я покажу, как это делается…
***
Примерно месяц назад недалеко от моего дома открылся книжный магазин. Я вспомнил о нем и в этот раз, потому что путь с работы до дома лежал именно через него. С подросткового возраста у меня было такое хобби: зайти в какой-нибудь книжный магазин и смотреть на книжные корешки, читать аннотации, прикидывая, стоит ли мне купить эту книгу. Было совсем не важно, будет ли она в итоге прочитана: главное, что она будет стоять на моей полке и манить тем, что сокрыто на ее страницах. И, может быть, однажды я не смогу преодолеть этот соблазн.
На вывеске значилось: “Библиотека человечества”. Зачем-то взглянув на часы, я вошел в магазинчик.
Внутри было тепло и уютно, хотя обстановка не сильно отличалась от офисной: стены нейтрально-голубого цвета, ряды книжных стеллажей, снующие тут и там тени консультантов, почти незаметные глазу, если поставить себе цель наблюдать за ними. Пахло книгами и еще чем-то, неподдающимся описанию – какой-то запах из детства, который приносит с собой мимолетные воспоминания, и тут же гонит их дальше.
Посетителей было немного, и в основном они полусонно разглядывали книги – брали их с полок, едва заметно шевелили губами, читая названия, и наверняка раздумывали над тем, какое же принять решение: купить книгу или еще один раз поступить как подлец, скачав ее из Интернета. Я пробежался глазами по названиям книг на ближайшей полке:
КАК СТАТЬ АРХИТЕКТОРОМ: НАЧНИ СТРОИТЬ ДОМА И СВОЮ КАРЬЕРУ ПРЯМО СЕЙЧАС
ПОСОБИЕ ДЛЯ НАЧИНАЮЩЕГО
ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ МЕНЕДЖМЕНТ ДЛЯ ЧАЙНИКОВ
ЧИНИТЬ ИЛИ ПРОГРАММИРОВАТЬ? РАЗНИЦЫ НЕТ!
И что-то совсем уж непонятное:
ПРОСТО НАЧНИ И ПОЙМИ, ЧТО ТЫ СПОСОБЕН НА БОЛЬШЕЕ
– Чем-то заинтересовались? – голос над ухом. Вздрогнув от неожиданности, я обернулся.
Передо мной, элегантно облокотившись на полку, стоял молодой парень в фирменной рубашке. У него было честное лицо с едва заметной хитрецой во взгляде – идеальное сочетание для продавца.
– Н-нет… Кхм… Просто стало интересно, – ответил я.
Продавец улыбнулся. Покосившись ему на грудь, я прочитал на бейдже: “Абрам”. Взяв последнюю книгу в руки, как бы нехотя спросил: – О чем она?
– Эта книга о том, что, начав что-то делать, вы вдруг можете обнаружить, что способны на гораздо большее. Так сказать, аппетит приходит во время еды, – объяснил Абрам. У него был приятный бархатистый голос, словно у подлизывающегося кота. – Но в вашем случае она не совсем уместна.
– В моем случае?..
Продавец кивнул. Затем, заметив мой непонимающий взгляд, снял с соседней полки другую книгу и вручил ее мне. На обложке значилось скромное “ХУДОЖНИК СВОЕЙ ЖИЗНИ”. Я снова взглянул на Абрама, и мне стало ясно, что я должен открыть книгу и немедленно впечатлиться ею. Раскрыв на предисловии, я попытался сосредоточиться:
“Позвольте мне угадать: наверняка Вам сейчас где-то за тридцать, и вы находитесь в поисках чего-то манящего и недостижимого? Того, что так часто видите во сне, но не можете вспомнить, едва проснувшись? Того, о чем грезили в детстве, но что неизбежно похоронили в уголках своей памяти, повзрослев?
Другими словами, вы думаете о своей мечте. Да, такова правда: эту книгу не возьмет в руки тот, кому неинтересно ремесло художника. И уж точно не возьмет тот, кто уже сам может называться гордым именем художника. Ее возьмете Вы – ведь именно для Вас она и была написана.
Уже довольно давно вы утвердились в мысли, что начинать поздно. Что вы никогда не догоните тех, кто начал это делать еще тогда, десять или двадцать лет назад. Вам никогда не угнаться за ними. Но все же вы не оставляете эту мечту: стремиться к ней вам не хватает силы воли, а окончательно похоронить ее – совести. Вы сидите в офисе, старательно заполняете отчеты скучными цифрами, стыдливо пририсовывая нолям и единицам витиеватые хвостики, а вся оборотная сторона вашего ежедневника украшена примитивными изображениями птиц, котов и цветов. Но нет, это все глупости, и вам лучше оставить эту затею.
Я говорю Вам: НЕТ! Нельзя оставлять эту мечту, мечту творца, который превращает пустые листы в фантастические миры; клочки бумаги – в прекрасных зверей; ноли и единицы – в произведения искусства. Учиться вообще никогда не поздно, а учиться стать художником – тем более! И я уверяю Вас: просто дайте мне тридцать дней. Просто прислушайтесь к моим советам. Просто выполните все упражнения, что Вы встретите на страницах этого учебника. И я уверяю Вас: в мире наверняка станет на одного счастливого человека больше.
Готовы? Нет? Ну, послушайте. Хуже ведь не станет, правда?
Тогда начнем!”
Я захлопнул книгу. Дрожащие руки я смог прикрыть за резкими движениями.
Слова попали в самое сердце: я и вправду когда-то хотел стать художником. Прочитал пару учебников, посетил курсы рисования в университете и даже прошел обучение в Интернете – но так им и не стал. Увлечение так и осталось увлечением – я чувствовал это жгучее желание выплеснуть свою творческую энергию на бумагу, но при виде того, что выходило из-под острия карандаша, хотелось лишь зашвырнуть этот самый карандаш в дальний угол комнаты, листы с уродливыми рисунками смять и сжечь, а учебник – выбросить в мусорное ведро. Я знал, что нужно приложить больше сил, что все через это проходили… Книга была приятной на ощупь, и мне хотелось унести ее с собой из этого магазина, принести домой, словно брошенного кота, уединиться с нею и погрузиться в бесконечный процесс творения…
Но также я знал и то, что этот талант должен быть у тебя с рождения. Эта едкая мысль тут же возникла в мозгу, отрезвляя. Нет смысла быть очередным сальери, да и в книгах не напишут, как стать художником – в этом деле все решает только практика. Кажется, я прочел об этом в одной статье – там еще говорилось о том, что нужно прислушиваться к себе и не заниматься кучей дел сразу, а выбрать какое-то одно и сосредоточиться на нем. Или это мне кто-то сказал?.. Не важно.
Продавец продолжал на меня смотреть, но уже без улыбки.
Пряча глаза, я поставил книгу обратно на полку.
– Спасибо.
***
– Ты уже умеешь это, Марк, – объяснял мне Орфан. – Ты делаешь это уже очень давно. Причина, по которой ты не владеешь творением нулей в совершенстве, кроется в незнании тобой того факта, что ты обладаешь этим талантом.
Я задумчиво слушал его.
– Думаешь, ты правильно решил ту задачу? Думаешь, не было тех, кто решил ее без ошибок? – Орфан покачал головой. – Были, конечно. Но знаешь еще что? Когда проверявший твою работу человек вдруг завис над листом бумаги, я сразу понял: вот! Наконец-то мы нашли того, кто нам нужен! Не зря подавали столько объявлений! У него не глаза были! Знаешь, что у него было? – я заинтересованно качнул головой. – Стекляшки у него вместо глаз были! Натуральные стекляшки! Вот как ты ударил ему по мозгам, представляешь? Ну, не буквально, конечно. Фигурально. Как будто под сильным гипнозом оказался. Вот что творят с людьми настоящие нули!
Вдохновившись, я снова взял карандаш в руки.
– Пиши нули вдумчиво, как будто рисуешь сложный пейзаж, – от сравнения Орфана я вздрогнул, – и настраивайся на нужную волну. Сейчас, пока у тебя нет конкретной цели, просто старайся выплеснуть свою энергию на бумагу, в ноль. И старайся делать их как можно более круглыми. Но при этом не переборщи и не превращай их в круги! Как-то так.
Целый час я сидел и старательно выводил на бумаге нули, представляя себя провинившимся школьником, которого учительница в наказание оставила после уроков. Старался вкладывать в нули смысл – непонятно, правда, какой именно смысл, но я старался. Держал перед глазами врата разрушенного города и представлял в уме членов правительства Гренландии, держащих в руках скреплённые листы договора, а в глазах их совсем ничего не было.
Но вот что было странным: после очередного написанного нуля во мне будто исчезала крупица какой-то неведомой энергии, ресурса, заложенного во мне с рождения, которому я так и не смог найти применения. Будто каждый знак высасывал из меня силы, по чуть-чуть, очень медленно, но верно. Мне показалось, что я на верном пути.
В конце концов Орфан подошел и оценивающе взглянул на плоды моих стараний.
– Вот этот неплох, – похвалил он наконец, показав пальцем на один из последних. – Очень неплох. Даже меня немного пробил. О чем думал, когда писал?
– Кажется, о моменте подписания договора о продаже Гренландии.
– А! – улыбнулся Орфан. – Вот это правильно. Всегда нужно о чем-то думать. Держать какую-то мысль в голове и, ориентируясь на нее, писать. Хорошо, вот, смотри.
Он протянул мне папку. Внутри были фотография какого-то немолодого мужчины в деловом костюме, сидящего за черным письменным столом, и лист бумаги с описанием его характера и привычек.
– Это наша следующая цель, – сказал Орфан. – Борис Аркадьевич Силачко. Будем пытаться заставить его продать свою долю акций нашей фирме. Дело, разумеется, будет официально обстряпано как продажа чего-то там в каких-то там объемах. Но среди бумаг будет и наш договорчик с заветным нулем. Возьми это домой, попробуй настроиться на его волну, расслабься, выпей кофе, включи музыку, и пиши. Завтра поглядим.
***
Полночь для меня, как оказалось, была самым продуктивным временем. Это я уяснил еще с университетских времен – в полночь мне поддавались даже те задачи, которые утром казались нерешаемыми и невозможными.
Орфан сказал, нужно настроиться на волну. Нужно расслабиться. Я включил телевизор, отрегулировал громкость так, чтобы не было слышно, что там говорят, но было ощущение толпы рядом. Шло какое-то шоу талантов, иными словами, телевизионный цирк. Взял в руки фотографию Бориса Аркадьевича Силачко.
Он был похож на огромного престарелого свина: маленькие глазки, глупая и уверенная улыбка, грузное туловище, растекшееся по столу, как подтаявший пломбир. Затем я взглянул на текстовое описание: “Жадный, наглый, уверенный, настойчивый. Сделал свое состояние на перепродаже заводов. Есть жена и четверо детей, а также две любовницы, о которых жена в курсе”.
Не самое информативное описание, подумал я. Тем не менее, я постарался встать на его место. Постарался представить себе, как этот человек продвигался по службе, как он создавал свою империю – будучи жадным, наглым, уверенным и настойчивым. Представил себя рядом с ним – наверняка он воняет, и смех его похож на визг свиньи. Взглянул в его глазки – и увидел там совершенную пустоту. Подумав, что я достиг нужного состояния, я начал писать.
Спустя три часа, отложив в сторону исписанные листы бумаги, я решил отдохнуть. И вдруг мне снова почудилось, как это уже было сегодня в офисе, будто я потерял часть какой-то невосполнимой энергии. Но никаких побочных эффектов, кроме отголоска внутренней печали, я не почувствовал. Восстановится ли она к завтрашнему рабочему дню? Хотелось надеяться на это. В очередной раз приложил усилие, чтобы не углубиться в ощущение беспросветной абсурдности своей работы. Кажется, удалось.
Мне вспомнился мой визит в книжный магазин, и вдруг захотелось глянуть на свои рисунки, которые я рисовал тогда, когда еще был полон желания следовать своей мечте. Я даже зачем-то сложил их в отдельную папку и похоронил в одном из шкафов – нужно только вспомнить, в каком именно.
Спустя сорок минут папка нашлась. Улыбнувшись, как старик у камина, которого внуки попросили припомнить события давно минувших дней, я стал разбирать свои рисунки.
Недорисованный футбольный мяч. Вполне удачно нарисованная ворона – правда, один глаз был кривоват. Человек – то ли в плаще, то ли просто необъятно толстый. А вот рисунок, который удался у меня лучше всего: компас со сломанной стрелкой. Помню, я рисовал его в момент пронзительной грусти по ушедшему прошлому; таким рисунком мог бы гордиться и профессионал, подумал я.
По телевизору уже шло какое-то другое шоу – ведущий энергично призывал телезрителей куда-то встать и куда-то позвонить. Я взял пульт и прибавил громкости.
– … Давно мечтали научиться танцевать? Возраст – не помеха! Под началом наших профессиональных инструкторов вы сможете преодолеть свои страхи, стать более раскованным и уверенным в своих движениях! Мы набираем участников для нашего нового телешоу… Вы научитесь… Вы станете…
Помню, в глубоком детстве я хотел стать танцором. Родители даже записали меня в секцию, где я старательно учился принимать стойки и следить за движениями партнерши. Кажется, я и в соревнованиях участвовал… Но потом, когда пришло время решать для себя, стоит ли этим заниматься дальше, я наткнулся на какую-то преграду – то ли испугался реакции сверстников на постыдное для мальчика занятие, то ли не смог собраться перед лицом собственной лени.
Рука сама потянулась к красной кнопке. Пора ложиться спать.
***
– Это никуда не годится.
Папка с листами, полными нулей, написанных мною прошлой ночью, оглушительно упала передо мной на стол. Еще не до конца поборов сонливость, я вопросительно поглядел на наставника. Он был зол: ноздри раздувались, как будто он только что пробежал стометровку, губы сжались в тоненькую полоску. Его поведение казалось необычным, ведь до этого наше общение проходило в доброжелательном ключе.
– Это никуда не годится, Марк, – сказал Орфан, будто бы еле сдерживаясь, чтобы не сорваться и не закричать. – Никуда не годится! Разве этому я тебя учил? Ты не приложил ни грамма стараний! В твоих нулях совершенно нет смысла… Ты пишешь их уже целую неделю, а получается полная ерунда. Даже тот ноль, что ты написал в экзаменационной работе, содержал в себе больше смысла, чем вот это.
Пристыженный, я сидел и молчал. Мне не показалось, что я отлынивал – нет, совершенно наоборот, каждый день, придя с работы, я садился и писал эти чертовы нули, старательно держа в голове образ ненавидимого мною Силачко. Представлял, как он, уставив в договор свои наглые свинячьи глазки, вдруг застынет; представлял, как внутри у него все исчезает, уступая место беспросветной пустоте, абсолютному вакууму.
– Чему я тебя учил, Марк? Ты помнишь то, что я тебе говорил в прошлый раз?
– Конечно, – я нахмурился, припоминая: – “Без давления нет нуля”. И я оказываю его, Орфан!..
– Нет, – покачал Орфан головой. Затем дошел до своего стола и обессиленно плюхнулся на сиденье стула. – Нет. Ты не понимаешь. Сроки поджимают. Договор нужен нам очень срочно! Пожалуйста, сосредоточься. У нас осталось совсем немного времени.
И словно в доказательство его слов, за дверью началась какая-то возня и беготня. Кажется, весь этаж сейчас был на ушах. Неужели они все так сильно зависят от нас с Орфаном?
Я кивнул и принялся за почти ставшую привычной работу. Орфан сначала еще причитал о том, что времени в обрез, но затем занялся своими делами; я видел лишь рыжую копну его волос над грандиозной кучей документов, завалившую его стол.
Мне уже не нужна была его фотография. Я прочитал его насквозь, этого Силачко. Без давления нет нуля. Нужно давить на ноль всем своим разумом. Круглый ободок нуля. Плавное завершение виража. Разве он не идеален? Как узнать, идеален ли он? Как узнать, рабочий ли он?
Еще одна попытка. В тысячный раз я виртуозно рисую эту фигуру – круглый вираж, словно продолжение движения ноги танцора, и абсолютная пустота внутри. Пустота внутри меня.
Нет, это уже обман. Я устал. Надежда говорила: “Пока не устанешь”. А я устал. В голове у меня – одни нули. Нужна хотя бы короткая передышка.
Меня посадили за стол бывшего коллеги Орфана, Петра Устинова, того самого, что принес фирме баснословный контракт. Про его судьбу, как, впрочем, и про судьбы остальных, кто работал здесь до меня, мне так и не удалось ничего узнать – Орфан бубнил лишь про то, что они продвинулись по службе и сейчас, скорее всего, работают в военном секторе. Если это правда, то я понимал причину такой секретности.
Тихонько, стараясь не шуметь, я стал отодвигать один ящик массивного стола за другим, пытаясь найти хоть что-то, что отвлечет мой забитый нулями мозг. Но в каждом ящике были одни только папки, распухшие от бумаг.
Бумаги, бумаги и еще раз бумаги. Бумаги в этом кабинете столько, что, преврати ее обратно в деревья, можно было бы засеять ими целый лес. Меня уже тошнило от этих бумаг и от этих нулей.
Стоп, что это? Маленькая записка в море бумаг, клочок, заблудившийся в мире нулей и пустых слов. “Улица Строителей, 96. Кв. 100. Петр Устинов (Олнашев)”.
Домашний адрес Петра Устинова? Но почему – почему здесь, в таком секрете ото всех? Как будто он на мгновение испугался, что забудет, где живет, и решил написать об этом на бумаге. Надеялся, что наследник его бумажного богатства решит разузнать о нем побольше? Оглянувшись на Орфана, который по-прежнему корпел над своими бумагами – наверное, тоже писал нули, надеясь спасти судьбу фирмы – я засунул клочок бумаги в карман.
Притвориться больным – я всегда поступал так, если сталкивался с трудностями на прежней работе. В этом мне не было равных – и даже Орфан взаправду поверил в мою историю про отравление несвежей рыбой. А работу я доделаю дома, конечно.
***
Улица Строителей, дом девяносто шесть.
В свой единственный выходной я решился на эту маленькую авантюру. Мне стало интересно, почему Петр приложил такие усилия, чтобы указать на свое местонахождение, спрятав эту информацию в своем собственном столе. Может быть, он боялся, что кто-то узнает что-то запретное? И оставил подсказку специально для того, кто придет на его место? Чего он боялся? Ведь, если верить Орфану, Петр должен был устроиться на работу в военную организацию. Тем, кто там работает, не нужно чего-то бояться, это в нашей стране всем известно.
Значит, Петр кому-то не доверял, понял я. Понял я также и то, что Орфан мне что-то недоговаривал. Причем с момента нашего знакомства.
Пожилой таксист, помяв в руках мою тысячу, недовольно сморщился и сказал:
– Наверное, не смогу сдать сдачи… Поменьше нету?
– Нет.
Он продолжал морщиться, все больше становясь похожим на переспелый абрикос.
– Ладно, оставьте сдачу себе.
Я вышел из тесного салона автомобиля, в лицо мне ударил осенний ветер вперемешку с листьями. Высокая кирпичная многоэтажка, явно нуждающаяся в генеральном ремонте. И вот здесь живет сотрудник такой фирмы?
У подъезда караулила прохожих древняя бабка.
– Куда идешь? – проскрипела она, как только я приблизился к домофону, и грозно зыркнула исподлобья. – Что-то я тебя не припомню.
– К другу, – соврал я.
– Когда не знают, что сказать, врут про друзей… – проворчала она философски.
Тут из подъезда кто-то вышел, и я, облегченно вздохнув, шагнул в тьму многоэтажки.
Внутри пахло носками, кошками и гортензией. Квартира номер сто, в которой, если верить подсказке, жил Петр Устинов, находилась, похоже, на самом последнем этаже. Лифт не работал, и я, вздохнув, начал долгое восхождение.
По мере приближения к квартире Петра становилось все тише – детские крики из-за дверей исчезли, мяуканье кошек растворилось где-то тремя этажами ниже. К запахам, населяющим этот подъезд, я уже почти полностью привык.
Наконец, я добрался до последнего этажа. Здесь было всего две квартиры – девяносто девятая и сотая. Сначала я постоял, неловко переминаясь с ноги на ногу, и пытался придумать причину, по которой пришел сюда и которую мог бы назвать хозяину квартиры. Поняв, что в голову ничего не лезет, кроме дурацкого: “Не одолжите соли?”, я нажал на выпуклую кнопку звонка.
Шума звонка я не услышал. Прождал минуту, затем позвонил еще раз. За дверью не было ни звука. Позвонил еще пару раз, понимая, что хозяина, очевидно, нету дома. Зачем-то постучал в дверь, и тут оказалось, что она не заперта. Я потянул ее на себя…
За дверью была кирпичная стена, ничуть не отличающаяся от тех четырех, что были вокруг. Я ошалело моргнул, потом, подумав, что это такой розыгрыш, потрогал кирпичную кладку – вдруг это была искусно сделанная ширма? Но нет, стена была самая настоящая. Будто строители решили подшутить над обитателями дома и сделать для ровного счета пустую дверь.
– Что, нету друга дома? – раздалось за моей спиной.
Похолодев, я узнал голос бабки, сидевшей перед подъездом. Я обернулся – каким-то образом она неслышно прокралась за мной до последнего этажа, и теперь, обнажив золотые зубы в жутковатой улыбке, победно стояла передо мной, заложив руки за спину.
– А где… Петр?.. – тупо спросил я, еле шевеля губами. Мне вдруг стало страшно.
– Петр? – взвизгнула бабка и рассмеялась, как тысяча ржавых клаксонов. – Нету Петра. И никогда его не было. Не видишь, что ли?
Она указала горбатым пальцем за мою спину, на дверь. Я посмотрел туда и понял, что то, что мое боковое зрение посчитало за дверной глазок, было вовсе не им.
На месте глазка был нарисован ноль.
***
В офис я пришел невыспавшимся и подавленным. После очередной истерики Орфана, кричавшего про “поджимающие сроки” и “ответственность”, я сосредоточился на нулях.
Я очень устал. Сколько нулей я написал за этот месяц? Явно больше, чем за всю свою жизнь. Зачем я это делаю? А какая разница? За это платят. На сайте, где я наткнулся на эту вакансию, мне обещали сумму с пятью нулями. Почему-то меня вовсе не интересовала судьба Петра Устинова, меня не интересовали никакие вопросы – я просто хотел, наконец, выдать достойный ноль. Орфан говорил, что в жизни каждого нулевода есть его главный ноль – тот, что обладает наибольшей силой. Тот, который может перевернуть весь мир. И словно спортсмен, готовый побороть мировой рекорд, я с остервенелым упорством писал нули – и дома, и в офисе.
Я вдруг стал очень бледным. Проходя иногда мимо зеркала, я видел себя и не узнавал – кто был этот бледный человек? Наверняка он обитал в ином мире – в мире бумаг, цифр и искусственного света, запертый в кормушке-офисе и тесной квартире.
Недавно я понял, к чему готовила меня жизнь все это время. Так долго я искал самого себя, и все зря – дело моей жизни само нашло меня. Отголоски погибших желаний, осколки разбитой мечты, все это не имело значения. Я должен написать ноль, тот самый, который поглотит души тех, что увидят его.
Когда я не писал нули, я словно вставал на автопилот. Кончилась еда. Нужно сходить в магазин. Кое-как одеваюсь и бреду по улице. Кажется, будто надо мной светит не солнце, а большая лампа под потолком. Я замечаю нули там, где их никто не видит – в колесах автомобилей, в лицах людей, в глазах, в окнах, в лужах и в облаках, хотя я редко туда гляжу, в небо.
Нужно взять с полки бутылку молока и отнести ее на кассу. Ищу взглядом, куда встать, чтобы стоять не так долго. И вдруг вижу, словно вспышку огня, знакомые глаза, спешно отворачивающиеся от меня. Узнавшие меня глаза.
Она ждала на улице, нервно сжимая в руках пакет, будто догадывалась, что я все равно побегу за ней через всю улицу, и решила разобраться со мной как можно скорее. Черные волосы, родинка на щеке, похожая на ноль.
– Привет, Алиса.
– Привет, Марк, – она мимолетно улыбнулась, и на секунду мне показалось, что не было последнего месяца, и не было нашего расставания, и что на самом деле мы просто разминулись в магазине, а она просто вышла чуть раньше, и сейчас мы пойдем домой, весело болтая и подшучивая друг над другом так, как можем подшучивать друг над другом только мы во всем этом мире. И границы вдруг стали расходиться, словно я уже почти полностью перенесся в то время, которое было до вот этого, настоящего времени, хотя какое оно, к черту, настоящее? Оно ненастоящее, фальшивое, это какой-то затянувшийся сон, да?
– Что? – непонимающе спросила она, и я вдруг понял, что перестал себе отдавать отчет в том, что говорю и о чем думаю.
– Послушай, – я постарался улыбнуться, впервые за две недели – просто улыбка мне была не нужна, будто она существовала только для нее. – Мне очень плохо без тебя… Давай мы с тобой забудем обо всем? Я сделаю все так, чтобы было правильно. Я брошу то, что тебе не нравится, и я займусь тем, что ты считаешь нужным. Мы снова станем продолжением друг друга – просто вернись ко мне, хорошо?
Не буду врать, мой голос под конец немного дрогнул. И, кажется, она это заметила – я понял это по ее грустной улыбке и маленьких слезинках, внезапно возникших в уголках ее глаз.
– Прости, Марк, – она покачала головой. Посмотрела куда-то в сторону, и я, проследовав за ее взглядом, увидел мужчину за рулем автомобиля, который неотрывно наблюдал за нами. Когда она снова повернулась, я увидел на ее лице искреннее раскаяние. – Мы больше не будем вместе. Прости меня.
– Нет, – я покачал головой, теряя обладание. – Нет. Ты просто запуталась! Мы всего лишь пару раз поссорились, но это не значит, что нужно расставаться! Такие проблемы нужно решать вместе, сообща, понимаешь? Нам ведь было так хорошо вместе! Неужели ты забыла?.. Неужели забыла, как мы встретились? Забыла, как мы говорили про судьбу, про высшее предназначение?
Я продолжал нести какую-то ахинею, понимая, что ничему я уже не смогу помочь – я просто хотел снова побыть рядом с ней, почувствовать себя живым, хоть и в такой извращенной форме.
– Такие проблемы не решить, Марк!.. – Крикнула она. Прохожие заозирались, начали перешептываться. Мужчина за рулем стал заметно нервничать.
– Почему?..
– Да погляди на себя! У тебя нет никакой цели в жизни! Ты от всего отказывался, все тебе кажется сложным, бесполезным!.. Ты застрял в какой-то яме, и заодно втягивал и меня в нее!.. С тобой я как будто была в глубоком сне и не могла проснуться… И болела от этого… Я не хочу стать такой же, ясно? – Ее красивое лицо перекосилось от злобы, и ее слова превращались в бесконечное эхо в моей голове, которое продолжало бесконечно множиться. – Я не хочу, чтобы ты был послушной тряпкой. Мне не нужна послушная тряпка, Марк! Ты – ноль!.. Ноль! Ноль!
***
Он один в офисе. Глубокая ночь, которую нарушает лишь скрип карандаша. Все бумаги уже давно исписаны нулями. Все столы, пол, доски на стенах.
Вокруг были нули. Когда закончилась паста в ручках, он принялся писать карандашами. Один за другим, бесконечная работа, чтобы заглушить эхо в голове. “Ноль! Ты – ноль! Ноль!”. Поверхности закончились? Нет, есть еще стены! Наверняка на них найдет себе место его самый лучший ноль!
Ему кто-то говорил, что у каждого нулевода есть только один достойный ноль. Нужно лишь приложить давление, да? Кажется, так.
Столько нулей, но среди них нет достойного! Но нельзя сдаваться, нет, нельзя, ни в коем случае! Он всю жизнь сдавался, но сейчас он не отступит. Он чувствует, он способен написать его, этот самый ноль, нет, не просто ноль, а Ноль. Ноль.
Огрызок карандаша летит в сторону, им больше нельзя писать. Быстро, нужно продолжать, но чем писать? Чем? Глаза лихорадочно ищут… Нож! Нужно найти, чем писать! Нельзя останавливаться…
Черные нули, нули масляные, грифельные и красные, еще такие яркие, такие свежие… Уже рассвет? Сколько времени прошло?
Больше нет сил пошевелиться. Он прислонился к стене, обессиленный и полностью выдохшийся. Он уже не может говорить, ведь в этом нет смысла, и какая-то сила неуловимо покидает его, будто он уже выполнил свою задачу, и она ему больше не нужна. Ноль где-то здесь. Его нужно найти.
За дверью какая-то возня, слышится звук ключа, барахтающегося в замочной скважине. Наконец в проеме появляется изумленный Орфан. Проходит час или секунда, и за ним уже стоят десятки человек, и даже сам И., руководитель фирмы, на голове которого, как и всегда, красовалась фиолетовая чалма.
– В чем дело, Орфан? – морщится И. Он говорил со странным шипящим акцентом, в котором всегда слышалось что-то загадочное. Затем его взгляд переходит на Марка, без сил сидящего у исписанной стены, и в этом взгляде мгновенно начинает закручиваться какой-то сверхъестественный туман.
Орфан, вскрикнув, закрывает Г. ладонью глаза, и кричит:
– Отвернитесь, не смотрите!
– Что там, что? – спрашивают остальные, которые ничего не видят из-за спин коллег, спешно прикрывающих глаза. – Что там, Орфан? Скажи!
Орфан, окидывая взглядом стены, медленно приближается к огромному нулю, который еще совсем недавно был человеком. Его опытный взгляд изучает каждый поворот бесконечной дуги, запертой в самой себе, и смотрит на то, что находится в центре – то, что и требовалось получить. Какая ирония.
– Орфан, что это? – спрашивает пришедший в себя Г., не рискуя больше выглядывать из-под чьей-то ладони.
– Это? – переспросил Орфан. Затем, поднявшись, произнес: – Это – Ноль.