Воробышек

   Посвящается Римме Петровне Камкиной

Дом стоит, неказист, скособочен…
                Он заброшен, забыт, заколочен,
                Но остались за ставнями тени
                Четырёх или трёх поколений.
                Память дома берётся за дело,
                Слышит дом голоса, видит лица:
                Вот проснулись, скрипят половицы,
                Вот в печи занялось, загудело.
                Над плитой наклонилась старуха,
                На часы поглядела, заахав...
                Дом вздохнул обречённо и глухо,
                А сквозь ставни блинами запахло.
                Галина Кудрявская

Дом с трудом доживал первую военную весну. Стены давно почернели, латанная-перелатанная крыша при каждом порыве ветра дрожала от желания сорваться и улететь в смертельной агонии саморазрушения куда глаза глядят. Окна ещё цеплялись за жизнь, вонзаясь в землю загнутыми жестянками подоконников. Ставни разваливались от ветхости. Они то и дело беспомощно распахивались и со скрипом тыкались краями во всё жёсткое, до чего удавалось дотянуться.

Казалось бы, внутри такого жилища жизнь может только теплиться. Как бы не так! Внутри жили люди. Жили полной семьёй. Мужчины каждое лето укрепляли, как могли, стены, крышу, крыльцо. Подправляли здесь, чинили там, меняли тут. Женщины белили стены, красили окна и ставни. Стоял дом, хоть и с каждым годом делать ему это было всё труднее. Людская забота помогала, поддерживала. Легче жить в самую трудную пору, если понимать, что ты кому-то нужен. Да и как было дому развалиться? Подвёл бы он людей. А подводить никак нельзя. В семье детки, две девочки. Но вот пришла беда, откуда не ждали. Ни отца, ни дедушки в доме теперь нет. Вместе с женщинами провожал дом мужчин, когда война увела их за собой. И не на кого стало дому опираться. Женщинам бы самим как-то выжить. Они и уют создадут, да прокормят, и любую другую работу в поле или в огороде сработают, только вот ни плотницкому, ни столярному ремеслу-то не обучены.

На покосившихся оконцах виднелись простенькие, но чистые занавески. А если подойти близко и попытаться заглянуть внутрь, то на подоконниках можно увидеть горшки с красненькими цветочками. За ними старательно ухаживали, от чего они гордо алели упругими головками.

Дом перетерпел, выстоял в прошедшую долгую и тяжёлую зиму, когда громоздившиеся на крышу сугробы изо всех сил стремились вдавить его в землю. В войну всё переживается болезненнее. Вот и зима далась всем особенно тяжело. Как сошёл снег, и всё вокруг ожило, ожил и дом. Печка всё веселее попыхивала дымком. Откуда ни возьмись, появились воробышки. Дом радовался им, из последних сил хлопая рассохшимися ставнями. Как-никак живые существа. Песни поют. Чирикают-заливаются. Благодать! Скоро травка пробьётся. Почки на деревьях набухнут, станут клейкими, дадут новую жизнь. Может быть, и ещё одно лето переживём?
***
Даша хлопотала у стола. Мама с бабушкой и старшей сестрой ушли по делам. А ей доверили самое главное. Хлеб бабушка обычно выпекала сама, да вот Дашутка очень просила дать ей самой попробовать. Бабушка согласилась. Надо внучку к серьёзному хозяйству приучать. Расспросила малую, что да зачем делать станет. Правда, муки в доме давно уже нет. Как война началась, все небольшие запасы быстро подъели. Даже тут, далеко от фронта, в Сибири, с едой сложно. Всё на фронт, до последней крошки, отправляли. Вчера мама принесла немного картофеля да свёклы. Поля отходили от зимы, и селянам разрешили пройтись, поискать, кто чего найдёт. Вот мама с сестрой и ходили вместе с бабами со всей деревеньки. Весь день ходили. Замёрзли, устали страшно, однако на буханку чего-то, отдалённо похожего на хлеб, насобирали.

Овощи, хоть и сильно подпорченные, удалось очистить до вполне съедобной основы. И очистки в кои-то веки пришлось не пустить в дело, а выбросить, уж чересчур они подгнившими оказались. Хотя и без них ещё довольно много полезного осталось. Всё это утречком отварили, приготовили. Даше нужно было растереть картошку и свёклу с отрубями и уложить в форму. Ну, а дальше дело нехитрое. Печь растоплена. Немного добавить дров да запустить форму в горнило. К возвращению бабушки, мамы и сестры можно будет заварить чай из трав и всем вместе сесть за стол.

Даша уже закончила стряпать. Она решила сегодня удивить родных. Когда выпекаешь одну буханку, всегда кажется, что её не хватит на всех. Поэтому каждому члену семьи девочка приготовила по две лепёшки. И получилась не одна буханка, а целая горка выпечки. Теста оказалось как раз! Выручили отруби. Она добавила их даже чуть больше, чем выделила бабушка. Девочка надеялась, что её похвалят, и не будут бранить.
 
Закончив приготовления, Дашутка присела на табурет, чтобы передохнуть и прислушаться к бодрому воробьиному чириканью за окном. Скорей бы закончить с делами и выйти на улицу. Она вздохнула. Ах, столько ещё нужно сделать! И печку протопить, и дождаться, пока её лепёшки испекутся. А солнце восходит, не ждёт никого. К обеду, наверно, станет совсем тепло. Вот придут домашние, и пойдёт гулять.

На покосившемся подоконнике сидел воробышек. Он смотрел в окошко. Может быть, видел своё отражение и рассматривал его. А, может быть, увидел сквозь стекло Дашу и пытался понять, не исходит ли от неё опасность. Девочка улыбнулась птичке, тихонько подняла ладошку и помахала ей. Воробышек склонил головку на другой бочок, чирикнул и улетел. Девочка снова вздохнула. Птичка свободна. Летает где, когда и куда хочет. А ей ещё вот лепёшками заниматься.

Она посмотрела на печь. Нужно добавить жару. Да нет, не разжечь, конечно, – такое дело ей бы наверняка не доверили, а просто добавить в печь поленьев. Рано утром мама принесла в дом из сарая целую охапку сухих полешек. Даша подошла к печке, и вдруг услышала знакомые звуки. «Чирик-чирик»… И снова: «Чирик-чирик». Откуда? Звуки были чуть глуховатыми, как будто шли откуда-то изнутри.
 
Девочка подошла к окну. На подоконнике воробышка не было. Она вернулась к печке. Пока подходила, чириканье звучало всё громче и у самой печки стало очень громким. Как будто воробышек был где-то рядом.

– Мамочки! Внутри печки застрял! В трубе захотел погреться? И как он туда попал? Он же сгорит, бедняжка! Задохнётся!

Даша заметалась по комнате. Что делать? Что делать?

Решение созрело мгновенно. Девочка схватила большое ведро, стоявшее в сенях, совок и присела к печной дверке. Отворив её, увидела, что огня уже нет. Где-то в глубине тлели несколько угольков. Даша совком легко разбила и погасила их. Потом она тщательно выскребла из печки в ведро всю горячую золу, снова закрыла дверку. Надо срочно выручать воробышка! Пока возилась у печки, несколько раз слышала жалобное чириканье. Даше казалось, что птичка просит как можно быстрее вызволить её из беды.

Не раздумывая, девочка выбежала во двор, высыпала ведро с золой под яблоньку и метнулась обратно в дом. Взглянула на печку. Где-то внутри погибает воробышек! Такой маленький, беззащитный! Нужно быстрее разобрать печку! Дойти до дымохода и заглянуть в него! Может быть, попытаться спугнуть воробышка? Даша дотянулась до заглушки и несколько раз двинула её вперёд-назад. Прислушалась. Воробышек молчал.
Она осмотрела печку. Обычная, ничего особенного, как во всех домах. Ночью на лежанке, хотя она и не очень широкая, помещаются трое. Зимой бывает холодно. Дров нет, чтобы хорошо протопить. И хотя говорят, мол «на печи и зимой красно лето», а тепло бывает лишь когда все близко-близко лягут, прижмутся друг к дружке, обнимутся. Лишь тогда могут согреться и заснуть.

И только одна бабушка спит отдельно, на лавке около печки, внизу. Хотя ворочается всё время, старается прижаться к остывающему печному боку спиной, кряхтит и то и дело жалуется на старые косточки. Мама, как заслышит, всегда порывается поменяться с ней местами, чтобы бабушка спала на лежанке, но та ворчит что-то себе под нос и посылает маму то за каким-то делом во дворе, то посмотреть, что сегодня нарисовала угольками она, Даша, а то молча садится и принимается за штопку старых шерстяных носков.

Как ушли мужчины на войну, так бабушка – на лавку. Как будто там она сама на войне, вместе с ними. Преодолевает трудности, каждый день, и ночью, и днём, идёт в свой собственный бой – за веру в скорую победу. За возвращение с фронта мужа своего и зятя.

Печка, как и весь дом, совсем старенькая. Даже уже не штукатуренная. Нет, она, конечно, когда-то была и штукатуренная, и белёная. Да вот только штукатурка давно облетела. И кирпич зияет красными боками, назойливо напоминая, что хозяев в доме нет. Одни хозяйки. А какие из них печники?

Даша сбегала в сени. Нашла там большой кованый гвоздь и стала подковыривать кирпичи. Старый раствор тут же посыпался, потёк, как вода. Скоро уже первый кирпич был у неё в руках, затем второй, третий. И вот уже бок у печи выглядит так, как будто кто-то вырвал из него огромный клок. Посмотрев, что она наделала, Даша прикрыла рот ладошкой и тихонько вскрикнула. Как она всё это починит? Ведь надо будет собрать кирпичи обратно. Уложить, как были. Не сможет она этого сделать, ох, не сможет. И не только потому, что раствор надо замесить, а около дома – ни глины, ни песка нет. Носить-возить надо аж из карьера! И это очень тяжёлая работа. Куда ей, пигалице!
 
Даша припомнила бабушкины слова, что печку может починить только тот печник, что её складывал. Потому как у каждого мастера свои секреты. А тот печник на войне. Конечно, вернётся, починит, когда война закончится. А когда она закончится? Год уж почти прошёл, а всё ни конца ей, ни края. Сколько же печек по всей деревне придётся ему починить! Да и вернётся ли дед Степан…

Что же делать? Остановиться на половине дороги? И лепёшек не напекла, и печку разломала, и воробышка не спасла… Хоть одно дело надо довести до конца! Коль решила,  надо спешить! Чириканье то и дело ранило слух.

Даша перестала думать, что будет, когда мама, сестра и бабушка увидят произведенные ею разрушения. Быстрыми движениями она вынимала и вынимала кирпич за кирпичом, кирпич за кирпичом. Вот уж дошла до самого запечья, где, как бабушка говаривает, только таракан и живёт. А и правда. Таракан – вон он, убегает, торопится. Удивлённо усами шевелит – кто это его потревожил. В тепле и таракану не так голодно. Интересно, чем он там питается? А воробышка всё нет.

Вот и труба. Кирпичи тут лежат прочнее, один к одному. И гвоздём не подденешь. Да надо ли совсем печку разбирать? Того и гляди, дом завалится, сам по себе сложится внутрь, да ещё и её придавит. А уж если ему хоть чуточку помочь…

Даша припала ушком к красному кирпичу. Услышит ли заветное чириканье? Нет, не слышно ничего. Ветер посвистывает, подвывает в трубе. Улетел, что ли, воробышек? Выбрался? Холодно вдруг стало девочке. Снова осмотрелась вокруг. Ну и натворила дел! Как теперь быть? Убежать куда? И не спрячешься… Да разве она виновата в чём? Ведь птичке помочь хотела, спасти бедолагу. Где же та птичка? Пусть. Даже хорошо было, чтобы улетела. Испугалась звуков, скрежета да стука, вот и выпорхнула.

Только успела Даша замереть от мыслей, как ей быть, да что делать, как тут все домашние и вернулись. Вот крику-то было. Отругали её как следует. А сколько слёз пролили! Ведь беда-то, настоящая беда пришла в дом. И спать теперь негде. И еду готовить – тоже. В кои-то веки в доме решили хлеба испечь. И надо же! Доверили дитяти. А она и того не сделала. Ох, фантазёрка. Погляди на неё. Вместо круглой булки лепёшек налепила. Хотела ведь как лучше. Удивить всех, порадовать. И что? Порадовала, ничего не скажешь! Подумать только! Что натворила, что наделала!

Когда страсти улеглись, стали наперебой расспрашивать Дашу, зачем да почему она такое учудила. Сквозь слёзы да всхлипывания рассказала девочка, ничего не утаила. И про воробышка, и как чирикал жалобно, и как спасти птичку хотела. Сильно-сильно хотела спасти! Ведь если его не спасти, какой тогда хлеб, какие лепёшки!

Бабушка только, знай, руками всплескивала.

Накинула платок, да из сеней вон. Побежала к бабке Марфе. Та – жена деда Степана. Вместе иногда на кладку печи выходили. Ведает, небось, как помочь их беде. Пришла бабка Марфа. Снова ахали да охали, судили-рядили. Весь следующий день с утра до ночи таскали вёдра, песок да воду. Да где-то тачку более-менее целую нашли. С нею съездили пару раз туда-обратно к карьеру. Намесили, да закрыли рану в печи.
И вот только вымели пол да вымыли всё в избе. Выдохнули. Сели рядком на лавке. А Даша всё к окну тянется. Где-то там её воробышек?

Проходит она мимо лавки к окошку. Посмотрит, посмотрит, да обратно к сенцам. Не сидится ребёнку. Оправилась от слёз, теперь поскакать да погулять ей хочется. Только бабушка хотела сказать, чтобы села Даша, угомонилась, не мельтешила, как вдруг вздрогнула, встрепенулась. Прислушалась и брови насупила.

– Ну-ка, – говорит, – все помолчите чуток. А ты, Дашутка, детка… пройдись-ка, пройдись ещё разок обратно от окошка, да к сеням.

Даша пошла, удивлённо посматривая на бабушку.

– Нет, постой-ка. Не так шибко. Иди степенно, достойно. Медленно иди. Туда-сюда. Дойдёшь – обратно иди.

Даша стала ходить туда-сюда. Раз. Другой. Третий. И вдруг слышит, как будто чирикает кто-то. Обмерла девочка… А бабушка-то давно уже слышит. Теперь и мама, и сестра слышат. Встали они все с лавки. Руки в боки воткнули и смотрят на Дашу. Та понять ничего не может. Переводит глаза с бабушки на маму, с мамы на сестру, на печку опять же посмотрела. Зареветь? Испугаться? Что делать? А как походила несколько раз взад-вперёд, да как посмотрела, как родня за ней глазами водит, и тоже как прислушалась, то о чём-то догадываться стала...

Тут опять бабушка вступает, не даёт девочке самой разобраться:

– Ну-тка, – говорит, – бери теперь маму за руку и вместе с ней идите от оконца к сеням и обратно. Не спеша: туда и обратно!

Подала Даша маме руку, пошли они вдвоём. Чириканье стало ещё слышнее. Тут сестра как впрыгнет к ним! На сестрином лице мина такая серьёзная – куда деваться! И уже втроём – туда-сюда, туда-сюда. От оконца к сеням, от сеней к оконцу… Ну, тут чирикание такое началось, как будто не один, а стайка воробьёв внутри дома летает.

Смотрела Даша по сторонам, на маму, сестру, бабушку, прислушивалась, прислушивалась. Те уже смех сдержать совсем не могут. А ей совсем не до смеха. Слёзы сами из глаз льются. Вдруг вырвалась, закрыла лицо руками, выбежала в сени. Там забилась в угол, и ну в голос рыдать. Что натворила, что натворила! Стыдно, и горько, ведь её проступок ещё тяжелее оказался. И воробышка не спасла, и печку почти погубила.

Всхлипывала-всхлипывала Даша, да задремала. И вдруг почудилась ей ещё одна картинка. Так было в одной сказке, что бабушка рассказывала, как положили в печку полешко сушиться, а из него мальчик вырос… А Даше мерещится, как её воробышек в печке согрелся, стал там расти, расти. Превратился в большую птицу. Разобрала она печь, а оттуда целый коршун вылетел и ну её клевать! Вот страху-то…

А в избе уж и не знают, что делать. И грех, и смех. И беда, вроде. Ну, беда. Так миновала же. Худо-бедно, собрали печку. Подсохнет, выстоится, и протопят, и с едой сладятся. С дитём-то что поделаешь? На то оно и дитё, хоть уже и столько годков набежало. Девочка-то добрая. Хорошая. Хоть и маленькая ещё совсем. Пусть и целых семи лет от роду… Показалось девочке, воробышек чирикал. Спасать птичку бросилась. А то всего лишь половицы рассохшиеся под ногами пели.

По-ло-ви-цы! И всех делов-то.

С тех пор в доме появился свой воробышек. Только теперь так Дашу все называли. Воробышек, да и только. Птичка певчая да невеликая.
***
Бабушки уж давно нет. И дома того давным-давно нет. Тем же летом, сразу после Победы, приказал долго жить. Едва успели хозяйки из него выйти. А тоже ведь могли подумать, что рычит кто-то. Зверь какой-нибудь за стенкой завёлся, к примеру. Такие страшные звуки вдруг раздались! Скрип, скрежет! Только вышли за порог женщины да дети, как крыша возьми, и сложись внутрь! Ветхий, сильно ветхий дом был. Терпел до последнего. И как почуял, что хозяева возвращаются, так и приказал долго жить. Одна печка торчать из развалин и осталась…

А мужики и правда стали домой возвращаться. Вот и Дашуткин отец с фронта пришёл. Целый и невредимый. Дед тоже приковылял. Правда, с пустым рукавом, за ремень заткнутым, израненный весь. Зато живой. Не зря, видать, бабушка на лавке всю войну проспала, и в зной и в стужу. Не зря незримо воевала вместе с ними, охраняла, за спиной стояла. Только вот печник дед Степан не придёт уж никогда. В тот же месяц, как о победе сообщили, пришла похоронка бабе Марфе…

Вместе с другими мужиками поставили сообща новую избу. Печку, правда, пришлось самим складывать. Помог печник из соседней деревни. Специально за ним подводу снарядили. Печка-то в русской избе – она всё: и тепло, и уют, и пища. Жизнь, одним словом… Первым делом испекли в ней хлеб. Да не из картофеля, свёклы да отрубей. А настоящий, из ячменной муки.
 
Даша улыбается, вспоминая тот год: и печку справили, и пол настелили. Да так, чтобы уж не скрипели половицы, доска к доске. И ещё, улыбаясь, думает она о себе. Изменила её та история с воробышком. С тех самых пор Даша стала относиться ко всему вокруг иначе, чем прежде. Мир вдруг ожил, заговорил наперебой разными голосами. Не все из них Даша понимала. Однако старалась не обидеть ни одно из живых существ. Бывало, увидит на тропинке в лесу, на дороге в деревне жука ли какого, букашку. Смотрит – люди идут, и под ноги даже не смотрят. Бросит сумку не глядя куда, сорвёт лопух или листок подорожника, присядет на коленки перед жучком или букашечкой мелкой, да с лопушком или листочком к нему: «сюда ползи, голубчик… так, вот молодец». А потом – в сторонку его, прочь от людских ног…

Много воды утекло с тех пор. Стала Даша сама старшей в доме. Своих деток уж двое. Однажды, вспоминая своё военное детство, рассказала им историю с воробышком. Слушали её ребятишки, открыв рты…
_______________________