После окончания института я год отслужил в армии. И хотя я был солдатом, но так и не стал военным. Объясняю отличие: военный человек никогда не задаёт командирам никаких вопросов. А у меня вопросы появились сразу же, как только на меня одели солдатскую форму. Например, зачем новобранцев надо обязательно стричь под ноль? Это что, знак отличия молодого от старослужащего? Или целый месяц нас дрессировали выполнять команду «подъём» и «отбой» за 45 секунд. Ну, подъём я ещё могу понять – не успеешь уложиться в 45 секунд, считай, война проиграна. Но что изменится в обороноспособности страны, если я улягусь в кровать не за сорок пять секунд, а за минуту? Но со своими гражданскими понятиями в армейский монастырь лучше не лезть.
Армейские будни оказались достаточно однообразными. Меня назначили связистом, и целыми днями я должен был дежурить на телефонном коммутаторе, отвечая на звонки. Когда звонивший просил соединить его с кем-то, то моей обязанностью было воткнуть в нужное телефонное гнездо штекер, чтобы разговор состоялся. Такие коммутаторы до этого я видел только в кино, и на них обычно работали барышни-телефонистки. Когда я поинтересовался, почему здесь стоит столь допотопное оборудование, то мне объяснили, что это сделано в интересах секретности. Оказывается, такие разговоры никакой враг не мог прослушать. С этим я согласился: подобная техника поставила бы в тупик любую разведку мира.
Важным событием в армии являются учения. К ним готовятся целый год. И однажды нас привезли в небольшой посёлок, где находились казармы для курсантов военных училищ. Там еще никого не было, за исключением одного полковника, отвечающего за этот участок. Двух связистов – меня и моего сослуживца, он сразу же направил в штаб, где был установлен единственный на весь посёлок телефон. Нашей задачей было днём и ночью дежурить у аппарата, и когда кто-то позвонит, немедленно разыскать нашего полковника и сообщить ему об этом. При этом, мы выяснили одну важную вещь: телефон оказался неисправным - от нас можно было позвонить куда угодно, а вот до нас дозвониться было невозможно. Вначале мы хотели сообщить об этом, но потом решили не торопиться. В конце концов, мы могли и не знать об особенностях местной связи.
Пока мы спокойно прохлаждались в тиши своего телефонного рая, кругом царило нечто невообразимое. Каждый день в посёлок наезжали всевозможные проверяющие и устраивали полную неразбериху. Особенно всех достал один полковник. Не успев приехать, он тут же начинал орать – на солдат, офицеров, гражданских лиц, бездомных собак. Однажды ему не понравилось, что вокруг колодца не выщипана трава. Обозвав всех разгильдяями, приказал её немедленно выщипать. Вскоре прибыл другой проверяющий, который очень удивился, застав солдат за этим занятием, ведь трава вокруг колодца – это красиво. На следующее утро явился предыдущий полковник и чуть не лопнул от ярости, увидев, что его приказ не выполнен. После всех этих перипетий трава пожухла сама, и очередной начальник приказал её покрасить. На этом проблема была решена.
Так как людей не хватало, нас регулярно пытались отправить на общие работы, но мы упорно ссылались на приказ своего полковника, и никто не мог заставить нас покинуть важный пост. Именно тогда до меня дошло, почему в войсках связистов принято считать армейской интеллигенцией.
Когда все работы были закончены, на полигон прибыла комиссия во главе с генералом, чтобы оценить готовность к началу учений. Телефон к этому времени всё-таки починили, и наш полковник прибежал узнавать, как прошла проверка у соседей? Ему сообщили, что визит прошёл нормально, особых замечаний не было, единственное, генерал поругал, что телеграфные столбы оказались не покрашены. После чего комиссия уехала в другой поселок, а к нам намеривались заявиться на следующее утро. У нас столбы тоже были не покрашены, и полковник тут же распорядился исправить это упущение. Быстро нашли какого-то солдатика, вручили ему ведро с краской и приказали не ложиться спать, пока не закончит всю работу. Не успел полковник отдавать распоряжение, как в посёлок въехала кавалькада машин. Оказывается, проверяющие изменили свои планы и решили продолжить проверку с нас. Полковник вприпрыжку побежал встречать высоких гостей, начался обычный в таких случаях ажиотаж, и в суматохе все совершенно забыли о посланном на покраску солдатике. Когда ревизия закончилась, проверяющих отвели в дом, где они должны были переночевать. Наступил вечер, и генерал решил перед сном подышать свежим воздухом. Выйдя из дома, он вдруг услышал неподалёку чьи-то громкие ругательства. Генерал, естественно, поинтересовался, в чём дело? Поскольку было уже темно, и солдатик не понял, кто перед ним, то со всей откровенностью рассказал, что он думает о генерале и всей его комиссии, из-за которой ему приходится до ночи торчать верхом на столбе. Генерал ничего не сказал, но утром наш полковник получил нагоняй на этот раз за покрашенные столбы. Правильно говорят, на начальство не угодить: не покрасишь столбы – плохо, покрасишь, ещё хуже.
Когда начались стрельбы, мы должны были обеспечить связь между батареями с ракетными установками «Град» и командным пунктом. Незадолго до этих учений к нам во взвод поступило пополнение – несколько новобранцев из Эстонии. Эстонцы оказались добросовестными ребятами, поэтому быстро освоили все премудрости профессии, и никаких проблем с ними не было. Держались они, как правило, вместе. Прибыв на место, мы развернули радиостанции, проверили, что связь работает и стали ждать приказаний. Вскоре на командный пункт прибыли офицеры, и поступил приказ: «Батарея номер один, репер 90 – 990». На первой батарее были как раз эстонцы. Перед тем, как передать данные ракетчикам, требовалось повторить приказ, чтобы «Грады» случайно не пульнули в другую сторону. И вот наш эстонский связист бодро рапортует: «Репер девяносто...», и тут у него от непривычного сочетания звуков заплетается язык и он произносит: «Репер девяносто–девяносто».
«Отставить! – послышался грозный окрик с командного пункта. – Репер 90-990. Повтори!»
Эстонец сглотнул воздух и попытался выговорить: «Репер девяносто...», но его уже заклинило, и он закончил: «девяносто». На командном пункте сдержанно выругались, но всё-таки продолжили попытку договориться. Но когда и в третий раз бедный связист, как ни старался, но так и не смог выговорить необходимый набор цифр, начальство не выдержало. «Другой связист есть?» – заорало оно. Второй связист был, но тоже эстонец. И когда, медленно выговаривая слова, он выдал всё те же злосчастные «Девяносто-девяносто», на командном пункте, уже не стесняясь в выражениях, потребовали заменить и его. Остался последний эстонец. Он очень старался произнести правильно. Но эстонский язык явно не был приспособлен для подобных звукосочетаний. И когда он произнёс свои «девяносто-девяносто», на командном пункте что-то грохнуло. Я решил, что это офицер, подающий команду, застрелился. Но у него, видимо, хватило сил удержать себя от этого шага, и он тоскливо спросил, есть ли там хоть кто-нибудь, не иностранец. Единственным русским оказался водитель. Подскочив к рации, он бодрым тоном отрапортовал о своей готовности. Начальство, услышав родную речь, облегчённо вздохнуло, и после короткой инструкции, повторило приказ. Водитель чётко повторил всё с самого начала, и уже приготовился произнести злополучное число, как вдруг запнулся и почему-то с эстонским акцентом произнёс: „Девяносто-девяносто”. Спохватившись, он захотел исправиться, но было поздно. Всё, что я услышал дальше по рации от отцов-командиров привести нет никакой возможности. На этом в тот день учения закончились.
Когда после демобилизации я вернулся домой, все знакомые, конечно, интересовались, как прошла служба? И я честно отвечал, что, по моему мнению, в случае войны опять будем отступать до Москвы. К счастью, на нас никто не напал, но зато, когда наши войска выводили из Афганистана, я услышал, как один из генералов. рассказывал, что нужно уделить больше внимания организации связи, из-за чего были проблемы с управлением войсками. А ведь я предупреждал! Генералам нужно чаще прислушиваться к тому, что говорят их солдаты.