Старость – это остров, окруженный смертью
Хуан Монтальво
Мудрость приходит в старости на смену разуму
Вольтер
Старость в европейской цивилизации: ментальная эволюция
Общества, цивилизации, как и человек, рождаются, взрослеют и умирают, освобождая место новым формам социального устройства и поколениям. Попытки раскрыть тайны жизни и смерти человека и, в более широком плане, общества, предпринимали философы, социологи, психологи, медики.
Причем, если для восточных цивилизаций ответы давно дала религия, то для европейцев поиски знания о сущности ментальных категорий продолжаются по сей день. История ментальности объясняет трансформации установок сознания, образов мышления, стереотипов поведения в области социокультурных категорий. Это представления человека и общества о браке и семье, религии и власти, времени и пространстве, возрастах жизни и смерти, сексе, социальных фобиях и страхах и многих других сторонах бытия.
Несмотря на привлекательность и манящую глубину названных культурных категорий, немногие историки отважились исследовать проблемы эволюции отношения к браку и семье, возрасту и смерти. Это Филипп Арьес, написавший прекрасный книги о ребенке и семье, а также смерти в Западной Европе, Мишель Вовель, Жак Ле Гофф, Эммануэль Ле Руа Ладюри. Примечательно, что работы названных историков подвергались острой критике, даже обвинениям в ненаучности (например, Арьеса снисходительно называли историком «выходного дня»). Конечно, критиковать легче, чем создавать. Сложность проблематики истории ментальности и исторической антропологии, необходимость привлечения знаний практически всех гуманитарных наук делает исследования похожими на сплав по горной реке, с множеством опасностей, или плавания по океану в шлюпке.
Наброски программы изучения истории ментальности составил Л. Февр, мечтавший, что когда-нибудь появятся работы по истории эмоций, смеха, старости, чувств. Сейчас книги на подобные темы можно найти в библиотеке или книжном магазине, правда, они рассказывают о литературных и философских аспектах ментальностей. Добавим к сказанному, что российский историк Арон Гуревич в определенной степени завершил перечень тем исследования истории ментальности и исторической антропологии.
Упомянутый перечень, возможно, неполон, но дает глобальное представление о перспективных направлениях исторической антропологии.
Такими направлениями являются история чувств, история семейных отношений, история детства и старости (возможна ли история зрелости ?), история страха и смеха. Анализ ментальных категорий будет эффективным при условии изучения эволюционного пути развития, включающего несколько эпох (от Античности до настоящего времени). Образцом может служить книга Ф. Арьеса Человек перед лицом смерти.
Эволюция отношений человека к миру, религии, культуры сосредотачивается в семье как микрокосме, социальном кирпичике общества. Семья – это сплав детства, зрелости и старости, синтез поколений, сменяющих культурные периоды развития общества и цивилизации.
Если история детства достаточно хорошо изучена философами, психологами и историками, то история старости практически не исследовалась.
Учитывая сложность и неоднозначность социокультурных и философских категорий, длинный исторический период, автор постарался избежать однозначных оценок и суждений. Как и психология, история ментальности имеет дело с весьма размытыми, расплывчатыми объектами познания.
Итак, мы рассмотрим одну из крайне любопытных и спорных тем истории ментальности – старость, эволюцию ее восприятия человеком и обществом в Средневековье и Новое время. Отметим, что Новое время охватывает временной период с эпохи Возрождения по наши дни. Следует сказать, что любые названия исторических периодов условны, поскольку культура переходит из одной эпохи в другую. Филипп Арьес назвал этот процесс «наплывом эпох». Исходя из этого, представленная периодизация эволюции старости будет, в определенной степени, условной.
Старость почтенная и мудрая
(XI-XVII века)
Эпоха Античности, завершившаяся распадом Римской империи, оставила в наследство культуру и философию греческих мыслителей, римских писателей и общественных деятелей. Философия старости интересовала Цицерона, Аристотеля, Платона.
Греческая философия, в лице Аристотеля и Платона, писала про нравственный авторитет, присущий старикам, заработавшим его праведной жизнью.
Цицерон, написавший трактат «О старости», считал старость уважаемой; это время мудрости, избавления от плотских желаний, страстей, застилающих ум, мешающих доблести и умению судить. Основа мудрой старости – нравственная жизнь, прожитая честно и достойно. Экономический уклад жизни Римской империи наложил отпечаток на философию, поэтому лучшим способом достижения мудрой старости считали занятие земледелием. Внимание к телу, развитый спорт предполагал здоровый образ жизни, продляющий старость.
Иного мнения придерживался Сенека, предлагавший самоубийство как достойный способ ухода из жизни. Идея суицида рождается из страха перед старостью как временем болезней и невзгод. Надо сказать, что эта идея не получила широкого распространения ни в Античность, ни в последующие эпохи.
Падение Римской империи в V веке нашей эры обусловило социокультурные и ментальные изменения в зарождавшейся Европе. Язычество уступило, хотя и не полностью, место христианской религии, начавшей завоевывать сердца и ум людей Средневековья. От древнегреческой философии христианство унаследовало уважение к традициям и старости, естественно, осененной мудростью и авторитетом.
Римская церковь, основываясь на религиозных догматах, рассматривала земную жизнь как время подготовки к загробной жизни в раю или аду. Позже эта концепция дополнилась идеей Чистилища, что, впрочем, не изменило основы религии. Историки практически единодушно отмечают существование двух подходов к старости – религиозный и материалистический. Первый подход разработали отцы Церкви – Григорий Великий, Августин Блаженный, святой Франциск Ассизский, папа Иннокентий III и другие церковные иерархи, а также средневековые гуманисты, в том числе Данте Алигьери. Так, в произведении «Пир» поэт описывал старость, сравнивая человеческую жизнь с гигантской аркой, в верхней точке соединяющей землю и небо. По его мнению, «…зенит жизни приходится на 35-летний возраст, затем человек начинает постепенно угасать. 45–70 лет – это пора старости, позже наступает полная старость. Мудрую старость ожидает спокойный конец. Поскольку сущность человека принадлежит потустороннему миру, он должен без страха встречать последний час, ведь жизнь – это лишь краткое мгновенье в сравнении с вечностью».
Григорий Великий и Августин Блаженный, позже – Фома Аквинский писали о старости как времени завершения земных трудов, избавление от плотских желаний, оскверняющих душу. При этом уважение и почет, порой преклонение, вызывали только воцерковленные пожилые люди и старики (к слову, средневековое общество «не видело» пожилых людей, человек быстро старился, и молодость переходила в старость).
Материалистическая концепция отношения к человеческой жизни не пользовалась популярностью вплоть до позднего Средневековья; более того, за ее проповедывание можно было угодить на костер инквизиции или, в лучшем случае, подвергнуться епитимье. Тем не менее, гуманисты Абеляр, Петрарка и другие считали слишком суровым требование аскетизма в мирской жизни.
Следует отметить важный момент: уважение и почет доставались старым европейцам, а не людям других вероисповеданий и культур. «Чужие» старики несут плохие традиции и идеи, поэтому к ним относились неприязненно и подчас враждебно. Здесь мы видим проявление ментального архетипа «свой-чужой», характерного для отсталых обществ, с их недоверием к чужому или новому. Антропологи Леви-Брюль, Р. Эванс-Причард, Б. Малиновский и другие достаточно подробно исследовали этот феномен, на примере примитивных обществ. Любое общество несет древние архетипы, но мышление развитых, культурных людей нивелирует опасные архетипы сознания. Заметим, что проблема влияния коллективного и индивидуального бессознательного, генетических особенностей остается малоизученной, поскольку историки и антропологи упираются в биологическую составляющую человеческой культуры. Может, генетики смогут открыть механизм действия ментальных архетипов…и разработать способы их блокировки на подсознательном уровне.
В целом, отношение к старости в Средние века оставалось практически неизменным, учитывая догматизм и жесткое регулирование всех сторон жизни человека и общества. Конечно, ментальность элит и других социальных классов отличалась. Церковь не могла запретить куртуазную любовь, изысканное питание, турниры и многочисленные феодальные праздники, адюльтер, нередкий в среде знати. Попытки вмешательства в личную жизнь королей и богатых феодалов, чиновников закончилась урезанием прав епископов и римского папы, а также изъятием части церковных земель и знаменитым пленением пап в Авиньоне. Неудивительно, что Церковь усиливала давление на простолюдинов, используя разные инструменты, вплоть до инквизиции. Впрочем, последняя была в тени до начала религиозных войн и научных открытий Коперника и Бруно, ведь большая часть средневекового общества оставалась верующей.
В XIV-XV веках политические и социально-экономические кризисы (конфликт с римским папой Климентом V, дело тамплиеров, Столетняя война, чума и голод, усталость от постоянно нагнетаемого церковью и религиозными фанатиками страха перед концом света и пришествием Антихриста и т.д.) повлекли смену ментальных установок и поведения средневекового человека. В общем-то, Церковь способствовала подрыву собственного авторитета, потрясаемая скандалами с выборами папы, финансовыми спекуляциями, откровенным обогащением и вмешательством в политику европейских государств.
Добавим, что к началу раннего Нового времени, как иногда называют эпоху Возрождения, географические и научные открытия заставили людей по-новому взглянуть на окружающий мир, переосмыслить понятия и ценности. Инновации – удел молодых и зрелых, интеллектуально развитых людей. В старости способность учиться угасает; это время поддержания старых знаний и традиций, приверженность консерватизму и догмам.
Безусловно, культурно-ментальным изменениям подверглась, прежде всего, элита и буржуазия. В состав последней входили интеллектуалы: учителя, врачи, ученые, юристы. Йохан Хейзинга, назвав переходный период Осенью Средневековья, замечательно выразил романтику и стремление к прекрасному у людей XV века.
В живописи, скульптуре, литературе религиозная тематика начинает уступать место мирским темам, отражать повседневные заботы общества. Развитию этой тенденции будет способствовать предбуржуазия, стремившаяся посредством интерьеров домов, вложениям в предметы искусства, собирания библиотек подчеркнуть значимость и богатство. Не отставала и знать: в комнатах и будуарах королев, принцесс появляются скульптуры свободных искусств, символы философии и науки; коридоры замков украшаются картинами, на столиках можно увидеть книги по художественной литературе, соседствующие в Библией и Евангелием. К слову, богословская литература тоже отражает растущий уровень декоративных ремесел и моды на разные цвета.
Цвет в Средние века…До недавнего времени данный символ практически игнорировался историками и антропологами. Мишель Пастуро обратил внимание на роль цвета в культуре и ментальности европейской цивилизации, издав ряд трудов по истории цвета. Отношение к цвету, как и многим объектам исторической антропологии, менялось на протяжении веков. Средние века – это господство черного, коричневого и белого цветов, символов Церкви и монашества. Яркие цвета осуждались; в них виделся адов огонь и вызов морали. Так, одежду желтого и оранжевого цвета носили маргиналы общества – шуты, психически больные, фокусники и т.д. Ментальный отголосок восприятия желтого цвета дошел до наших дней: психиатрические больницы называют «желтым» домом. В чем причина негативного восприятия желтого и оранжевого ? Вероятно, в этих символах языческих религий (желтый – священный цвет бога солнца Ра, оранжевые одеяния носили жрецы Индии) Церковь видела угрозу основам христианской веры, стимул возврата к прежним верованиям.
Другое дело – черный и коричневый цвета. Черный цвет , первоначально считавшийся цветом дьявола, становится признаком смирения и аскетизма. Доминиканские монахи в черном, францисканцы – в коричневом, госпитальеры – в белом…Сюда отнесем серый цвет, приглушающий буйство жизни и веселье, неподобающее христианину.
Нейтральным цветом был синий, активно использовавшийся в церковном искусстве (витражи, росписи); одежду такого цвета носило дворянство, купцы и рыцари. Зеленый цвет стал жертвой столкновения европейской и мусульманской цивилизаций – он присутствует на знамени турок; это любимый цвет Мухаммеда. Иными словами, зеленый – цвет врагов христианской веры. Пройдет немало веков, прежде чем зеленый выйдет из опалы и войдет в моду буржуазного общества XIX века. Сейчас это цвет природы, надежды и медицины.
Старость одевалась согласно церковным предписаниям, предпочитая темные и тусклые цвета – черный, коричневый, серый, иногда белый и синий. Нередко с белым и черным цветом сочетался красный цвет. Он неоднозначен: цвет крови Христовой и цвет дьявола. Какое-то время два взгляда на красный цвет соревновались, но преобладала позиция клириков, «закрепивших» за дьяволом оранжевый цвет. Примерно с X-XI веков красный цвет становится символов крови Христа, пролитой во искупление грехов народа. Живописцы отразили эту ментальную позицию: на картинах Беллини, Джотто, Уччело, Буонинсинься и других средневековых европейских художников старцы одеты в черно-красную или бело-красную одежды. Красный цвет нередко сочетался с синим цветом (например, на картинах Богоматери и апостолов).
Примечательно, что цвет на рубеже Средневековья и Возрождения стал камнем преткновения Церкви и ее реформаторов – Мартина Лютера, Жака Кальвина, Ульриха Цвингли. Красный цвет мантии римского папы раздражает сторонников обновления Церкви, объявившего его символом блуда, разврата и богатства. Лютер восклицал: римский папа в красных одеждах подобен вавилонской блуднице!
Так активное вмешательство клириков в мирскую жизнь вызвало обратную реакцию: из обвинителей они превратились в обвиняемых; традиции и образ жизни церковной элиты подверглись осуждению.
Эта ментальная революция, выразившаяся в Реформации и религиозных войнах, изменило отношение к старости. Развитие медицины и возрождение интереса к телесным практикам, как хорошо показал Жак Ле Гофф в Истории тела, снимало покров святости и почтения к старости. Отныне восприятие старых людей раздвоится на религиозное и светское.
Романтическая старость
(XVI-XIX века)
Научные открытия в эпоху Возрождения, путешествия, развитие книжной культуры, географические новации затронули все стороны жизни европейского общества, от быта до политики и экономики. Решающую роль сыграли книги, повысившие интерес к точным наукам и географии.
Но только ли книги ? Голод и эпидемии, войны, опустошившие Европу, заставили светскую власть искать новые источники финансирования экономики. Изучение географических карт греков и мусульман, привезенных с Востока еще в XIII-XIV века, подсказало выход: освоение новых территорий, поиск природных богатств. Экспедиции Кортеса и Писсарро оказались успешными; по их следам отправились десятки предприимчивых испанцев и португальцев, позже – французов и англичан. Здесь мы не касаемся моральной стороны проблемы взаимодействия Европы и Нового света…она достаточно хорошо изучена.
Посмотрим на Возрождение с позиции инноваций, модернизации общества. Научные достижения Востока (алгебра, медицина, астрономия и пр.), изложенные в сочинениях арабских ученых, критически осмыслены Коперником, Бруно, Галилеем и многими другими мыслителями Нового времени. Появление новых теорий и взглядов на устройство мира вытесняет религиозные догмы, подтачивает существующие традиции. Меняется восприятие времени, богатства, пространства, антропологических практик…Мирское затмевает религиозное, мистицизм уступает место науке и искусствам. Не будем обольщаться – научные изобретения и искусства остаются уделом элиты и тонкой прослойки интеллектуалов. Более того, астрономы, математики и философы XVI-XVII веков пытались совместить научное и мистическое. Яркий пример – астрология, неотделяемая в то время от астрономии и физики. Николай Коперник, обосновавший гипотезу о движении небесных тел, верил, что Землю окружает хрустальный купол. Это лишь один из многочисленных примеров парадоксального мышления ученых Возрождения. На других этажах общества – в буржуазии и крестьянстве – господствовали средневековые представления о Земле и природе.
Тем не менее, наука и искусство медленно размывали твердыню религиозной ментальности европейского общества. Новое противодействует старому, мешающему развитию человека. Книги, превратившиеся из союзников Церкви в ее врагов, несли знания и открытия в общество. Они проникают в низшие социальные классы, в рабочую и крестьянскую среду. Это семена неверия и сомнения в непогрешимости Церкви, давшие богатый урожай в век Просвещения.
Старые люди как бы отодвигаются на обочину общества Возрождения; их по-прежнему почитают и уважают, но уже без восхищения как носителями традиций и мудрости. Обществу нужны новые люди: ученые, художники, философы, юристы, учителя.
Ментальный удар по старости наносит медицина: открытия в области кровообращения Мигеля Сервета, труды Андрея Везалиса, Уильяма Клоуза и Фракасторо по анатомии и хирургии лишают тела таинственности и святости.
Уважение к традициям сохраняются в среде философов и общественных деятелей Просвещения. Теории Вольтера, Руссо, Монтескье, Дидро, Гельвеция отражают, в определенной степени, взгляды гуманистов Пико делла Мирандола, Лоренцо Валла, Манетти, Фичино, Бэкон, Сервантес и многие другие. Живопись и литература описываемой эпохи воспевала любовь и красоту. Это время расцвета романтизма, повышенного интереса к моде и роскоши. В искусстве религиозные мотивы переплетаются с языческими; знать и буржуазия формирует коллекции картин и скульптур античных героев и богов. Романтизация повседневности не отменяет религиозность: Рембрандт, Хальс, Шампень, Йорданс пишут стариков, осененных мудростью и верой.
В XVIII веке религиозная тематика сменится бытовой, героической, отчасти сюрреалистической. Художники получают заказы от богатых буржуа и дворян, пополняя портретные галереи. В моде мифология, отраженная на полотнах Пуссена и других французских живописцев. Нидерландская и немецкая школы живописи продолжают писать бытовые сцены и повседневность, английская живопись акцентируется на пейзажах и природе. Во Франции Уильям Тернер экспериментирует с цветовой палитрой и световоздушной массой, что породит новое течение – импрессионизм.
Десакрализация политики и искусства приведет к изменениям в понимании возрастов человека. В живописи и литературе старость драматизируется, ей часто сопутствует бедность и нищета. Эпоха революций в бурном XIX веке заставляет обратиться к проблемам низших социальных классов, заявивших о желании обладать правами и свободами. Романы Золя, Диккенса, Гарди ярко и эмоционально демонстрируют бедность и старость, отчаяние людей, в силу обстоятельств стареющих раньше времени. Что же, время становления капитализма с его погоней за сверхприбылью и равнодушием к социальной сфере проходят все страны, решившие построить демократическое общество с рыночной экономикой.
Старость воспринимается как символ торможения развития, препятствие на пути прогресса. В новом обществе, стремившемся к инновациям, традиции только мешают. Острую борьбу старого и нового прекрасно показал Томас Гарди в романе «Мэр Кэстербриджа». Позже эту тему развили Джек Лондон и Теодор Драйзер. Ускоряющаяся динамика научно-промышленного прогресса, ломка старых социальных отношений и политические дискуссии о новом миропорядке отодвигали старость от бурлящего общества. Конечно, страх старости и смерти, которые связывались в сознании людей, не уходил. Его как бы драпировали медицинскими достижениями и романтизацией смерти. Популярность спиритизма и мистических практик внушали ложную надежду на избавление от смерти, облегчение старения.
Вследствие улучшения питания и повышения уровня жизни в Европе (только в XIX столетии избавившейся от голода и эпидемий) старость человека продлилась на пятнадцать-двадцать лет. Писатели-фантасты и футурологи делали оптимистичные прогнозы относительно медицины и долголетия. Казалось, скоро наука победит смерть и болезни…
В новое столетие европейское общество вступало обновленным, свободным от гнета религии, стремящимся освободиться от сословных и расовых предрассудков, с верой в развитие науки и искусства. Не будем обольщаться относительно кардинального изменения ментальности европейцев в этот период, поскольку в глубине сознания и мышления дремлют Зверь и общинные архетипы, инициирующиеся в экстремальных ситуациях (войны, эпидемии, межэтнические конфликты, экономические кризисы и др.). Фридрих Ницще прозорливо писал о культуре европейца: это яблочная кожура над раскаленным хаосом. Спустя три десятилетия Вторая Мировая война, геноцид наций, вспышки расовой нетерпимости в США подтвердили слова великого философа. И все же культура развивалась, росла толерантность европейцев и тех народов, кто заимствовал либеральные ценности.
Две Мировые войны и масштабные экономические кризисы, изменившие Европу, привели к пересмотру общественных норм и парадигм, выразившихся в социокультурном движении молодежи 1960/70-х годов (неформальные молодежные течения, влияние музыки, литературы и живописи на самосознание и ментальные установки европейского общества второй половины прошлого века).
Технические и технологические изменения XX века ускорили трансформацию искусства и культурной среды, начинавшей воспринимать человека, его возрасты, антропологические практики иначе, чем в буржуазном веке или в эпоху Просвещения…В новом обществе пожилые и старые люди уважаемы, их любят и оберегают, но не как хранителей мудрости и знаний, а, скорее, как антиквариат…Старость ощущается в контексте исторической памяти. Здесь мы подходим к отрицанию старости инновационным классом общества…
Старость игнорируемая ?
Говоря о восприятии и ментальной эволюции человека и общества, следует крайне осторожно делать выводы и давать оценки сдвигам в сознании и мышлении. В свое время взгляды историков-анналистов Э. Ле Руа Ладюри и Филиппа Арьеса подвергли жесткой критике за их выводы антропологических практиках Средневековья и Нового времени. Памятуя об этом, я поставил знак вопроса в подзаголовке. Это приглашение к дискуссии о проблеме восприятия старости в наши дни не только историкам, но и антропологам, психологам, экономистам.
Ментальность – клубок противоречий и парадоксов, социально-экономических, экономических, политических представлений человека о себе и своем месте в обществе. Поэтому любое суждение будет, в некоторой степени, односторонним и даже ангажированным.
Старость, как и характеристика других возрастов, несет отпечаток эволюции развития социума, культуры, религии, политики. Европа, являясь лидером культурных и экономико-политических новаций, дает богатый материал для ученого-гуманитария, в исследовании антропологических практик.
Выше я говорил о динамике промышленных изменений и революциях в Европе, изменившей структуру и мировоззрение людей. Двадцатый век подарил нам потрясающие открытия в области генетики, радиологии, хирургии, кардиологии, неврологии, психиатрии. Применение анестезии и обезболивающих лекарств сделала переход от старости к смерти сравнительно легким. Врачи стараются избавить людей от вида умирающих и тяжелобольных людей. В обществе идет дискуссия об эвтаназии и этических проблемах медицины.
Страх смерти, столько пестуемый церковью в Средневековье, как и образ святой старости, романтизируемой в эпоху Просвещения, уходит на задворки сознания и памяти. Нашу эру можно назвать временем бегства от старости, попытках забыть о собственной старости. Это прекрасно иллюстрирует мода, призывающая пожилых и старых людей не бояться носить яркие, даже эпатажные одежды.
С чем связаны такие ментальные сдвиги в массовом сознании ? Вряд ли только в техническом прогрессе и развитии медицины. На ментальную эволюцию влияют социокультурные и генетические факторы, парадигма мировоззрения человека. В развитых обществах, с разрушением религиозных представлений, снятии запретов и ограничений в самопознании, старость и смерть десакрализованы. Антрополог Маргарет Мид считала, что «…в европейской цивилизации формируется новая, префигуративная форма культуры, при которой новое поколение не переживает опыт прошлых поколений, а старшее поколение не увидит повторения своего опыта. Ребенок и юноша диктует повестку развития общества… Этот разрыв между поколениями совершенно нов и ведет к тому, что жизненный опыт молодого человека сокращается на поколение, а воспроизведение его в отношении к своему ребенку или к своим родителям исчезает…».
Наверное, слишком смело говорить о том, что дети определяют тренд эволюции общества. Тем не менее, поразительно быстрые инновационные шаги человечества заново ставят старые философские и культурные вопросы: куда движется общество ? Какие формы примет культура ? Исчезнут ли музыка, литература, архитектура ?
Какой он – человек будущего ? Свободный от всех предрассудков, в том числе нравственных норм и этики, или сохранивший культурные традиции ?
Технологический и ментальный разрыв между двумя цивилизациями – европейской и восточной – все острее и острее. Религиозные традиции и ограничения Востока против свободы личности и инноваций Запада…Старость против молодости и юности.
В одном автор точно уверен: гуманизм, посеянный еще греческими и римскими философами, сохраненный арабскими учеными, возрожденный итальянскими мыслителями, в союзе с НТП и культурными изменениями, сформирует новую Европу, сумевшую посредством медицины и терпимости сделать старость золотой. Остальной мир может присоединиться к новой культуре, или разрушить ее. Старость общества будет предвестником рождения нового социума или цивилизации, унаследовавшей культурные и иные ценности прошлого.
Литература
1. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. – М., Прогресс, 1992.
2. Гофф Жак Ле. Цивилизация средневековой Европы. – М., Русская перспектива, 2014.
3. Пастуро М. Символическая история европейского Средневековья. – М., Александрия, 2017.
4. Холл Мари Боас. Наука Ренессанса. – М., Центрполиграф, 2014.