VIII
15 июля 2011 года. Берегиня.
Если бы мусульмане знали, что христиане, и в особенности византийцы, не имеют ни наук, ни литературы, ни глубоких познаний, но всего лишь мастера в ремеслах, то они бы никогда не удостоили их звания цивилизованных людей и вычеркнули их имя из книги философов и ученых.
Абу Усман Амр ибн Бахр Аль-Джахиз
И был месяц шабан. И была ночь с четырнадцатого на пятнадцатое, ночь со дня сонглу, или ас-ара куну, или, точнее, со дня ас-сабт на день аль-ахад. И была ночь Бараат. Была ночь непричастности, ночь освобождения от огня, и стояло полнолуние. Опасна такая ночь. Опасна для неверных.
«Ночь Бараат Всевышний выделил затем, что это ночь приговора и предопределения, ночь гнева и довольства, ночь принятия и отвержения, ночь достижения и сохранения добрых деяний, ночь счастья и несчастья, ночь милости и добра. Одни в эту ночь станут счастливы, а другие лишатся милости, один получит воздаяние, а другого подвергнут унижению, одного возвеличат, другого лишат величия, один получит награду, другой же не получит ничего…»...
Алпамыс Шараф, бывший отец Прокл, а некогда Иван Степанович Блинов, замолк. Кому он проповедовал сейчас в почти пустом помещении? Евнуху Барфи с его вечно остекленевшим взглядом? Имам со своими ближними, с двадцатилетним Эшонкулом и еще с более юными Андалебом, Имомали и Рузи, как чаще всего бывало в субботу, не делал вообще ничего, или молился у себя в просторных дальних покоях. Спать в ночь Бараат никто не решится. Тем более в канун решительной битвы за утверждение халифата. Около девяти окончился вечерний намаз аль-магриб, без чего-то одиннадцать окончится ночной намаз иша. Потом начнется общее бдение. Собрания в такую ночь не рекомендованы, положено молиться в одиночестве, но в канун величайшего сражения действовали, пожалуй, иные правила. Пока что было время обо всем подумать.
В целом человеком он был восприимчивым и обладал хорошей памятью. Единожды перейдя в ислам, он отдался ему со всей страстью неофита. В нем кипела масса прописных истин шариата и того, что восходило к более чем сомнительным хадисам, но, хуже того, – к оговоркам его вероучителя, во имя такийя вынужденного на людях прикидываться православным. Способности отделить зерна от плевел он был начисто лишен, получалась изрядная каша.
Алпамыс рад был бы сейчас находиться с остальными, но, будучи старше шейха больше чем вдвое, понимал, когда надо предлагать свое общество, когда лучше воздержаться. Окончательно принятое решение было уже оглашено, шейх считал отныне первоочередным врагом не позорно бежавшего императора Павла, а императора страны аль-Рум Константина, готового захватить новый Эйс-тин-полин, новый Истанбул, временно именуемый Москвой. Всего лишь надо обождать, чтобы те, кто придет из стран зинджей и Нового аль-Андалуса истребили неправо благословенный народ Бану Исраиль, не приемлющий умму, чтобы правоверным рук не марать: среди того народа свет ислама не открывается почти никому. Ведь говорят же суфии, что ничто слишком агрессивное долго не живет, а кто агрессивней нынче, нежели Бану аль-Асфар, или же Византия, засыпающая харамным белым порошком горла, носы, уши и глаза нынешних и будущих правоверных? Неужели не ясно, что тот, кто впереди, никогда не бывает позади, однако же и пребывающему позади тоже впереди не бывать?
Да и чего было ждать от державы по имени Кюстантинийя, если не имела она ни искусств, ни наук, и не были ее сынами ни Аристотель, ни Архимед, ни Гиппократ? В чем был ее ум, кроме греческого огня, крепостных стен и златокузни?
Ар-Русия все же в целом всегда была куда более разумной страной. Должны ведь понимать христиане, что благородный мусульманский правитель не притесняет христианских подданных, напротив, защищает их, требуя за то лишь незначительную дань, джизью, в ожидании, что свет истины пророка, мир ему и благословение, озарит заблудшую душу каждого высшим благословением ислама. Что касается политического устройства, то, навсегда верный единожды принесенной клятве, халиф всюду и во всем довольствуется весьма умеренной данью. Мусульманский владыка по природе своей гораздо мягче, чем любой император, который вечно высасывает кровь из народов, не обращая внимания на их веру.
То, что просто, никогда не бывает сложно! В законах шариата без необходимости не меняется ничто. Христиане сохраняют жизнь и имущество, храмы их неприкосновенны, они пользуются свободой исповедания своей веры и не препятствуют желающим из своей среды переходить в мусульманство. Как подданные халифа они должны платить наложенную на них более чем умеренную подать. В сущности, это весьма важные привилегии, гарантирующие жизнь и свободу каждого. Чего еще желать?
И уж совсем нельзя сравнивать страну Бану аль-Асфар со страной ар-Русия. Первая только и делала тысячу лет, что теряла провинцию за провинцией, уступая где франкам, где язычникам, где правоверным, притом многие из провинций без боя сдались воинам пророка, мир ему и благословение, ибо видели, как слабеет Кюстантинийя, как отыгрывается на своих, не в силах победить чужих.
Однако, когда Кюстантинийя наконец-то обрела свет ислама, случилось непредвиденное: разбросанные по Анатолии греки-урумы получили возможность благоразумно поменять либо вероисповедание своё, либо язык общения. Они же. неблагодарно не приняв дары султана, стали принимать не веру, но лишь османский язык, на что султан не рассчитывал. Видимо, это позднее и привело Оттоманскую Порту к неудачам: под слабеющей властью султана осталось слишком много темных и неблагоумиротворенных умов и целых народов.
Зато страна ар-Русия преспокойно взяла от румов их веру, но в спасении страны Бану аль-Асфар подчеркнуто никакого участия не приняла, напротив, отдала ее правоверным туркам и арабам. Замкнувшись в новом, третьем и последнем Руме, стала она собирать близлежащие земли, не особенно обращая внимание на вероисповедание новых подданных, умеренно борясь лишь с язычниками, молящимся идолам. Как и любая великая империя, она лишь приумножала свои территории, народ же приумножал себя сам, притом, в силу невероятных размеров державы, в ней вполне могли до времени ужиться и двадцать религий. К тому же ар-Русия, дабы отстоять себя перед шайтанским умыслом и латинским натиском, со времен Искандера аль-Петрогради обернулась лицом к Востоку, к ханствам, и дала понять, что земли ее будут собраны во имя торжества пророка, мир ему и благословение. В греческую веру русские, видимо, вообще пошли из осторожности: им грозили захватчики Бану Исраиль из Хазарии, а прийти им на помощь в триста семьдесят восьмом году от Хиджры в беззащитный Хохлобад, ныне временно известный как Кыйив, было вовсе некому. Но не таков был новый Эйс-тин-Полин, ныне временно известный как Масква. Богословы и историки давно и точно установили, что при основании города имам Эльхареф, прозванный Длинная Рука, первым делом воздвиг мечеть. Безумный царь Иван в момент просветления поставил русским царем истинного мусульманина по имени Саин Булат, хотя потом низложил его и унизился до многобожия. Незадолго до смерти царевна Суфия, заточенная в монастырь, тоже приняла ислам, надела хиджаб и паранджу. Принять ислам готовился и император Павел Первый, но не успел, ибо поспешно был убит коварными заговорщиками Бану Исраиль.
Как ни жаль, но исторического значения появления на картах Третьего Рума даже покорившая второй Рум Оттоманская Порта не поняла, упустила инициативу, не удержала ни Балканы, ни Сирию, потеряла Эль-Кудс, хорошо еще, что Истанбул не утратила, а дело к тому шло: франки очень на него целились, но обошлось как-то.
На протяжении столетий остатки некогда великого эллинского народа, мечась из одной веры в другую, разрастаясь до больших государств и сжимаясь до одной всеми забытой крепости на острове Корфу, никак не унимались. Отгрызали, отъедали у благородных, умеренных и веротерпимых правоверных по кусочку то для себя, то для латинян, то для Бану Исраиль, то вовсе для безбожников. Нынче же обнаглели до последнего, покусились на самое дорогое для мусульманина, на сердце халифата ар-Русия. Даже здесь, на задворках далекого московского рынка, был слышен мерзостный дух харама, вещества, коим начиняли они свои кровавые апельсины – презренного кокаина из великих, но оскверненных городов аль-Мадина и Каср-Ианни.
...Коллективные молитвы в ночь Бараат, нежелательны, конечно, но это решать должен шейх. Сегодня он троекратно будет читать суру «Ясин», а кто читает ее, тот подобен тому, кто прочел Коран десять раз.
Какая жалость, – думал бывший отец Прокл, – что по-арабски я ни в зуб ногой, так и ползаю по переводу Саблина и слушаю каждый день попреки, что это и не Коран вовсе, ибо истинный – только на арабском. А ведь в эту ночь прощаются все людские грехи, кроме самых больших, вроде распития особо крепких алкогольных напитков и колдовства, тех самых, которыми только и защищал свою державу позорно бежавший император Павел. Харам-кокаин, иди войной на харам-водку, растворите друг друга и утеките в ад, в джаханнам – место, вам назначенное.
Ночь Бараат! Каждый год в эту ночь происходит сотрясание дерева жизни, на листьях которого написаны имена всех живущих. Людям, чьи имена записаны на опавших листьях, предстоит умереть в течение года. В эту ночь аллах опускается на нижайшее из небес, чтобы отпустить раскаявшимся грехи и принять решение о судьбе каждого человека с учетом его благочестия и просьб, высказанных в молитвах. Людей с дурными делами он отлучает от Рая, а людей с добрыми делами – от Ада. В ночь Бараат определяется бытие людей на год вперед. Для шейха и для ближних его, возможно, и нет ни в году, ни во всей жизни, более важной ночи, нежели эта: именно на ближайший год открыл шейху видением ангел Джибриль тайну: именно в ближайший год сменится в земле ар-Русия власть и восторжествуют истина и закон пророка, мир ему и благословение.
Осталось немногое: сбросить византийцев со стен их презренной твердыни заблуждений в бездну бесповоротной безвидности, поднять над Кремлем зеленое знамя, и под азан муэдзина дать русам свободу произнести шахаду, открывающую единственный путь к величию, ибо воистину молитва лучше сна.
О, ночь Бараат, Ляйлятуль-Бараат! Все рассказано о тебе между строк ненаписанной книги, книги уходящего дня ас-Сабт, посвященного планете Зухал, скорописью солнечного ветра вдоль бороздки щели Кассини, наискосок до щели Коломбо и росчерком пера до самого Черного Солнца, иначе именуемого ромеями планетой седьмого неба, Сатурна, где Пророк, мир ему и благословение, повстречал Ибрахима, обитающего там после смерти.
О, ночь Бараат, в этом великом году завершишься ты приходом дня аль-Ахад, посвященного планете Солнцу, а наутро, когда в восемь утра звезда Бет-эль-Джейзе встанет незримо сиять в небесах возле Солнца, настанет запрет поста. Ибо благословенный сподвижник Абу Хурайра, да будет Аллах доволен им, передал, что пророк Мухаммад, мир ему и благословение, сказал: «Не поститесь после того, как прошла первая половина месяца Шабан». Хотя в другом месте вроде бы после ночи Бараат поститься как раз обязательно. И есть третья версия, наиболее общепринятая: пророк, мир ему и благословение, считал этот пост добровольным, рекомендуемым, мустахабб, ибо сам постился, а другим приказал не поститься после 15-го шабан а из-за опасения, что они потеряют силу и бодрость перед началом Рамадана и не смогут с воодушевлением встретить месяц Рамадан.
В конце концов это дело имама. Аллах знает больше. Возможно, во имя такийя надо все как раз сделать наоборот. Бывший отец Прокл восхищенно прошептал:
– Ныне, накануне священного месяца Рамадан, зимние звезды созвездия аль-Джаббар, восходящие летом в небо, провозвестят зимнее торжество новых звезд над страной ар-Русия! Нет Бога кроме Аллаха...
От полноты чувств он простерся ниц и отбил три поклона в сторону Мекки, может быть, и не очень ошибаясь в направлении. В Москве это почти точно на юг, если кто не знает.
Алпамыс жаждал совершенства веры. Он знал, что в исламе есть четыре степени веры. Есть вера неустойчивая, смешанная с сомнениями, такая вера, не принимается аллахом. И есть еще вера в силу дани традиции, когда человек принимает ислам потому, что его родители были мусульманами, – такая вера принимается аллахом, но мечтать ли о ней было Алпамысу? И есть вера, берущая начало в твёрдой уверенности человека в шахаду. И еще есть вера друзей аллаха, познавших его. Бывший отец Прокл молил ниспослать ему ну хоть какую-нибудь из этих двух последних, любую, ему нравились обе.
В последней трети ночи, но прежде более ценного, чем жизнь, намаза фаджр, в дальних покоях откроются четыре двери, и четыре воина Аллаха, – Эшонкул, Андалеб, Имомали, Рухи, – радостно и добровольно войдут каждый в одну из них, и встретят там часть награды за грядущий подвиг во имя торжества халифата: райское блаженство, ласки дев, прекрасных рабынь Сахаи, Шебэки, Лудли, Сэхэли, специально купленных для них из числа пленниц хана Икарии. Еще не так давно носили они имена Валентины, Екатерины, Маргариты и Раисы, но добровольно, по приказу имама пройдя священные обряды гименопластики и принятия ислама, стали достойны ласкать юных шахидов, идущих на смерть, предваряя свидание юношей с семьюдесятью двумя девственницами среди белых ягод виноградных лоз и алых апельсинов. И продлится вся их сига, добровольный временный брак, весь двухнедельный праздник, до самого наступления Рамадана, до первого августа, по истечении же Рамадана назначен для них день великого подвига, день первого шавваля, день тридцать первого августа, когда наступит праздник Ид аль-Фитр, Ураза-Байрам. Но в тот день все юноши уже войдут в обитель праведных воинов Аллаха.
Алпамыса трясло. Будто не сам он ездил в Икариополь покупать пленниц у хана, будущих временных жен, наложниц для юношей, не сам их выбирал из десятков других, разве что экзамен по специальности не проводил, хотя шейх и не имел бы ничего против. Будто не сам возил их в Дербент восстанавливать их девственность у лучшего хирурга, будто не присутствовал при том, как ученый мулла следил, чтобы каждая хотя бы с минимальными искажениями произнесла формулу шахады и стала воистину правоверной, получив высокую честь стать наложницей для мусульманина? Что прекрасней, чем покорность исламу, если само слово «ислам» означает «покорность»?
Песочные часы звякнули и перевернулись, – нигде, кроме как в доме Файзуллоха Рохбара, не сохранились эти безделки работы мастеров исчезнувшей страны Укбар. Пользы от них никакой, но все же приятно услышать звон из такой глубины веков, когда мусульмане, может быть, даже не приручили еще верблюда и коня, не вырастили финиковую пальму, не вспахали Антарктиду, не изобрели философию, колесо, бумеранг, музыку и кукурузу, не создали трамвай, не запустили искусственный спутник. До ночного намаза оставалось совсем мало, Алпамыс начал ревностно к нему готовиться, для чего положено очистить тело и дух. Первое сделать было несложно, но второе, достижение умиротворения, достигалось лишь с большим трудом, ибо нельзя было даже в наушники услышать азан, нельзя было душой ответить муэдзину. Но имам запретил, спалиться можно и не на такой мелочи, а ему пока что любой ценой требовалось соблюсти такийя, ложь во имя ислама.
Как истинный неофит, Алпамыс следил за тем, чтобы войти в туалет левой ногой, а выйти правой, хорошо помня слова пророка, мир ему и благословение – «Чистота – это половина веры». к тому же помнил сказанное в сунне: «В раю не будет естественных испражнений — всё будет выходить из людей посредством особого пота, подобного мускусу, с поверхности кожи». – но ведь до того еще ждать и ждать!.. Он, как и полагалось, трижды прополоскал рот и нос, без чего прекрасно обходился, пока был православным. Ноги он вымыть не мог, негде было, а с бородой оказалось вовсе плохо: вплоть до восстановления законной власти в Кремле шейх отращивать таковую запретил, не надо светиться, бородачей в Москве немного, будет еще время соблюсти все на свете. Хотя если б Алпамыс нашел еще что-нибудь, что можно добровольно соблюсти – он бы точно соблюл.
Слово «ночь» в арабском языке, как и в русском, женского рода, и сегодня должна была быть женская ночь, однако в языке Бану Исраиль, не приемлющем умму, именуемом иврит, это слово мужского рода. Великая ночь сегодня была двупола, однако родным языком имама и его ближних был фарси, в котором нет ни женского, ни мужского рода, и поэтому великая ночь Бараат нынче, в ожидании своей последней трети, была бесполой. Лишь в последнюю треть будет разрешено разделиться ей на инь и ян, чтобы вновь... ой, подумал Алпамыс, становясь на намаз, что-то меня нынче заносит, надо в руках себя держать.
Закончив последний ракаат правым и левым салям-алейкумами, – с чудовищным произношением, но что делать, – Алпамыс свернул коврик и удалился к дальней стене, устроившись на диване насколько возможно дальше от евнуха, который, хоть и совершил свой намаз, но сделал это так нехотя и пренебрежительно, что только и оставалось постараться представить, будто в комнате больше нет никого.
По лестнице из торгового зала спустился новый персонаж – двухметровый богатырь Пахлавон, выдуманную фамилию которого Алпамыс все никак не мог запомнить. Этот человек совмещал в себе две обязанности и являл собою два достоинства – он был владельцем овощного магазина и начальником охраны имама Файзуллоха. Похоже, он тоже совершил намаз у себя в служебном чулане, также, возможно, совершил гусл, большое омовение, ибо находился до того в большой нечистоте, трахнувши продавщицу в том же чулане вместо намаза, кстати, потом никакого омовения не совершив, будто намаз вуду после и вовсе не касается, хотя чего от него ждать, если он не совершил омовения.
Плюхнувшись на диван между Алпамысом и евнухом, богатырь поерзал и достал из кармашка половину сигары. Говорить на фарси имам запретил и ему, хотя наверху, в торговом зале, при обсчете клиентов это ему дозволялось, но там был саларьевский рынок, а здесь, внизу, начинался халифат ар-Русия. Под километровыми эллингами рынка много чьи магазинчики процветали, не только мусульманские, но что было делать – строили их еще в восьмидесятые, с намерением разместить здесь императорский прогулочный парк дирижаблей. Эллинги построили, но после первых атак и взрывов, устроенных икарийскими сепаратистами, а чаще террористками-смертницами, пользоваться летающими кораблями, способными погибнуть из-за одного вшивого стингера, стало нельзя. Лет пятнадцать ряд эллингов ветшал и намеревался рухнуть, но оборотистый цыганский миллиардер-лошадник Полуэкт Мурашкин предложил градоначальнику миллиард целковых, то есть пятьсот миллионов зеленых, на превращение бывшего аэродрома в куда более нужный людям вещевой, зеленной и всякий иной рынок. Пока градоначалие сомневалось, вторая икарийская война стараниями благоразумного Сулеймана окончилась, в итоге градоначальник утратил доверие, – Полуэкт же таковое, напротив, обрел, и вовсю занялся бизнесом: добился даже разрешения торговать лошадьми. Кроме того, цыган добился уж совсем невозможного – получил разрешение держать при рынке свой личный цыганский суд. И это не был суд шариата: цыган не был мусульманином. Он платил налоги, чего от нормального цыгана нигде в мире не ждут, и притом ничего не требовал от государства. Имаму цыган не нравился, как и любой цыган, но под его крышей было безопасней, чем где бы то ни было в ар-Русии.
– Нет цыгана, который не просит, и нет цыгана, который не даст, – неизменно повторял миллиардер, сбрасывая в кассу стопки золотых. Как и большинство богатых людей нового тысячелетия, в другие деньги он не верил, отчего и процветала чеканка золотых монет как в России, так и в Южной Африке. Фразу не без основания можно было понять так, что если ты, цыган, просишь, то я поищу, нет ли такого цыгана, который даст. Хотя, конечно, ничего такого он мог и не иметь в виду, но ни имам, ни его подставные владельцы магазинчиков ничего просить у миллиардера не имели оснований, не так уж и мало давали родные опиумный мак и конопля, сырье для производства великого множества нужных людям вещей.
Имаму казалась позорной цыганская традиция, когда Полуэкт ворочал миллиардами, а два старших брата богача в охотку работали на задворках рынка не кем-нибудь, а конюхами при его же лошадях. Хотя красиво жить не запретишь, но имам полагал, что, взявши власть, он всю эту публику хотя бы выселит за сто первую версту.
Пахлавон с наслаждением затянулся.
– Отличная ночь, просто отличная... У меня сегодня весь рахат-лукум раскупили. Удивительно, то не берут неделями, то вот так. Не сезон ведь, свежий фрукт сейчас кушать надо, дыни продаем, персики...
Барфи невольно дернулся, но никто этого не заметил.
– Не сомневаюсь, это добрый знак. Султаны Порты всегда любили рахат-лукум. Русские покупают водку. Благоразумные люди покупают рахат-лукум.
Файзуллох, переодевшийся в простую таджикскую куртку, шаровары-иштон и не достающий до щиколоток бархатный чапан (шариат запрещает более длинные, вспомнил Алпамыс), с тюбетейкой на голове, короче, по-домашнему, вошел в комнату. На его особое положение намекал только шитый золотом пояс. Алпамыс не сомневался. что имам совершил намаз: мусульманин он был не чета охраннику, пропускал, лишь если прикидывался православным в нечастых путешествиях по городу.
Имама, увы, выдавали жесты. Сейчас он сделал движение. собираясь огладить бороду, ухватился за бритый подбородок, и сразу перешел к делу.
– Надо провести совет. Потом аят. Пройдем, словом.
Может, и нехорошо заниматься в ночь Бараат даже важными делами, но на то они и важные, что их нельзя отменить. Все трое, даже евнух, вместе с имамом направились во внутренние покои. Из мебели там были только ковры и подушки.
Идти пришлось минут пять. Внутренний «дворец» имама располагался в глубине давно ликвидированного и рекультивированного полигона, иначе говоря исполинской подмосковной свалки. Сколько здесь комнат – Алпамыс не представлял. Наверное, много десятков.
Комнатой помещение, куда они вошли, назвать было трудно – скорей это была имитация юрты с шестью решетками-ханами, площадью заметно больше цирковой арены. Отличие от юрты было в том, что здесь не стояло ни одной подпорки. Еще бы им стоять под бетонным потолком. Имам прошел на свое место, все расселись согласно протоколу, повисло молчание.
Видимо, предстоял серьезный разговор: даже рукав наргиле имам к себе тянуть не стал.
По его знаку заговорил Алексей Поротов рыжий мужчина средних лет, сидевший по левую руку от имама, как и все, «по-турецки».
– Информация по наблюдению за так называемым опорным пунктом фирмы на сегодня. Итак, в основном проходка туннеля от бывшего «дома Берии», ныне головного офиса фирмы «Ласкарис», в целом завершена. Он начинается под бывшими кудринскими катакомбами невдалеке от планетария, и ведет к центру города приблизительно параллельно улицам Никитской и Знаменской, проходит под всем Александровским садом, местами, видимо, имея выходы в русло реки Неглинки, и завершается непосредственно под Никольской башней Кремля. Возможно, планируется направленный взрыв, затем через образовавшийся вход войска Византии намерены выйти к Арсеналу и Сенату, закрепиться там и захватить казармы полка внутренней охраны, нейтрализовав возможное сопротивление. По нашим данным, атака будет предпринята силами трех последовательно вступающих в бой батальонов в составе не менее четырехсот морских пехотинцев каждый. В бой предполагается бросить испытанных бойцов двадцать восьмой Санторинской дивизии. В настоящий момент дивизия расквартирована в служебных помещениях Азовского, Батайского, Восточного рынков, а также рынка «Элеонора» в Ростове-на-Дону, кроме того – в подмосковном эллин-тауне города Лобня и ряде других мест. Полный список получить не удалось, но до половины мест дислокации установлено. Командует генерал Фань Мань Как.
– Ничего так, – отозвался имам, – тупое, однако, имечко. Хотя был бы тупица – грек его не послал бы. Или этот не вьетнамец?
– Не вьетнамец, он кохинхинский грек, – ответил Поротов, – Биографию не прорабатывали. Может иметь ценность только как заложник.
– Выясните, если сможете. Все равно начало только в шавваль.
«В сентябре», перевел про себя Алпамыс, хорошо, что не в рамадан и не в запретные для войны месяцы. Запретное время начнется еще через луну, когда шавваль окончится, когда Кремль уже полностью будет принадлежать войскам пророка, мир ему и благословение.
– Еще что важное?
– Есть и это, – Поротов перевернул листок, – Оплата ведущему информатору – за раджаб – две тысячи кувейтских динаров, то есть шесть тысяч шестьсот долларов Северо-Американских Соединенных Штатов, то есть восемьсот восемьдесят золотых царских империалов, или семьдесят шесть тысяч золотых крюгеррандов без стоимости конверсии...
– Ладно, это придется платить, нет выбора, купите ранды сами знаете где, всем спокойней, наверное, кленовый лист купить проще, но в России опасно все-таки.
Третьей страной, наводнявшей планету золотыми монетами, была Канада, но с ней у России были традиционно плохие отношения.
– Но есть и вспомогательные выплаты.
– Много?
– Нет, к тому же основной информатор сам принимает деньги и должен их раздать, нам лишние контакты опасны. Но там всего менее тысячи кувейтских динаров. Кроме того, за шабан... впрочем, эту выплату лучше отсрочить...
– Ладно, экономить потом будем, мы не русские императоры. С деньгами, надеюсь, все. Теперь – главное, так что переходите.
Поротов притащил из чулана основательных размеров рюкзак.
– Как легко понять, если позволить боевикам византийцев занять Кремль, им станет не нужна опорная база, их элитные подразделения быстро элиминируют царскую армию, столица перейдет под контроль сторонников Ласкариса. Поэтому наше дело – не допустить их вступления в Кремль вообще. Мы сами войдем в него вскоре, но иначе, сейчас об этом можно не заботиться. Мехбубзахир информирован.
«Могу подтвердить», – ехидно подумал кто-то из присутствующих.
– Домулло Диловар, – шейх использовал исламское имя Поротова и вежливое обращение, без чего мог бы и обойтись, – покажите все же, что у вас сконструировали.
Поротов выудил из рюкзака известный всему миру пояс-жилет шахида, по кругу обшитый стандартными шашками.
– Мне предложили обычный тротил и гвозди. Я отказался: для нас важно поразить не столько живую силу противника, сколько требуется элементарная мощь заряда, позволяющая обрушить туннель и коммуникации. Конечно, перебить сотню-другую греков будет тоже хорошо, но... короче говоря, я выбрал октогеновые шашки. Привычно и достаточно мощно, да и не так тяжело. Хотя четырех бойцов для операции, как я уже не раз говорил, недостаточно, и поясов мне готовы изготовить любое количество за самое короткое время, всего лишь двести динаров за пояс, но и при четырех бойцах значительную часть туннеля мы можем обрушить. Однако, должен предположить, все же надо запланировать второе обрушение в районе Искандер-баге, Александровского сада. За сутки-двое они ничего не восстановят, при этом пятого сентября казармы неизбежно окажутся в состоянии боевой готовности: день памяти жертв Красного Террора, это праздник как раз внутренних войск, парад на Ивановской площади, момент для любой атаки будет упущен. А долго ждать им нельзя, все должно быть закончено в шавваль.
– Это у нас шавваль, – по привычке поправил шейх, – у них это сентябрь пока, – но выходит, что для атаки у нас самих только несколько дней? За сколько дней они смогут восстановить подкоп?
– Муаллим Файзуллох, если все провести оперативно и по-умному, не думаю, что его вообще можно будет восстановить. Царский Сумской мотострелковый – все же девятьсот гусар. Москву они не защитят, но фактор внезапности грекам обломят, тем временем подойдет Донской казачий Каледина с пластунами, которые сами весь подкоп проползут и прикончат всех, кого найдут, а ведь есть еще и другие войска, никому этого не надо. Они рассчитывают занять Кремль, после этого смогут диктовать условия. Только, надеюсь, не смогут, – Поротов нежно погладил пояс шахида. – В конце концов, даже ржаной сухарь – это взрывчатка, если его макнуть в жидкий кислород. Мы платим бешеные динары за октоген, а это намного более надежно для объемного взрыва. При желании мы могли бы обвалить хоть весь подкоп, две тонны в тротиловом эквиваленте купить не проблема, но нести будет некому. Сколько навесишь на человека? Ну, тридцать килограммов, так уже опасно... Как ни жаль, «китайский разрушитель» в нужном количестве оказалось невозможно купить: его синтезирует здесь только царская лаборатория, а на контакт с ней опасно идти, да и находится она в Печорском море. Царских сторонников все же сбрасывать со счета нельзя, но дожидаться, что греки и они перебьют друг друга, рисковать не стоит. Чью сторону примут икарийские гвардейцы, лучше не выяснять, там на все один ответ – вакуумная бомба, оставят от Кремля одну яму.
Казначей-стратег разошелся. Он заранее, как было ему обещано, считал себя кастеляном Кремля и заботился о крепости.
– Ладно, – печально сказал шейх, – дополнительных добровольцев мы доставим уже в рамадан. Жаль, им небесных благ, как нашим ветеранам, – он кивнул на коридор, – мы уже не сможем предложить. Остается лишь уповать на милость Аллаха.
Звякнуло. Укбарские часы стояли и здесь, обозначая астрономическую полночь. Сейчас имам свернет заседание. Потом станет трижды читать аят. Потом – проводы шахидов к их мутъа, к временным женам, которых они до сих пор в глаза не видели: таков был приказ шейха, и Алпамыс честно его исполнил. Воины Аллаха должны восходить на небеса не только в чистоте, но и в предвкушении уже познанной на земле восхитительной участи.
Четверо юношей, один из них двадцати лет, прочие по пятнадцать-шестнадцать давно прокляли слишком длинный аят. Девицы, даром что опять, уже в который раз девицы, припоминали все, чему были обучены в гареме икарийского хана. Алпамыс слушал аят на арабском языке, не понимал ни слова, но истово молился. Поротов, хоть и числился номинальным мусульманином по имени Диловар, переводил в уме динары в пиастры и в копейки. Пахлавон перебирал в уме продавщиц, выбирая одну-две на завтра. Барфи медитировал, уставясь на блюдо с персиками, которых есть не собирался, да и не мог.
...Люди занимались своими человечьими делами, рассвет готовился то ли к утрене, то ли к намазу, а на конюшне цыганского миллиардера длиннохвостый, мохноногий, вороной жеребец фризской породы по кличке Япикс полудремал, слушая через уши сонного и бестолкового евнуха Барфи скучную беседу имама со своими сторонниками. Жеребец приходился троюродным племянником прославленной кобыле Капалли, по большим праздникам все еще запрягавшейся в золотую карету королевы Елизаветы II. Он и сам был немолод, по крайней мере не юн, ему шел двенадцатый год. Рожденного на конюшне во Фрисландии, его трехлетком купил цыган-миллиардер самому себе в подарок, по случаю того, что узнал из рейтинга журнала «Форбс», что он пополнил список российских миллиардеров, и ничего, что покуда его место сто восемнадцатое – конь, как у английской королевы, у него должен быть, а в первую сотню он подняться сумеет. Конечно, в рейтинге миллиардеров-цыган он и не надеялся обойти «румынскую шестерку», он всегда говорил, что румынский бизнес ненадежен, как любой криминальный: если ты «крестный папа», то кто-то неизменно хочет занять твое место. То ли дело торговля капустой! Редиской! Черешней! Красными апельсинами! Особенно апельсинами, но можно и сицилийской хурмой, от нее у детей зубы режутся быстрее и лучше, а вот уж чего в цыганской семье всегда хватает, так это детей. Внуков тоже. Да, и кто заподозрит цыгана в том, что он купил лошадь, коня, точнее, не для драйвинга, а всего лишь для радости общения.
Ну, и не только для общения. Конь-телепат был отличным другом цыгану, отчасти партнером по бизнесу. В пределах рынка и даже шире Япикс слышал любой разговор и вполне мог воспроизвести его хозяину, игравшему в свою игру, отлично вписавшуюся в реалии российской империи, умело направляя в правильный бизнес потоки средств всех, кто хотел захватить тут власть. То, что у него снял помещение под магазины шейх-террорист, было более чем удобно: имам находился в шаговой доступности и его можно было при необходимости почти мгновенно нейтрализовать, сдав весь исламский штаб прошедшим огонь воду наемникам поставщика апельсинов, да и не только им: на такой овощ покупатель всегда есть. Скорее всего так и будет, считал Полуэкт, любая армия, делающая ставку прежде всего на самопожертвование бойцов, слаба изначально, как это было и с японскими камикадзе, и с советскими матросовыми. Однако столь же просто было сдать шейху наемников, если мусульманин все-таки осилит византийца неким пока недоступным пониманию способом.
Более всего устроила бы Полуэкта ситуация, при которой позиции у всех оставались прежними, чтобы и царь, и апельсины, и рахат-лукум. Хотя, если уж заварится между претендентами драка, – тут цыган точно знал, на чьей он будет стороне.
Время перешло за полночь, высоко в небеса поднялись две звездных птицы – Лебедь и Орел.
Лебедь, напоминавший по форме огромный крест, ничего хорошего делу Файзуллоха точно не сулил; сияла в его хвосте великая звезда Денеб, Дхенеб-эд-дажа-жех, даром что это «хвост курицы», но как тут не вспомнить гадкого утенка.
За Лебедем спешил в небо и гордый Орел, очертаниями, правда, больше походил он на воздушного змея, клюв его сиял одной из величайших звезд Северного неба, и была это звезда Альтаир, Аль-наср-аль-таир, «летящий орел». Как не передрались в небе эти птицы за многие тысячи лет полета?
Но полет их и впрямь напоминал прелюдию к битве за курятник.
Благо лишь тому, над кем сияют иные созвездия, над кем реют иные птицы.