Эта история началась с цитаты, непреднамеренного убийства, перепуганного мальчика и трубящего ангела.
1
Марина Сергеевна не могла дождаться окончания дня. Головная боль не унималась с самого утра. Учительница уже выпила три таблетки цитрамона, побывала у медсестры, которая посоветовала ей выпить ещё цитрамона, и сходила к директору. Просьбу о раннем уходе домой Артем Петрович встретил взглядом: „Я тебе не за то деньги плачу, чтобы ты отпрашивалась с четвёртого урока”.
Преподаватель английского ещё не знала, что пройдёт полчаса, и головной боли – как и чего-либо ещё – она уже чувствовать не будет; да и зарплату Артем Петрович ни ей, ни остальным учителям, выдать не сможет. Поэтому теперь она сидела в 6-А и молча наблюдала, как дети с помощью смартфонов делают перевод текста итоговой контрольной работы. И так собиралась поставить всем пятерки (может, за исключением Арины Семеновой, которая за целый год и двух слов не выучила). Девочка держала ручку, но так ничего и не написала за прошедшие пятнадцать минут урока.
Если бы не головная боль, Марину Сергеевну неподвижность ученицы удивила и потревожила, но свинцовый штырь, воткнутый в голову учительницы, накалялся добела и провоцировал тошноту. Глаза запекли от ставшего вдруг слишком ярким света, и она их закрыла.
- Арина, прекрати, я тебе говорю, - услышала Марина Сергеевна раздраженный голос в тысячах километров от себя.
К горлу женщины подступил завтрак – яичница с помидорами и колбасой, а перед закрытыми глазами появились разноцветные пятна. Стараясь не двигать головой, Марина Сергеевна поднялась так, словно проглотила шест, и, все ещё не размыкая век, открыла окно. Тёплый майский ветер влетел в класс, поглаживая кожу на щеках и развевая волосы. Глоток воздуха, пахнущего недавно распустившимися листьями, первыми цветами и пылью, немного усмирил боль, и в горле пропал кисловатый привкус.
- Смотрите на неё! – закричал Вова Грицай. – Смотрите, что она вытворяет!
- Арина, прекрати! Кому говорю?!
Марина Сергеевна узнала голос: Катя Авдеева, отличница, которую к Арине подсадила её классная, чтобы та помогала отстающей с уроками (давала списывать).
„Странно, что могло довести до раздражения всегда спокойную и милую Катю?”
- Не надо так, Арина. Мне страшно! – закричала Лера Кузнецова. А потом разрыдалась как новорожденный: противно, резко и непрерывно.
„Как городская сирена, оповещающая о наступлении катаклизма: взрыве атомной электростанции или начале войны”. (Никто в городе понятия сейчас не имеет, что городская сирена и впрямь завоет ровно в полдень, то есть через пять минут).
Марина Сергеевна открыла, наконец, глаза, и класс деталь за деталью возникал из черноты перед ней. Белые стены. Шкаф с книгами. Парты и испуганные дети. Они все уставились на Арину. Девочка сидела за партой именно так, как того учат в первом классе – с ровной спиной, с тетрадью, повернутой к ней под углом в тридцать градусов, с ручкой в левой руке (никакие попытки сделать Арину правшой, в том числе и удары линейкой, не помогли). Но не её поза, не то, что дети смотрели на неё глазами лани, убегающей от пожара, привлекало внимание. Губы девочки бесшумно и быстро двигались, зрачки пропали, и глаза её светились слишком ярким белком, подчеркнутым густыми ресницами.
„Somebody killed little Susie”, - донеслось с площадки перед школой – девятиклассники репетировали выпускной вальс.
И дети, и Марина Сергеевна дрогнули от неожиданности (кроме, разумеется, Арины, которая уставилась на доску: „Двадцать шестое мая. Годовая контрольная работа”).
Несмотря на головную боль, учительница удивилась, что на выпускной вальс кто-то выбрал песню про смерть девочки, оставшейся без родственников. Видимо, красивые аккорды возымели верх над депрессивным текстом.
И как только в голове англичанки пронеслось слово „текстом”, Арина заговорила вслух, и все вздрогнули снова, будто от удара током.
- ... семь Ангелов, которые стояли пред Богом; и дано им семь труб. И пришел иной Ангел, и стал перед жертвенником, держа золотую кадильницу; и дано было ему множество фимиама, чтобы он с молитвами всех святых возложил его на золотой жертвенник, который перед престолом. И вознесся дым фимиама с молитвами святых от руки Ангела пред Бога. И взял Ангел кадильницу, и наполнил ее огнем с жертвенника, и поверг на землю: и произошли голоса и громы, и молнии и землетрясение.
И семь Ангелов, имеющие семь труб, приготовились трубить.
Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела.
Второй Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море; и третья часть моря сделалась кровью, и умерла третья часть одушевленных тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла.
Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде «полынь»; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки.
Марина Сергеевна видела, как Аринины губы двигались, но слова, глухие и жёсткие, словно вытекали из испорченного радио, а не из девочки. Поначалу женщине даже показалось, что это какой-то розыгрыш, попытка сорвать контрольную, но потом она вспомнила те две кнопки, на которые села за десять лет практики, и глупое, а вместе с тем единственное, объяснение улетучилось. Где-то на дне мозга сформировалась мысль, что у Арины припадок или нечто в похожем роде, но рациональная часть сознания представила свой контраргумент: даже в самом страшном делирии двоичница-шестиклассница вряд ли бы цитировала Библию слово в слово. Марина Сергеевна была атеисткой и в бога не верила, но могла голову на отсечение дать, что Арина рассказывает наизусть ту часть Святого Писания, которая о конце света.
Кроме того – учительница сделала усилие, дабы оторвать взгляд от белков глаз Арины и посмотрела на остальных учеников – дети в самом деле напуганы, некоторые плачут (одни вслух, другие – нет), поднялись со стульев, но судорожно сжимают края парт, не сводят взгляда с бедняжки.
Именно тогда учительница осознала, что нужно что-то предпринять. Собралась с духом, и...
Арина замолчала, закрыла глаза, открыла. Теперь девочка смотрела на доску бледно-голубыми глазами. Заморгала быстро-быстро, будто только проснулась.
Марина Сергеевна обрадовалась, „Все прошло”, подумала, шагнула в сторону девочки.
А потом её милые черты исказила странная улыбка – от уха до уха. Изменение такое разительное, как грозовые тучи в секунду заволокшие безоблачное небо.
- Арина, - сказала учительница дрогнувшим голосом, но не услышала себя, потому что класс взорвался от крика неожиданности и ужаса, когда Арина, улыбаясь как Джокер, проткнула бледно-голубой глаз ручкой.
Брызнула кровь.
Катя Авдеева сделала то, чего не делала с пяти лет, - обмочилась.
А затем и впрямь вострубил ангел.
2
Однако давайте на некоторое время оставим класс, которым овладели паника, непонимание и неверие; детей, умы и воображения которых заняты не планами на три месяца каникул, а неживой теперь одноклассницей. Представьте только: мгновение назад она жила (да, вела себя очень странно – и страшно – говорила непонятную ерунду), а теперь в её глазу торчит ручка, из раны течёт кровь и что-то белое и желеобразное. Сейчас дети не готовы осознать трагичность и непонятность ситуации. Только через пару недель смерть и погребение мертвых станет для них таким же обыденным пустяком как включение компьютера.
Что же касается Марии Сергеевны – когда вострубил ангел, она ... Впрочем, об этом позже.
Сейчас же, благодаря особым возможностям ведения повествования, мы можем покинуть 6-А, остановить время, перемотать на пять минут назад и оказаться на площадке перед школой, где девятиклассники выходят из прохладного коридора, чтобы начать репетировать вальс, который ни остальные ученики, ни учителя, ни родители никогда не увидят. Пока же никто об этом не знает, поэтому давайте не расстраивать выпускников.
Аня Савицкая, крашеная блондинка, выходит со школы первая с телефоном в руке и листает страницу с музыкой во ВКонтакте, чтобы найти „Somebody killed little Susie”. Понятия не имеет, о чем песня, но их классной, русичке, понравилось звучание – меланхоличное и грустное – поэтому танцевать они будут под трек Майкла Джексона.
- Давайте скорее, - кричит Аня, отчего проглатывает мятную жвачку. Видит кроме себя десять одноклассников, хотя пар должно быть шесть.
Что поделать: маленький город – маленькие классы.
- Где Полина? – спрашивает Аня.
- Понятия не имею. Сейчас ей напишу, - отвечает Юля, тоже с телефоном в руке.
- Может, на фиг эту репетицию? – Говорит Сергей Новиков без особого энтузиазма: ни Анька, ни Юлька, ни остальные девчонки (ну, наверно, кроме Ксени, которая слишком стеснительная) не позволят выпускному вальсу сорваться.
Что поделать: маленький город, маленькие радости.
- Ванька, - кричит Женя Питина, - брось сигарету! Будешь на меня дымом дышать – ударю в святую святых.
Все одиннадцать девятиклассников смеются. Ванька, который уже получил от Жени удар в святая святых, бросает неподоженную сигарету на потрескавшийся асфальт и тушит её носком кроссовка, будто не собирается репетировать вальс, а учится танцевать твист.
Из-за этого девятиклассники начинают смеяться снова.
- Ну что там? Ответила? – спрашивает Аня. В конце концов, линейка будет уже послезавтра, а только Полина ходила на танцы и может придумать движения на последний проигрыш.
- Не-а. – Юля прячет телефон в карман джинсов и смотрит на дорогу, как будто Полина появится по велению её взгляда.
- Окей, пока репетируем без неё, - решает Аня.
- Эй, - возмущается Артём. – Какое «без неё»? А мне с кем плясать? С воздухом? Я – домой.
- Я те дам «домой», - говорит Сергей. – Мучиться – так всем вместе.
- Могу Наталью Юрьевну позвать, с ней повальсируешь, - добавляет Женя.
На площадке снова звучит смех, а потом ребята разделяются на пары (Артем одной рукой обнимает воздух за талию, а другой берет его ладонь где-то на уровне плеч), и Аня включает Майкла Джексона на полную мощность.
Площадка и улица на несколько перекрестков выше и ниже школы погружаются в драматические аккорды, а потом раздаётся неповторимый голос. Девятиклассники танцуют, не зная, что последний звонок зазвенит с секунды на секунду. Только в форме страшного трубения ангела.
3
Что же касается Полины, она тоже не станцует выпускной вальс как и не услышит трубения ангела.
Однако чтобы узнать почему, нам потребуется провернуть такой же трюк со временем. Мы остановим воображаемые часы нашей истории в ту самую секунду, когда вострубил ангел. Из-за того, что звук имеет свою скорость (и хотя очень скоро произойдёт череда невозможных с точки зрения науки происшествий, константы нашей Вселенной не изменятся), одиннадцать девятиклассников и одна воздушная партнерша не успеют услышать страшный рев ангела. А также ещё раз переместимся в пространстве, на соседнюю улицу, и отмотаем время на пять минут назад.
Полина чувствует вибрацию телефона: «Пришло сообщение», думает, но не вынимает его из кармана джинсов, чтобы ответить. (Разумеется, это пишет Юля, но Полина этого так и не узнает).
Её глаза блестят: она пьяна – от коньяка в коле и от любви. Девушка влюблена – в первый и в последний раз. Отпивает немного из стакана, а потом отставляет его на журнальный столик. Лёд тихо стучит о стекло.
В этот момент Полина – самая счастливая девушка на свете: она смотрит романтическую комедию с парнем, которого любит, с парнем, который любит её. Который её обнимает.
- Почему ты меня любишь? – Вопрос ей кажется смертельно важным.
«Потому что ты смазливая и у тебя единственной в классе классная грудь», - думает Максим. И сжимает её грудь. А она ему это позволяет.
- Потому что ты классная, - говорит.
Странно, как мало нужно влюбленной Полине.
- Спасибо, что ты есть, - отвечает.
Какая ироничная жизнь. Ещё неделю назад Полина даже не подозревала о существовании Максима, а теперь её собственное существование кажется ей невозможным без него. Даже без воздуха она продержалась бы дольше.
- Не за что, сладкая. – Его рука спускается с груди и ложится ниже, на живот.
Полина чувствует приятное тепло ниже, и волна наслаждения охватывает её. Никогда не была на море, даже в речке не купалась (Местная речушка воняла какой-то химией, и даже камыши не слишком охотно расли в местах с более медленным течением. Но со временем именно она станет единственным источником воды, не считая дождя.), но девушка представила, как вода ударяет о песчаный берег, вспенивается и отступает. Именно это сейчас чувствует: роскошной жар, который появляется в её лоне и приятной пульсацией проходит до самых кончиков волос.
Вздрагивает, когда горячие губы Максима касаются её губ. Она поддается поцелую, и тогда парень кладет руку на то, что Женя Питина называет «святая святых». Поневоле в сознании появляется желание рассмеяться, как она всегда делала, когда Женька использовала это выражение, но Максим переворачивает Полину на спину, и скрип кожаного дивана прогоняет смех.
«Боже, что он делает языком!» - пробегает мысль и тут же тонет в новой волне блаженства. На какое-то мгновение она покидает свое тело и парит высоко в небе, а потом слышит, как Максим расстегивает брюки, металлический лязг пряжки ремня, - и страсть развеивается.
Полина падает камнем на диван. Непонятный страх сковывает ее. Или, может, тяжесть парня, лежащего на ней. Когда Максим стягивает брюки, и остаётся в одних трусах, девушка понимает, что делает ошибку. И, странно, время для неё как будто замирает, и память подсовывает ей воспоминания, мелькающие, словно слайды.
Мама, плачущая на диване. Сжимает судорожно альбом – аж пальцы побелели.
Мама, пьющая и плачущая одновременно.
Мама, кричащая: «Вон, тварь неблагодарная! Жри, что дают, или чеши к своему папаше недоделанному. Всю жизнь мне испортили – ты и гад этот!»
Замирает на мгновение, даже сердце не бьётся. Она уже в настоящем. Не помнила ничего из того, что увидела только что глазами памяти. Ей тогда было года три или четыре. Мама уже изменилась. Теперь она совершенно другая. Полина подсознательно понимает, что мама была несчастлива оттого, что сделала с папой слишком рано то, чего хочет сейчас Максим.
Полина уверилась, что не готова сейчас к этому. И время стало течь дальше.
- Не надо, - шепчет.
- Твоё тело говорит по-другому. Киска. – Улыбается Максим так, как ей нравится.
Полина чувствует влажность между ног и краснеет. Пытается прикрыться руками.
- Я буду аккуратным. – Улыбается как Чеширский Кот.
Такая улыбка окончательно её убеждает, что ещё не время. Пытается встать, но Максим снова толкает её на диван. Кожа под ней противно мычит.
- Ты меня пугаешь, - говорит Полина. Наивно думает, что Максим сейчас же опомнится и извинится.
Только смеётся и силой раздвигает ей ноги. Пятно на трусиках говорит за себя. Кладет ей руку на щеку. Дрожит: в обычной ситуации от нежности прикосновения, теперь же – от страха. Страх читается в её глазах, они кричат: «Спасите, кто может!». Максим видит, чувствует её страх, её страх как раз на руку. Дотрагивается указательным пальцем губ девушки. Губ, которые так охотно открывались навстречу поцелую. Интересно, откроются ли навстречу кое-чему другому.
Смеется от одной только мысли, а потом чувствует боль и кричит:
- Сука, сука! Укусила меня! – Подушечка пальца покрывается кровью.
Полина дрожит как от лихорадки: назвал её сукой. Как мог?
- Ах ты дрянь, - кричит и дает пощечину. На щеке остается размазанный след от пальцев и в нескольких местах выступают бусинки крови.
Полина плачет, а потом делает то, о чем даже не подозревала, что способна, - ударяет коленом в святая святых Максима. Удар был несильным: девушка неудобно лежит на спине, а парень стоит в полушаге от неё.
На момент в голове Максима темнеет, а потом он кричит:
- Ах ты, сука-тварь!
Хватает с журнального столика стакан с колой и коньяком. Содержимое разбрызгивается по комнате, а толстое дно стакана бесшумно ломает височную кость Полины. Струйка крови вытекает из раны, а тело, ведомое силой удара, падает на правый бок.
Когда боль в святая святых проходит и в голове Максима проясняется, он думает, что он сильно влип. Конечно, отец его выручит – всегда выручал – но убийство...
Максим ещё не знает, что через секунду вострубит ангел (в приступе паники парень примет его песнь за полицейскую сирену), и все его проблемы решатся в тот же миг.
4
Давайте оставим Максима на некоторое время. Сейчас он держит стакан, в котором всего пару десятков секунд назад в коле с коньком таяли кубики льда, а теперь с его дна скапывает вязкая почти чёрная кровь. В глазах парня догасает озлобленность и похоть и совсем скоро воспламенится страх.
Мы пойдём к Пете Гаврилову, который нас не увидит. Он голоден, хотя об этом не знает, так как поглощён очередной серией «Лунтика». Сидит в кресле в большой комнате в полосатой пижаме, закутавшись в плед.
Совсем забыл – пока не закончится полуденный блок мультфильмов в сетке местного телевещания – что сегодня утром проснулся от криков родителей. Его сердце сразу забилось чаще, а сонный мозг заволокла паника. Мальчик охнул и забрался с головой под одеяло. Стало только хуже: ругательства мамы и папы вовсе не стали тише, зато через несколько минут под одеялом было жарко и трудно дышать. Петя откинул покрывало и просто закрыл уши руками и зажмурился, однако папа, как будто почувствовав попытки сына отгородиться от скандала, закричал:
- Шалава, чтоб тебя я больше здесь не видел!
На что мама завопила:
- Это моя квартира!
А затем послышался стон разбивающихся тарелок.
Петя задрожал от крика, и слёзы выступили из-под закрытых век. Захотел убежать далеко-далеко от громкой ссоры, но не придумал ничего лучше, чем залезть под кровать. Замотался в одеяле и шагнул на ковёр. Теплые ворсинки защекотали стопу.
«Под кроватью будет лучше», - подумал.
Но тут же разбилась очередная тарелка, и мама взвизгнула. Петя не заметил перемены, которая произошла внутри него, но которой нельзя не восхищаться: страх испарился, будто никогда его и не было, сердце уже не билось как мышиное триста раз в секунду, а качало кровь решительно и спокойно.
Петя побежал в большую комнату, а одеяло с Микки Маусом развевалось за ним, словно плащ супергероя.
Он оценил ситуацию за долю секунды: паркет, усыпанный осколками тарелок, мама с разбитой губой и краснеющей (от нескольких ударов раскрытой ладонью) левой щекой. Мама лежала, облокотившись о батарею, а на её белом махровом халате веснушками выделялась кровь.
Папа же стоял над ней, высокий, сильный, злой. Будто в замедленной съёмке Петя видел, как он замахивался на маму, а она смотрела остекленевшим взглядом на паркет перед собой и не пыталась закрыться от удара.
- Не трогай маму! – закричал Петя. Он и вправду бегал как супергерой, потому что почти мгновенно оказался перед мамой, принимая удар на себя.
Папина ладонь с силой опустилась на ключицу, обжигая болью, похожей на укусы крапивы, и сбивая маленького супергероя, которого единственной, а одновременно всесильной суперспособностью, была любовь. Петя упал на пол со звуком ненароком упущенного мешка картошки.
В глазах Ивана Гаврилова, узнавшего полтора часа назад от собутыльников, что Машка «скорей всего нагуляла», мальчик не увидел раскаяния и малейшего сожаления оттого, что ударил собственного сына. Однако Ивану никогда не было и уже не будет так страшно, так не по себе и так стыдно как в тот момент, когда Петя встал, вовсе не кривясь от жгучей боли (хотя полтела и болело ужасно), когда Петя посмотрел прожигающим взглядом отцу прямо в глаза. Маленькое, тощее тельце в полосатой пижаме и одеяле, запутанном в ногах, горело пламенем ненависти и отвращения к этому «папе». Кислый запах пота, чернеющие круги под глазами, морщины, из-за которых он выглядел на пару десятков лет старше.
Иван шагнул назад под влиянием силы, что исходила из мальчика. И мужчина почувствовал страх. И стыд. Он посмотрел на жену, избитую и почти без чувств, а потом на Петю, стоявшего перед ним как первобытный человек, отпугивающий саблезубого тигра единственным оставшимся оружием – бесстрашной силой духа.
Иван потупил взгляд. Последней каплей стали разбросанные по полу осколки фарфора. Поджав хвост, он закрыл беззвучно входную дверь за собой.
Петя не понимал, что тем ранним утром он оказался сильнее любого супергероя. Он победил, не сказав ни слова, ни разу не ударив.
А теперь Петя сидел в той самой большой комнате и смотрел «Лунтика». Показывали как раз серию о том, как Лунтик с друзьями сделали масло из молока.
Маму он отвел в спальню, чтобы она отдохнула; а осколки аккуратно замел на совок и выбросил в ведро под раковиной. Петя был всего лишь ребёнком, оттого – как все дети – замечал много деталей, незаметные для большинства взрослых, однако умел об этих деталях забывать до поры до времени, чтобы вспомнить о них в самый неудобный для родителей момент. Особенно хорошо ему удавалось забывать тогда, когда по телевизору шли мультики.
Поэтому только когда мультипликационный блок прервала реклама, и на экране появилась тётя, моющая волосы, мальчик вспомнил о маме. Как она с усилием встала с пола, как на батарее остался чёрный след крови в том месте, куда прислонялась мамина голова, как мама не могла идти прямо и постоянно натыкалась на кресло, диван, шкаф, как оперлась о дверь спальни, чтобы не упасть, как держалась за стену, когда шла к кровати.
Петя её укрыл и что-то пробормотал, а потом услышал «Однажды на Луне родился необычный малыш…» и поспешил к телевизору.
Теперь же тётя говорила, каким шампунем нужно мыть волосы, чтобы они были сильными и шелковистыми, и это было абсолютно неинтересно, поэтому беспокойство насчёт мамы вернулось, и мальчик пошёл в спальню.
Мама сидела на кровати и зрачки её куда-то пропали – вместо них блестели одни белки. Халат сползал с её плеч. Она что-то говорила бесслышно.
- Мама? – Тревога надломила голос Пети, а страх по какой-то причине запрещал подходить ближе, поэтому мальчик повторил: - Мама?
- И когда Он снял шестую печать, я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь. И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свошест. И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих. И цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальники, и сильные, и всякий раб, и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор, и говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца; ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?
Петя слушал, как мама говорила не своим голосом, громко и безразлично, будто была плюшевой игрушкой, которой нужно нажать на живот, и она скажет: «Меня зовут Винни Пух, и я люблю мёд». Петя спал с Винни Пухом, пока батарейки в нем не испортились и его голос не превратился в шумящий свист. Именно так теперь говорила мама.
Потом она резко замолчала, закрыла глаза, затем открыла. Знакомые зелёные глаза. Мама улыбнулась, попыталась встать, но её ноги подкосились, и она рухнула на кровать, аж пружины застонали. Петя увидел красные пятна на белой простыни и пододеяльнике, увидел, что рыжие волосы слиплись от крови.
«… и случилось так, что он попал на Землю, где нашёл много новых друзей…»
Мальчик подбежал к кровати и начал трясти маму за плечи, пытаясь её разбудить. Петя ещё не знал, что когда мама встанет во второй раз, он пожалеет об этом.
- Мама, пожалуйста! – плакал мальчик. Через секунду Ангел вострубит в ответ.
5
Давайте вернёмся в школу, в тот самый момент, когда Марина Сергеевна закрывает глаза, чтобы спастись от слишком яркого света, Катя Авдеева из последних сил сдерживается, дабы не накричать на дурацкую Арину, а Аня Савицкая выходит на школьное крыльцо.
На первом этаже между кабинетом завуча, Елены Станиславовны, и восьмым классом, в библиотеке, тихо и уютно. Пахнет книгами, которые никто не читает и не одалживает. Шумит старенький компьютер с Win95. В свете единственного окна кружится пыль. Миша Воронов сидит на скрипучем и неудобном стуле и подклеивает никому не нужные советские издания русской классики не по своей воле: время от времени он смотрит на Таню Капранову, переписывающую инвентаризационные номера книг на стеллажах. Смотрит на сосредоточенное, усыпанное веснушками лицо и ощущает теплоту счастья внутри.
„Если Полина чувствует к тому выскочке то же самое, что я чувствую к Тане, - дела плохи”, - думает Миша. Переводит взгляд на потрепанный корешок третьего тома „Анны Карениной” за долю секунды до того, как девочка обернется в его сторону.
- Который час? – спрашивает она.
- Без трёх двенадцать, - отвечает, обмакивая кисточку в банке с клеем ПВА. – Если Зина Петровна отпустит раньше, можем в парк пойти. Там аттракционы, говорят, вчера поставили. А отец мне денег дал.
Говорит, уставясь в поцарапанную и местами вздутую лакированную столешницу. В груди появляется жар, в горле становится сухо.
- Мне нужно обед приготовить: мама поздно с работы приедет. – Мама Тани Капрановой работала на швейной фабрике в двадцати километрах от города. – Поубирать, к тому же, надо.
„Я могу помочь”, - было уж выпалил, но вовремя прикусывает язык. Смотрит украдкой на девочку, которая спускается с лестницы, явно собираясь переставить её на несколько стеллажей левее. Миша вскакивает, стул скрипит, проезжая пару сантиметров на поцарапанном паркете, а затем падает; мальчик подбегает к стремянке, хватает её, когда Танины туфли едва касаются пола, и переставляет лестницу на нужное место.
- Спасибо, - говорит Таня, рассматривая его внимательно.
Миша краснеет, ничего не отвечает и, беззвучно подняв стул, садится на прежнее место.
„Дебил, дурак, выставил себя идиотом, - сокрушается. – Что она теперь подумает?” Смущенный, старается переключить мысли на другую, ровно важную, тему.
Полина спуталась с этим новеньким, Максимом. Приехал непонятно откуда и вскружил сестре голову. Стоило только раз взглянуть на Полю, на этот вечно горящий глупый огонёк в глазах, на эту отстраненную улыбку. То, как Полина краснеет и дебильно смеётся без причины.
В ту же секунду Миша справедливо замечает, что, видимо, ведёт себя так же, когда думает о Тане или находится рядом с ней. Ничего дурного в этом нет. Дурной сам Максим. От него исходит опасность, есть в нем что-то... Как бы искра: стоит ей попасть на сухую траву – разом всполыхнет лес, и даже пепелища не останется.
И мысль, что Полина может сгореть в огне пожара, подложенном Максимом, угнетает и не дает покоя, является чем-то наподобие ястреба, что кружит, кружит и кружит, и не ясно, когда спикирует и сомкнет клюв на жертве. На его сестре.
Миша содрогается – понятия не имеет, откуда в его голове взялись настолько тёмные образы. Однако они испаряются без следа, когда Таня говорит (а голос её звучит ясно и чисто, как капель музыкального треугольника):
- А знаешь что?
Мальчик поднимает голову. Рыжие волосы Тани горят майским солнцем.
- Думаю, я успею все сделать по дому. Твоё предложение ещё в силе?
Последнее слово тонет в трубении Ангела.
6
Артем Павлович смотрит на изумрудное море под собой. Пихты блестят в полуденном солнце, окаймляя город двумя рукавами, словно островок посреди широкой реки. С высоты пятиста метров пятиэтажки в центре кажутся спичечными коробками, а здание администрации – коробкой сигарет. Мужчина отставляет чашку кофе и достает было пачку Мальборо (официально – для жены – бросил три года назад, но продержался лишь два дня, а потом изголодавшийся по никотину мозг потребовал сигарету. Привычка оказалась сильнее.)
- Артем Павлович! – В кабинет ворвался Сережка. Хороший специалист, толковый, но, как все выпускники, только начинает постигать на практике то, чему пять лет учился.
Мужчина хочет выругать парня за то, что не постучался, что не спросил «Можно?», но когда отворачивается от окна, мгновенно меняет решение.
Сережка тяжело дышит, его лицо светится от пота и страха, грудь вздымается и опадает под рубашкой.
- Там… - запинаясь, чтобы поймать воздух, говорит парень, - давление… Не может…
- Отдышись и спокойно скажи. – Артём Павлович приподнимается на стуле, и его полосатый галстук (подарок жены на пятнадцатую годовщину) попадает в чашку с кофе. Мужчина смотрит на галстук, и представляет, как его Люда, цокнув языком, скажет, что он не ценит её подарки и вообще не замечает стараний.
Разумеется, через пару минут произойдут события, которые уберегут Артёма Павловича от ссоры, а Люду от отстирования кофейного пятна с шёлка.
Сережка крутит головой, махает рукой, что в его языке жестов означает: «Ни фига не пойму, что за жесть там творится. Идите сами и посмотрите».
Артем Павлович идет. Не напуган, как парень, который двигается за ним следом шаг в шаг. Он заинтригован. Шесть лет мужчина руководит газотурбинной электростанцией номер КАО-99, и ни разу не возникало проблемы серьезнее, чем плановая внеплановая ревизия. Сережка же выглядит так, будто все десять газотурбинных двигателей синхронно вышли из строя, что, конечно, просто невозможно.
Через семь секунд, став и сплетя руки на груди перед панелью управления, мигающей красным как новогодняя ёлка на Соборной площади, а три техника в атмосфере полной безысходности, пота и сигаретного дыма безучастно смотрят, как давление газа в три раза превышает допустимый максимум и частота вращения турбины позволяет ей отделиться от конструкции и преодолеть гравитационное притяжение Земли, Артем Павлович пересматривает свои взгляды на вещи невозможные.
- Что это за хрень? – звучат его последние слова.
В следующий миг 0,3 миллиарда баррелей нефти и газа Сотхинского месторождения вспыхивают как спичка, пожирая сотни квадратных километров пихтового моря и горной породы. Холм в пятьсот метров высотой с северной стороны обваливается будто ненароком задетый песочный куличик. Ударная волна невообразимо огромной сферой распространяется от эпицентра взрыва, выкорчевывая несколько сот летние деревья, словно не деревьями они вовсе были – сорняками. С высоты птичьего полёта это выглядит как фейерверк на кукурузном поле, круг на котором все расходится и расходится в бесконечность.
Нашей вины тут не было – мы просто хотели жить. К тому же, что с нас снимает хоть часть прегрешения, Артем Павлович и остальные на станции разлетелись на кусочки и перестали существовать мгновенно, ничего не почувствовав; а город мы оставили неприкосновенным. Не каждому так повезло.
Ударная волна долетела до города за шесть с половиной секунд, растеклась по его границам как воздух о крылья летящего самолёта, понеслась дальше. Город лишь незначительно содрогнулся, по асфальту, многоэтажкам, деревьям по обеим сторонам улиц, по городской администрации, по больнице, по отделению полиции, по односемейным домам, по школе прошла шумная дрожь, словно планета озябла на космическом сквозняке. Звон стекла в оконных рамах, дверец шкафов, стаканов, бокалов и люстр отозвался долго и протяжно, как перебор сотен тысяч церковных колоколов.
В ответ на отсутствие электричества в подвале здания администрации запищал аварийный генератор. Запасов пропана хватит на двенадцать часов работы: снова включились компьютеры, и в каждом кабинете одновременно отозвалась приветственная мелодия Windows7. Однако никто не вернулся к своим обязанностям.
Вместе с компьютерами завыла городская сирена – вострубил первый Ангел.
Было ровно двенадцать часов дня.