Я любил и люблю и классическую музыку, и народные песни, русские и украинские, «бардовскую» песню и произведения современных композиторов, и даже кое-что из «попсы».
Я вообще не понимаю тех, кто увлекается каким-то одним направлением в музыке или определенным исполнителем: джазом, роком, «битлами», Э.Пресли или А.Нетребко.
В детские годы я регулярно посещал ташкентский театр оперы и балета, переслушав весь его репертуар: «Евгения Онегина», «Аиду», «Кармен», «Царскую невесту», «Гальку», «Риголетто», «Севильского цирюльника», «Демона». Люблю и симфоническую музыку, среди моих любимых вещей – симфонии Чайковского, Калиникова, Моцарта, музыка Свиридова к кинофильму «Метель», Бетховена к драме «Эгмонт», концертные вальсы Глазунова и многое другое.
До слез трогают меня романсы: «Я встретил вас», «Гори, гори, моя звезда», русские песни: «Липа вековая», «Далеко, далеко степь за Волгу ушла», «Глухой неведомой тайгою», многие советские песни военной поры («Эх, дороги», «Темная ночь») и послевоенной («Милая моя» Ю.Визбора, «Весеннее танго»В.Миляева).
Одно время на советском радио звучала музыка дружественных Советскому Союзу стран: мелодичные индонезийские, чешские и сербские народные песни. Потом в Индонезии произошел переворот, и с тех пор индонезийскую музыку не исполняют ни на радио, ни по телевидению - сначала по политическим мотивам, а теперь по коммерческим, не менее прочным и вредоносным.
На центральных каналах телевидения («Культура» - исключение) ничего кроме, так называемой, «попсы», никого кроме попавших в обойму, « раскрученных» певцов не услышишь, а то, что слышишь многократно, изо дня в день, начинает раздражать, даже если нравилось поначалу. Помню, что знаменитая песня «Каким ты был...» из «Кубанских казаков», сначала мне понравилась также как миллионам советских граждан, но потом звучавшая отовсюду в течение не одного месяца мелодия мне буквально осточертела, подобно пряникам «Осенние», которые я вынужден был съесть в больших количествах в юности во время поездки в горы.
У меня самого нет ни слуха, ни голоса, но попеть я люблю - в компании, за столом что-нибудь вроде «Жила на свете киса Мурочка...» или «Давайте, девки соберемся в кучу...», а в одиночестве или с близкими друзьями у костра - «Глухой неведомой тайгою», «Славное море священный Байкал», «Эх, дороги». Кстати, последняя песня - это единственная мелодия, которую я сумел разучить и играл на мандолине.
Музыка для меня и теперь – отрада и поддержка. Слушаю записи любимых произведений на дисках, музыкальные передачи канала «Культура». С нетерпением жду «Большую Оперу».
Пользуясь близостью Петербурга и льготным тарифом на электричку, стараюсь не пропустить интересные дневные концерты. Их немного, но выручают различные музыкальные конкурсы. Только в течение одного года удалось побывать на прослушивании двух конкурсов вокалистов, двух конкурсов скрипачей и двух – хоровых коллективов. Странно, что в «культурной столице» страны, несмотря на свободный вход, любителей музыки на конкурсах немного, особенно на скрипичных.
Если музыка и музыканты внушали мне любовь и почтение, а умение сочинять и записывать музыку, читать по нотам представлялось таинственным даром, то живописное мастерство казалось делом обыденным и не сложным. Думалось, что стоит только немного потренироваться, и получится неплохая картина.
В живописи я был (и остаюсь) полнейшим профаном. В юности познакомиться с картинами художников мне было негде. Альбомы, цветные иллюстрации в книгах были в наше время большой редкостью, ташкентский музей искусств был неплохим, но живописных полотен в нем немного, кажется, кое-что Верещагина, сопровождавшего русские войска при завоевании Средней Азии, а в основном, там были изделия прикладного искусства.
Нельзя сказать, что я совершенно не интересовался изобразительным искусством. Когда мы стали получать журнал «Огонек», регулярно печатавший картины русских и советских художников, я вырезал понравившееся мне и хранил в специальной папке, но думаю, что двигала мною всё-таки не любовь к живописи, а желание проникнуться такой любовью.
Эрмитаж, Русский музей, Третьяковку я увидел во время первого же посещения Ленинграда и Москвы. Обилие и разнообразие картин подавляли меня, а обратили на себя внимание, прежде всего, те картины, которые я видел раньше в виде иллюстраций в журналах и книгах. Позже я не раз посещал художественные галереи и музеи в тех городах, куда попадал во время отпусков и командировок, и добросовестно пытался разобраться в особенностях различных направлений изобразительного искусства.
Помню, как я впервые познакомился с творчеством Н.Рериха. Выставка его картин была организована в Москве в 60-ые годы, и двоюродная сестра моей жены, искусствовед Майя, к которой мы заезжали во время наших визитов в столицу, посоветовала мне посетить выставку.
Все картины Н.Рериха показались мне похожими одна на другую, а упрек Майи в том, что я ничего не смыслю в живописи, меня возмутил: я стал доказывать ей, что, если слабо разбираюсь в живописи, то зато хорошо знаю горы, которые не похожи на рериховские.
Понемногу моё отношение к изобразительному искусству менялось. При посещении Эрмитажа я стремился осматривать определенные залы, чаще других, Родена, Рокуэлла Кента, импрессионистов, последних, чтобы понять, в чем их прелесть. Мне пейзажи Куинджи нравятся больше. Выставку Рерихов в Ташкенте я смотрел уже другими глазами, мне их картины стали нравиться, и я купил альбом репродукций картин Н.Рериха.
Позже я побывал в музее Мештровича в Дубровниках, своеобразные скульптуры которого показались интересными, восхищался резьбой по дереву мастеров племени маконда в Танзании и купил несколько фигурок этих замечательных резчиков, но все же многого в изобразительном искусстве не понимал.
Не помогло и посещение музея современного искусства в Белграде. Я так и не понял, что находят знатоки в произведениях, относящихся к абстракционизму, супрематизму и прочим «измам».
Мое восприятие настолько расходилось с мнением многих известных людей, знатоков искусства, что у меня возникало чувство неполноценности, пока я не прочитал интереснейшую книгу известного культуролога, знатока изобразительного искусства М.С.Кагана «Се человек». Оказалось, что абстракционизм оценивается им лишь в качестве одного из течений искусства XX века, обреченного на решение чисто декоративных задач.
«Черный квадрат», подлинник, я не видел и оценить его «энергетическое» воздействие не могу. Впрочем, если Чумак заряжал своей «энергией» газеты, почему бы иллюстрациям «Черного квадрата» не передавать «энергию» Малевича? Какой-нибудь впечатлительный субъект наверняка такое воздействие ощущал. Для меня оно недоступно, мне ближе язвительные строки М.Веллера в «Перпендикуляре» или насмешливые Станислава Лема в «Старом Замке»
Я плохо разбираюсь в жанрах изобразительного искусства, как, впрочем, и остальных видов искусства. Мне кажется, это и не нужно обычному человеку, не профессионалу. Для меня важно то, что мне нравится, хотя послушать мнение специалиста, попробовать понять то, что кажется чуждым, если есть на то время, все же стоит. Может быть, мир откроется с иной стороны, станет богаче.
Сторонники модернистских течений критикуют реализм за «фотографичность». В самом деле, появление фотографии с её богатыми возможностями точного воспроизведения натуры повлияло на восприятие людьми реалистических произведений и, в какой-то мере, обесценило их, но сейчас фотография сама стала искусством с различными жанрами и направлениями, аналогичными живописи.
Я рано увлекся фотографией. Сначала делал снимки маминым «Фотокором» - большой камерой размером с кирпич, устанавливавшимся на штативе. Если открыть переднюю его часть, выдвигается объектив, связанный с корпусом кожухом, складывающимся в виде гармошки, а задняя стенка заменялась сначала матовым стеклом для наводки на резкость, а потом кассетой со стеклянной фотопластинкой. Фотоаппарат был старым, когда-то принадлежал еще моему деду.
Хороших снимков с этим аппаратом у меня не получалось, но не из-за его конструктивных недостатков: я видел прекрасные снимки, сделанные аналогичными аппаратами.
Следующей моей камерой была широкопленочная «Москва». Она уже имела видоискатель и удобное устройство для наводки на резкость, но была у меня недолго, её украли в трамвае. Далее был ФЭД-Зоркий, а потом зеркальная камера «Старт», прослужившая мне верой-правдой не один десяток лет. Ею сделаны все мои слайды, которые я недавно оцифровал.
Сейчас не фотографирует только совсем ленивый и не любопытный. Фотокамеры просты до неприличия: недаром они носят названия «мыльниц», да и они становятся не нужны. Проявлять пленку и печатать снимки самому не надо. Я же в свое время читал специальную литературу, посещал кружок юных фотографов, радовался появлению первых экспонометров, казавшихся чудом техники.
Впрочем, в фотографии все же главное не техника. Выбрать интересный сюжет, композицию, учесть особенности освещения — это всегда было важным, а теперь, когда фотограф-любитель избавлен от забот о технике съемки, стало главным условием получения хорошего фотоснимка, который захочется сохранить.
Какие фотографии нам нравятся? Первое, что приходит в голову – это красивые виды, люди, вещи. Наверное, производят впечатление и ценны редкие, необычные предметы, животные, явления, люди. Разумеется, мы храним и ценим то, что важно сохранить в памяти – памятные места, события, лица. Некоторые фотографии рождают какие-то ассоциации, побуждают нас мыслить.
Ускорение технического прогресса поразительно. Нынешняя техника отличается от того, что было в дни моей юности гораздо больше, чем техника моего детства от техники эпохи дедов. Уже взрослым я узнал телевизор, магнитофон, компьютер, впервые летал на самолете, когда мне было уже больше двадцати лет. Может быть, поэтому я с таким недоверием отношусь к новым течениям в искусстве, хотя и понимаю, что в них может зарождаться новое прекрасное и новое великое.