Би-жутерия свободы 248

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 248
 
Завидев Диззи, смельчайший из творческой троицы Касим почтительно привстал, закрутил усы против часовой стрелки и предложил ей заказать на всех сидящих за столиком горячую Китайскую утку из-под темпераментного селезня в маринаде, благо, что на столе лежал ломоть серого хлеба, который, возможно, когда-то и выглядел белым, но революционные события вынудили его к бегству. При этом лицо военного художника (мысли линялые, выражение сосредоточенное), напяливающего на изображаемых статистов акварельные каски, замаслянели.
У товарищей, рассматривающих Касима (от его слов попахивало чесночным нигилизмом и эротическими сновведениями), невольно создавалось впечатление, что сказанная им за столом клубничка, в сочетании с его клубничного цвета клубником и гвоздикой в петлице, не в пример Сальвадор уДализму, размножалась усами.
Диззи, не растерявшись, предложила всем турецкий кофе из армянских зёрен мудрости и, не препарируя, отпарировала столь наглое предложение терпкими утрусскими словами, которым суждено будет позолоченными буквами войти в историю языка эскимосов со стороны Берингова пролива: «У селезня больная селезёнка, и утка вынуждена ухаживать за старым козлом, вместо того чтобы отдать себя в немытые руки закона, где золотая рыбка  мель-тешит в вашей художественной безвкусице».
Сытый её ответом взбаламученый столик взорвался перенасыщенным раствором смеха, не признав в ней шахидки. Но случай всегда нелеп и придерживается неписаного правила: «С человека снимается стресс, а что, извините, остаётся?»
Один из художников, увязший в долгах перед родиной и имевший обыкновение творить чёрт те знает что на полотнах, загрунтованных под сине-багровые трупные пятна, подтащил официанта за фалду к столику и потребовал внести... уточнение в разговорное блюдо «Притча во языцех». Это был высочайший (190 см.) из малюющих кистью (баталист сам с собой). Он наклонился и вытащил заброшенную под сиденье коробку с любимыми Диззиными  конфетами «Губная помадка особого назначения» и преподнёс её жрице восточных сладостей. Художник стянул с себя майку с изображением гавайской гитары, сделал вид, что подтянул струны и запел на здешнем урду:

Трещали щёки с праведных хлебов,
жиры свисали ожерельями на шее,
от перекиси волосы желтели,
заплыл кадык, дрожа в потоке слов.

Губнушка была польщена.
– Познакомьтесь, моя лучшая подруга Лотташа, – напыщенно произнесла Диззи, – а вот и знаменитая птица-тройка с большой «натяжкой». Их карманные деньги разлетаются веером, когда они работают как КуКрыНиксы над совместной картиной «Скоростное голодание» по заказу медицинского офиса Внутришионистов.
– Вы вдвоём?! До сегодняшнего дня я не видел замужнюю Диззи с женщиной, – облизнулся Касим, задев языком щеку, наклонившегося к нему официанта. Его  намёки напоминали любовные приставания пьяного корабля с облупленным носом к пристани.
– Поклонница служителей Мельпомены не обязательно лесбиянка, дорогой Касим. Зарубите себе это где хотите.
– Тогда познакомьте нас поближе, милая Диззи. Согласитесь, если я вижу вас в льняном брючном костюме и ловко подогнанных под цвет льняных волос зубов, меня посещает мысль, что мы живём во времена, когда обрыдлое словечко муж, норовящий уронить голову на подходящую грудь, уходит перед свершившимся актом, но занавес не опускается, возможно за кулисами чья-то совесть заела.
Диззи проигнорировала замечание, посчитав его неуместным.
– Интересненько, – пожала плечами Лотташа, – художники, работающие гуашью, многословны, как поливальные машины критики, в изъязвлениях преданности по отношению к объекту своего «обожания» или это можно отнести к издержкам воспитания? Ведь для зерна истины не имеет значения какой петух его клюёт.
– Тебе повезло, подруга. Но это мимолётное и проходящее. Чтобы безраздельно завладеть вниманием и использовать его в корыстных целях, Лотточка, поучала Диззи, – существуют два вида художников: напоминающие юбки свободные и в роспуск. Перед тобой восходящая звезда блицкрика абстрактной кисточки, Касим Всторону-Баттерфляй. Невежды в живописи иногда относят его в трезвом виде к крайним пейзажистам-импресионистам по матери. Вместо водки он набирается терпения и ждёт пока станет известным, отираясь, в кабаках Брюквина и предлагая улётные произведения по приемлимой цене. Касим концептуальный художник, вогнавший позёрку-модель в краску, запечатлел её на века в «Белом Квадрате», который, поверь мне, когда-нибудь продадут на выставке «Сотеби» за 30 миллионов. Однажды несколькими небрежными мазками он нанёс травму обнажённой одалиске с трудом одолевавшей почётную грамоту на заказной картине, ожив, она продалась на первом же углу. Больше его картины-хамелеоны, пьянящие как английский эль и напоминающие Феотокопулоса (эль-Греко) меняли цвета от угла зрения разглядывающих их, не разбирались. Судя по небу, раскинувшему над ним шатёр облаков, Касим – пролетарий. По престольным праздникам он изображает спящее бревно, поросшее бородатым мхом. По паспорту – непонятно кого.
– Заметьте, меня по нему не бьют, как некоторых, – вывернулся с отсутствующим видом Касим, польщённый Диззиным более чем прозрачным комплиментарным представлением.
– Да вы к тому же и философ, осваивающий тигровую шкуру свежевспаханного поля под названием секс. Об этом наглядно свидетельствует и вовсю голосит ваша картина «Любвеобильный янтарный король в фотографине с водкой». Тогда становится непонятно, зачем вы подрабатываете заправским парнем на бензоколонке, – заметила Губнушка не без тревоги, на секунду отразившейся на её лице выражением рыбы с полуоткрытым ртом, выброшенной вместе с недорослями волной на берег.
– Художник не копающийся в залежах остроумия – мёртв. Я не поклонник натюрмортов, хотя один таможенник по недосмотру посоветовал заполнить анкету паюсной икрой, а другой осушить бокал, опознав во мне мелиоратора, – улыбнулся Касим. – Для меня, официант – это король с приближёнными под карандашом числами. Когда (в конце обеда) изображаю из себя сытого нищего шута с сердечно-коронарной недостаточностью и прошу Его Величество подать счёт то вспоминаю, нашего бухгалтера, получившего пятерик за то, что тот неумело списал с налоговых счетов жену, после чего предложил скульпторов по бюстам с незрячими взглядами гипсовых истуканов считать олицетворителями мишуры.
– Я знакома с первыми перлами вашей философии, Касим, ещё с прошлого сборища в кафе, когда вы во всеуслышание заявили, что ценность мужчины прямопропорциональна его приставучести в постели, если шум улёгся где-то рядом. Вы также, если я не ошибаюсь, увлекаетесь намакияженными кроссвордами, шарадами Хаима Вселенского, и собственными кардиограммами, которые осмеливаетесь подписывать широкими мазками черничного варенья, как и собственные картины. Я не большая ценительница сюрреализма, но закрученные усы не сделали из вас второго Сальвадора Дали. Насколько я помню из газет, ваше запоздалое развитие задержалось где-то на развилке Вилочковой железы и вы искали позицию мойщика окон в будущее, в котором можно скрести спину любимой, обретая бесценный покой там, где крадутся тени, а высокие духовные ценности сопровождаются низкой влажностью.
– Несовпадение вашей памяти с действительным положением вещей могло произвести впечатление только на девушку, не отличающую Дональда Дака от лапсердака. Хорошо, что я натура невпечатлительная, не то бы с превеликим удовольствием разбил копилку-свинью ваших домыслов, назвав её скоплением личных обид,  – насмешливо заметил Всторону-Баттерфляй.
В компании мужчин Диззи не заботилась о сдаче прав на обременительное времяпрепровождение авто. Не зря же она подбрила курчавые брови вразлёт перед выходом в свет, беспрепятственно бравируя среди горделивых дармоедов, не час и не два проводящих под «парами», обхватив униталию заблёванного биде.
– Стоит мужику оступиться, и он приходит в себя без посторонней помощи, – парировала Диззи, используя лёгкое доминирование над наиболее уязвимыми участками тела Баттерфляя.
– Я ваш до кустиков бровей с вшитыми брильянтиками. Обещаю посвятить вам фундаментальную работу «Смена кастрюльных помешательств на их тихие проявления – ложечкой в стакане».
– Но по какой цене? Не кажется ли вам, Касим, что пора прекратить толочь вуду в бестолковой ступе, не лучше ли объединить усилия, чтобы запатентовать мою донашиваемую идею?
– Какую? – поспешно поинтересовался Касим.
– Напольные весы для космических полётов.
– Гениально! Эту идею можно спасти, если вовремя госпитализировать. Берусь нарисовать макет – блондинки жужжат мухами-альбиносками у моей постели. Вы же знаете, изящная, что я предпочитаю рисовать с натуры... с широкой натуры. Но как подобрать расплескивающиеся краски, когда венеролог взял у меня последний мазок, чтобы прояснить картину, которую я третий год никому не могу ни всучить, ни впиндюрить?!
– Держись проще... пареной репы, Касим. Для этого следует рефракторно разложить белый цвет на составные части и, смешивая их, выбрать требуемый цветом общества, не растягивая врачебное время эспандером долготерпения и ежемесячно выплачивая лаборатории задолженность за анализ. И перестаньте ловить ртом воздух, как рыба на песке – другим ничего не останется.
– Диззи, почему вы не художница? Только вам под силу цвет общества оборотить в его сливки! Пожалуй, при стольких свидетелях я буду искать спасения от вашего острого ума с наглухо задраенным люком самодостаточности.
– Перестаньте играть в преждевременные классики на городском асфальте и не тискайте меня пронырливым взглядом, Касим. Это может возыметь обратный терапевтический эффект. Не забывайте, что я в какой-то степени замужем. Хотя о чём это я... Лучше расскажу короткий анекдот. – Люди проходят мима. Мим умер вместе со старым анекдотом. Люди проходят мимо.
– Диззи, если вы сами придумали, как безболезненно извлекать выгоду из человека несколькими ударами ножа, то вы закончили воровскую аспирантуру. А теперь разрешите мне рассказать о своём товарище Васе Катамаране, который в начале своей головокружительной карьеры после почестей братанов укокошил кокошник и удостоился прохладного приёма экстраполярного медведя.
– Yes, да, ай как же, повествуйте! Это способствует приросту населения, – повторял мой друг Владимир Заумович Уже – объездчик женского пола с ног до головы, державший духовную пищу в холодильнике. Вместо канотье с ядовито-зелёной лентой неразвращенца Вова нахлобучивал на себя ушанку-непердимку, – обрадовалась Диззи, обожавшая неопределённость в слякотных отношениях и голую селёдку под шубой со свекольным подбоем.
– Разрешите всё-таки вставить пару слов о Васе?
– Вы уже рассказывали о нём. Это тот тип, что живёт для мебели, обтянутой пластиком, с органом, на манер посетителя пивной, гордо входящим в неё и быстро выпадающим оттуда?
– Не только. Вася хотел обручить юмор с поэзией, но это ему не удавалось, особенно с Везде-Моной Прелюбодейко. Мы ещё мальчишками дрались с ним во дворе, называя это первой состыковкой.
– Не занимайтесь украшательством, Касим. Как говорится, не старайтесь опередить задники ботинок, и в солнце много добровольного, пока оно само садится. Я не против червя сомнений, но не в яблоке, которому негде упасть. Обещайте не превращать в застойный лягушатник лохань моей ушной раковины, за которой очередная сигарета чувствует себя вполне комфортно.
– Вам это не угрожает, Диззи. Я осведомлён, что вы, буквоедка, относите мужчин к гласным, а женщин к согласным, и больше к шипящим, чем к глухим. Но не забывайте, что с жёнами и с возрастом мужчины дурнеют и из вьючных животных превращаются в растения, ищущие выхода ползунком по стене – так это не о доблестном Васе сказано с его непорочной репутацией вольнодумца.
– Пожалуйста, господин художник, отсепарируйте наслаивающиеся впечатления от обильной информации, закладываемой в мой многострадальный женский мозг в ходе прелюдии к вашей притче. А то у меня в голове уже пыль глумится над лошадиными копытами, и всякие мысли-шлёпанцы без задников появляются.
– Так бы и сказали.
«Итак, Васе Катамарану пришлось испить разбавленное вино любви, а до этого его тусовщица-жизнь находилась в полном хронологическом порядке. Катамаран был человеком, которому после второго стакана «Абсолюта» его учитель Жан-Голь Птицын казался Тицианом, остальных он предавал анафеме, потому что наподобие провинциального портного не думал о возвышенных материях. Вася, как и я – художник от Бога, и выписывал в неряшливой манере завзятого гения, остолбеневшего от собственного таланта, выброшенную весенними надпочечниками Альп реку адреналина, впадающую, по его мнению, в Адриатическое море где-то в независимой от условий политической погоды махровой Хорватии.
Творческий процесс малевания, после учреждения шиной компании «Ни дна, ни покрышки» проходил у него втихомолку в художественной мастерской, напоминавшей палату умалишённого, требующего у нянечки, ухаживающей за «растениями» каботажное судно, – на её дверях сияла медная табличка с часами посещения вдохновения на выдохе. Тогда Васю одолевала лень апельсиновой дольки, отвлекавшая от недоразвитой мечты о денежном воротиле, и он мысленно присматривал себе подходящий вертел, не обращая внимания на модель модистки на берегу в кружевных трусиках с прокладкой из телевизионного кабеля, по цвету напоминавшего угря горячего копчения, взятого напрокат в а’Телье «Молочник».
Поражала модистку картина Васиной физиономии «Ни в одном глазу (ни слова о монокле или мононуклеозе)», вытянутой от стены до стены под лозунгом Каверина «Бороться и искать, найти и перепрятать», отражавшим генетику, порождающую Ге-нытиков. Важная и несговорчивая, она приняла (на грудь колесом, а спиц не видно) дозу пьянящей жидкости, составлявшей предмет их ожесточённого обсуждения. Слушая их бессвязный обмен мнениями, возникал вопрос, почему бы не внести в Олимпийские игры спортивные истязания в остроумии? Но условности не соблюдались, кружащиеся и замороченные головы запрокидывались, а покрасневшее солнце клонилось к горизонту, с учётом, что заключение официального брака напоминало оформление купчей.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #249)