По ним можно было сверять часы. Глядя на них рождались вера и надежда в вечную любовь. Думая о них, в душе торжествовали мир, покой, радость и свет.
В ясный, пасмурный, морозный, ветреный или дождливый день – в любой день независимо от погоды, в три часа пополудни, неторопливой и нестойкой походкой, шаркая и прихрамывая, держа друг друга за руки, словно боясь потеряться, Он и Она приходили к небольшому старому пруду в городском парке.
Сколько им было лет? Восемьдесят или девяносто – я не знал. Они пребывали в том возрасте, когда старение как-бы уже завершило своё разрушение, а жизнь продолжалась и давала силы каждое утро вставать, и начинать день заново.
Они держались за руки и непонятно было кто кого ведёт: иногда казалось, что Он Её, иногда – наоборот. Наверное, вёл тот, у кого сегодня было больше сил.
У пруда они крошили белый хлеб уткам, затем, отдыхая на скамейке, кормили голубей. При этом их старые лица сморщивались в светлой полудетской улыбке и освещали тихой радостью жизни всё вокруг.
Удивительные были старички! Ставшие очень ветхими они сохранили интерес к жизни, и былая интеллигентность проглядывала в сдержанных манерах и кротких улыбках, с которыми они глядели друг на друга; образованность – через живость взгляда. Старомодные пальто, шарфы и другая одежда аккуратно смотрелись на старых изношенных телах и подчеркивали былую красоту фигур. Было понятно, что их отношения переросли в наивысшую степень близости, когда сердца начинают биться в унисон, когда души сплетаются и её корни становятся общими, когда любовь перерастает в родственную.
К ним привыкли все – и работники парка, и няньки с колясками, и завсегдатаи кафе.
Я любил это небольшое тихое кафе с видом на заросший пруд. Частенько захаживал в него выпить недурно приготовленный кофе и немного поработать над очередной статьёй.
Стояла прекрасная тихая и тёплая погода. Природа, как бы затаилась перед долгой зимой, и осень великодушно одаривала нас безветренными солнечными днями. Деревья сбросили свой ржавый наряд и только кое-где на ветках сиротливо продолжали коротать свой век одинокие листья-долгожители.
«Как эти старички? – подумал я. – Интересно, переживут ли они предстоящую зиму?»
И желание пообщаться с пожилой парой привело меня на скамейку, где они удобно устроившись на туристических ковриках, крошили хлебный мякиш голубям.
Получив разрешение присесть рядом, я, чтобы как-то начать разговор, выразил удивление ковриками.
– Это туристический коврик, – улыбаясь, ответила Она, неожиданно звонким моложавым голосом, – уже опасно сидеть на холодной скамейке и неприятно.
– Вы – туристы?
– В прошлом, – Она посмотрела на мужа, – в прошлом… У нас всё уже в прошлом, – и невесело усмехнулась.
Я грустно улыбнулся. Возникла неловкая пауза.
– Когда уже всё в прошлом, удивителен и неповторим каждый день, что дарит тебе жизнь. И радость от каждого дня выше, чем тогда, когда ты уверен, что впереди их ещё у тебя очень много. Да, милый? – заметив моё смущение, продолжила разговор Она.
Старик утвердительно кивнул и добавил:
– Никто не может знать кому сколько отмерено, и никто не знает свой последний день, но мы – счастливые, нам не на что пенять, у нас за плечами целая жизнь, – его голос, напротив, был дребезжащий и слабый.
– А каким видом туризма вы увлекались?
– Альпинизмом. Мы были в одной связке, – тихо ответил старик.
– Мы всю жизнь в одной связке. Да, милый? – добавила старушка.
– Так и есть. Семидесятый годок идёт, как связались всеми узами. – он скупо улыбнулся. – Жизнь-то посложнее гор будет, а связка... как-никак страхует.
– Один держит другого, не даёт потеряться в непогоде, сорваться на склонах, заплутать в житейских невзгодах. Вот седьмой десяток и держимся в одной связке. Ты, как всегда прав, милый, – Она закончила его мысль. Было видно, что разговор старушке давался значительно легче, как, впрочем, любой женщине и в любом возрасте.
Я с восхищением выразил своё удивление:
– И вы всегда вместе, никогда не расставались?
– Как же – расставались, конечно расставались. Война, стройки, но я всегда ждала. Всегда надеялась и верила. Да, милый? – она опять повернулась к мужу.
«Зачем это постоянное «Да, милый?», – раздражаясь, подумал я и громко вздохнул.
Старушка, слегка наклонив голову, заглянула мне в лицо. Она словно услышала мои мысли и тихо ответила: «Потому, что он главный!»
Широко и немного хитро улыбнулась, и лицо её в улыбке вмиг стало моложе и красивее.
Как же мудро она подчеркивала главенство мужа, тактично выдавая свои мысли за его! Действительно, пара была необыкновенной! Не зря я подошёл к ним.
Мы ещё долго говорили. Старички оказались словоохотливыми, но про себя рассказывали мало, если только общими фразами, что и понятно: зачем постороннему человеку знать твоё пережитое личное? Выстраданное и переболевшее, счастливое и радостное – они заберут его с собой в иную вечную жизнь, в которую, я верю, они войдут, так же, крепко взявшись за руки.
– Пора домой, дорогая, стало подмораживать, – старик встал и галантно протянул руку своей спутнице. Она послушно поднялась.
Мы попрощались, и я долго смотрел им вослед. Медленно, слегка согнувшись и шаркая ногами, они шли, не разнимая рук…
«В одной связке, – меня вдруг накрыло какой-то болезненной жалостью и щемящей тоской, – и я страстно пожелал милым старичкам пережить зиму, встретить весну, и... лёгкой смерти, чтобы также... не расставаясь... взявшись за руки...»
Спускались сумерки, подмораживало. Последние – самые стойкие листья, отрывались и медленно кружась в прощальном танце, падали мне под ноги.
На душе было грустно, но той спокойной и приятной грустью, которая делает нас смиреннее и мудрее.