Он и она

             

       
- Что ты спишь? Что ты лежишь? – Словно вспышка озарила мозг.
Он вскочил с постели.
- А в чем дело?  - Спросил он самого себя.
 - Она здесь! Она здесь. Надо же что-то делать.  Объясняться.  Во имя любви люди горы сворачивали!
Он прошелся по комнате.
 - А что сделаешь, если она-то и знать меня не желает?
 - Все равно. Надо действовать.
Он знал ее много лет, объяснялся с ней много раз, и в результате она каждый год выходила замуж за другого. Десять лет он ее любил безответно. И сейчас она улетала за моря и горы, потому что там нашла свою очередную судьбу.
Голоса боролись друг с другом и победил голос, требующий действий.
Он призвал на помощь всю свою лень. Но у лени тоже ничего не получилось. Лень была буквально смята напором энергии.
Эта девушка, которую он любил, существовала. Была. Не просто была, но была рядом. И он знал ее адрес. И он помнил дорогу. Пока рядом, хотя скоро и уезжала навсегда, бог знает куда. Оставалось несколько дней, чтобы совершить нечто грандиозное в ее честь. Пусть она не узнает кто это. Но удивить и поразить, и порадовать ее просто необходимо. Сейчас или никогда.
Конечно, она догадается. Кто же еще? Кто такой безумный в ее окружении, кроме него. Он даже и не прятал, не скрывал тот вулкан безумия, который она в нем вызвала. Несчастная любовь – это действительность. Безумие – это реальность.
Она сидела в мозгу, в заднице, в душе, в печени, ее образ затмевал все кругом. Затмевал здравый смысл, вообще смысл, и звал на подвиг. Он жил с ней наяву и во сне. Ее образ был более реален, чем реальность, более действителен, чем действительность. Её образ был его бытием. И может быть – бессмертием.
 Голос сам подсказывал идеи: Усыпать ее дорогу цветами, золотом, пирожными, шампанским, устроить фейерверк возле ее дома.
 Ни за что мысль не цеплялась. Все приходило в голову неосуществимое, нереальное, несбыточное и опасное для жизни. И бюджет тоже ограничивал фантазию.
И наконец, сложился более вразумительный план. Украсить ее сад светящимися объектами. Она выйдет на крыльцо, и увидит море огоньков. И удивится.
И ударит в ладоши.
А может быть, немного нахмурится.
А сначала испугается. Подумает: «Это у них сейчас так принято.  Зажигать огоньки в чужих садах.»
Она уже долго жила в чужих странах, и относилась к своей, к нашей стране как к чужой.
 Эта идея с огоньками ему понравилась.
Она любит зажигать свечки. Она любит сидеть при свечах.
 Она жила одна, на даче, в пригороде, в маленьком домике с верандой, среди запущенного, разросшегося сада, в который приезжала раз в год, по делам, на неделю, две из Италии, Англии, Франции, Испании, и опять из Италии. И в этот сад с наступлением темноты ему надо проникнуть, расставить свечи, развесить фонарики и удивить ее. И порадовать ее. И поразить ее.
Предстояло только купить, ну, допустим, сто свечей, и несколько праздничных фонариков. 
Территория на которой располагался ее домик охранялся и ему предстояло преодолеть охрану.  Это сложно… И как он это сделает, еще не придумал, но обязательно сделает. В конце концов, заборы всегда имеют ограниченную высоту.  Они не доходят до неба. Надлежало совершить посильный подвиг.
План был трудным, но вполне осуществимым.
Да, трудности! Вот это те самые трудности, которые преодолевают во имя любви!
Прекрасно! И у него будут эти трудности, и он их преодолеет. Сначала обманет бабу-ягу, потом полетит на ковре-самолете, еще надо не забыть отрубить пару-тройку голов у дракона. И пройти у церберов под носом.
До ее дачи ходу часа три. И назад столько же. Расстояние не пугало, потерянное время тоже. Расположение домика он знал очень хорошо, потому что ранее, в более благоприятные дни, был допущен на дачу не один раз.
Энергия все прибывала и прибывала. Он оделся и не заметил, как помчался в ближайший хозяйственный.  И, на самом деле, там оказались свечи.  Он нашел их сам. Они лежали буквально у него под ногами. А продавщица, презрительно взглянув на него, ответила, что нет у них такого товара.  Вот тебе и злая кикимора! Присев и обнаружив нижнюю полку, он увидел их!  Они лежали аккуратными кучками, упакованные в целлофан по шесть штук и по три. Такие желанные, такие прекрасные. Он воспринял это не просто как удачу, а как неслыханный фарт. Все, что он до сих пор предпринимал в жизни, терпело крах в самом начале. А тут – свечи, да еще в ассортименте. Большие и маленькие. Розовые, белые, красные. Он набрал свечей сколько мог. Свечи на 12 часов горения, другие на 8.
- Вполне, хватит на всю ночь. Когда бы она не вышла, хоть к утру, все же заметит их. – Обнадежил он себя.
По дороге купил и шарики с подсветкой, неописуемой красоты. Они мигали огоньками, как какой-нибудь инопланетный корабль из фильма американского режиссера о пришельцах.
Она жила одна, и никто не смог бы ему помешать осуществить свой план. Приходит, расставляет, зажигает, и уходит.
В голове все работало четко, ясно и конструктивно, остатки здравого смысла быстро покидали его. Все действительное безумно, все безумное действительно.
Все существующее становится действительным только во имя ее. Смысл обретает сущее у ее ног. Благодаря ее существованию, существование осмысленно.  Она творит бытие, наполняя его своим существованием. Она существует, значит он действителен. Он существует, потому что она есть. Она есть -  и это благая весть!
И тут несчастная любовь не при чем.  Она может его и вообще не знать. Она только дает ему жизнь, как матерь жизни. Богу все равно, любишь ты его или нет. Знаешь о его существовании, или нет.  Бог – это бытие. И она была его бытием. Потому что он жил ей и для нее. 
Но она знала его. Знала очень хорошо… И отвергала. Отвергала спокойно, постоянно, легко.
Но и Господь не часто исполняет желаемое. Но и Господь чаще всего не отвечает на молитвы.  Это не значит, что его нет, что он не слышит, и что не надо ему молиться. Это даже не значит, что он не любит. Если Бог есть любовь, значит он и любит.
Свечи надлежало поставить в подсвечники. И он купил несколько штук. Но и подсвечники не будут стоять на земле. Тогда он решил поставить по три свечки на досочки и зажечь их по всей длине тропинки. Тропинка более утоптанная, чем остальная земля. Вся тропинка будет гореть. Он представил себе эту узенькую тропинку вдоль кустов, травы и свисающих веток деревьев и море огоньков. И ему показалось это прекрасным. Он высветит ей земной Млечный Путь. А на ветки повесит светящиеся шарики.
Все это прогорит. И ничего не останется, кроме нескольких дощечек. Так что и убирать ничего не надо будет. Все само исчезнет.
И это ему тоже понравилось.
Примчавшись домой, он стал пилить дощечки. На дощечках свечи держались плохо, сколько бы ни капать воска. И он стал вбивать гвозди и насаживать разогретые свечки на гвозди. Так они держались лучше.
Сумка наполнилась свечами и дощечками, пробитыми гвоздями.
Он залез в интернет что бы точно узнать время захода солнца. Солнце заходило в 20.30 и в 9 уже наступали сумерки, и тогда можно проникнуть в сад и заняться расстановкой свечей.
Нет! Конечно, не спички! Он купил газовую зажигалку с длинным носиком. И она безотказно вспыхивала, давала длинное, регулируемое пламя и прекрасно зажигала свечи.
Сначала он хотел поставить свечи прямо на крыльцо. Но потом решил, что малейшая пожароопасность недопустима. Крыльцо пусть будет алтарем. А вокруг – свечи. И когда она взойдет на алтарь…  Служба начнется.
К шести все было готово, он оделся по-дорожному. Сумка получилась очень тяжелой, и он взвалил ее на себя, и она деревянно хрястнула на спине, как крест.
И он вышел из дома навстречу приключениям и опасности.
В метро он приказал себе спать. И заснул. И проснулся только на конечной. Именно, когда надо. Потом сел на автобус и опять расслабился.  Впервые за много лет он ощутил, что вернул себе полностью власть над своим телом и над своими чувствами. Уже в сумерках он дошел до железных ворот, которые вели на садовые участки, и без раздумий нажал на звонок. Дверь мгновенно растворилась. Он вошел и бодро заявил с улыбочкой.
- Я сегодня без ключей.
 И в ответ раздалось не менее весёлое.
- Это ничего, а мы тут на что?
  И он, не оглядываясь, минул сторожей.
- Господи, благодарю. Как легко всё получилось! -  возликовала душа.


У ее калитки стояло две машины. У нее машины не было. Неужели к ней кто-то приехал? Он зашел в тень и прислушался, прежде чем отворить калиточку. Старенькая, покосившаяся калитка запиралась на аркан. Никаких звуков из глубины сада не раздавалось. Он снял аркан, нащупав его в темноте, и как кошка, бесшумно скользнул в сад. Сделал несколько шагов по тропинке. Окна были темными. Тень сомнения промелькнула, вылетев из них.
- А если ее нет?
Не зная, что ответить на этот вопрос, он не стал и задумываться.
- Наверное, уже спит.
Всех, кого она любила, всех, кто с ней раньше был, он называл подонками, жабами, пиявками и пауками. Это была не ревность. Он уважал ее выбор. Но они забыли о ней, они расстались с ней, они бросили её. Конечно, скорее всего, это она сама их бросила и забыла. Но ей это позволено. Иначе и быть не могло. Но они-то не могли, не имели права забыть ее.  И лучшее, что они могли сделать, - заколоться кинжалами. Или ползти за ней по жизни на коленях. Но никак не забыть, не оставить, не перестать ее любить. Он то не забыл! Как можно забыть ее, если ее взгляд, ее выбор однажды в жизни пал на тебя? Если ты стал избранным, как можно уронить своё избранничество? Забыть о нем, растоптать этот великий дар, полученный от неё. От богини. Жабы и пауки. Пиявки, насосавшиеся ее любовью и отвалившиеся. Однажды он этих ее женихов (она так именовала их) вслух назвал жабами и пиявками. Она обиделась. И даже не захотела понять отчего они такие. И прогнала его.
 - Я-то ее никогда не брошу, не забуду.  – Он прислушался к себе, к сердцу и там кроме жара уловил и некоторую тревогу, и желание сердца отдохнуть.  – Хотя с удовольствием забыл бы. Но не получается. Забуду, и стану пауком, или пиявкой, или слизняком. Все без любви становятся уродливыми.
- Но как ты посмел ее любить? Кто ты такое? Как ты еще посмел о чем-то судить? – проснулся внутренний голос. И он согласился с ним.
Он присел на корточки и поставил сумку у своих ног. Ни с дачной улицы, ни от дома, ни от соседей не слышалось никаких звуков.  Он включил фонарик и неожиданно обнаружил кресло, стоящее в саду. Это же он сам его сюда поставил! Почему она его не убрала? 
Может быть, ее тут и нет с тех пор. Нет, нет. Она здесь. Просто рано ложится спать. Лежит и смотрит в свой планшет. А может быть, и глаза закрыла и лежит в темноте.
Он подошел к окнам веранды вплотную, чтобы увидеть отсветы от планшета. Но ни звуков, ни света не уловил.
- Ничего, если даже ее нет дома, она обязательно завтра вернется. И увидит сгоревшие свечи. Увидит фонарики. Фонарики должны гореть несколько дней. Город она настолько не любила, настолько не выносила, что даже ночевать не могла оставаться в городе. И сейчас она уезжала, чтобы жить на какой-то вилле, на берегу какого-то моря. Вдали от цивилизации.
Он отбросил грустные мысли. Сел в кресло и перевернул сумку на травку. У его ног образовалась гора свечей и дощечек. Какую-то часть свечей надо было расставить по саду. А главную группировку, сосредоточить на тропинке. От начала до конца.
И он пополз на корточках по саду, расставляя свечи под кустами, ввинчивая в рыхлую землю. Когда он расставил с десяток свечей, вдруг обнаружил, что забыл где они поставлены. И даже наступил и смял одну из них.
- Значит, надо сразу зажечь хотя бы одну, для ориентировки. И он пополз с фонариком и нашел самую дальнюю свечу и зажег ее своей безотказной зажигалкой с длинным носиком.
Он уже много раз так украшал сады, горящими свечами и всегда получалось торжественно и удивительно. Можно было до утра молча смотреть на огоньки и тени.
Сначала надо размягчить свечу зажигалкой, потом проткнуть гвоздем… И работа спорилась.
 А что, если свеча догорит, останутся гвозди, она пойдет и наступит. И сразу три гвоздя войдут ей в ногу. Она ходит по саду в мягких тапочках. Так что он на самом деле мастерит ей страшный капкан.
Как он сразу не подумал об этом?  Еще бы немного и он допустил бы роковую ошибку. Самую роковую ошибку в своей жизни.
 Удалить гвозди без пассатижей оказалось нелегко. Он возился с дощечками долго, выбивая из них гвозди то попавшимися под руки камнями, то другими дощечками. А потом вытаскивал гвозди за шляпки пальцами.  Он сел в изнеможении на землю, обливаясь потом. Трудности продолжались.
Вдруг к калитке подъехала машина и осветила его фарами. Он метнулся в сторону. Но потом опомнился и вернулся за сумкой, груда свечей и дощечек валялась как раз на тропинке. Он быстро опять все запихнул в сумку и пополз в тень, в глубину сада.
Двери хлопнули, раздались голоса и музыка.
 - Нет, это не она. У нее нет таких друзей. С машиной, попсовой музыкой…
- А вдруг?
 И он пополз еще дальше, ближе к забору.
Обернулся, и увидел горящую посередине сада свечу. Горящая свеча может выдать его!  И он через кусты, обдирая себе локти и лицо, побежал к свече и задул ее. Опять притаился, и стал вслушиваться… и понял, что потерял очки. Провел рукой по лицу, по ушам, по одежде. Очков не было. Зажечь фонарик невозможно.  Машина все светила в сад своими фарами, музыка заглушала молодые голоса.
- Неужели это она?
На четвереньках он пополз ближе к дальнему концу забора, по пути пытаясь найти очки.
Музыка становилась все громче, двери не переставали хлопать и фары освещали сад ровнехонько по тропинке. От сидения на корточках, в засаде, ноги затекли. Он долго наблюдал за приехавшими. Среди них ее не было. Ее голос невозможно ни с чем спутать. Прятаться начинало надоедать. Надоело бояться. Наглое поведение приехавших раздражало. Они ничего не боялись, в отличие от него. А что, если выйти к ним.  Он встал во весь рост, выпрямился. Чего их бояться? У меня-то прав больше на этот сад, чем у них. Выйду сейчас на тропинку, пусть увидят меня. А потом подойду к калитке.
- Проблемы? Нужна помощь?
Уверенность в своей правоте охватила его. А то ведь и ее разбудят.  В конце концов, он может быть и хозяин, откуда им знать? И оберегать ее сон, тоже входит в его подвиг.
Набравшись храбрости и решимости, он вышел в свет фар и двинулся медленно к машине, высоко подняв голову и роскошно улыбаясь.
 - Вам нужна помощь?
Он дошел до заборчика, ощущая спиной поддержку со стороны ее, спящей. Как только он отворил калиточку, музыка смолкла. Он застыл в свете фар в несколько картинной позе хозяина. Но и свет вдруг погас.
 - Добрый вечер!
Хлопнула дверь. И сразу же пискнула сигнализация. Мужчина, ничего не ответил, и ушел в темноту улицы. Остальные, как оказалось, исчезли еще раньше.
Он остался победителем и еще долго картинно стоял, и всматривался в темноту, где исчезли люди, и вдыхал из облака начадившей машины.
Без очков он был гораздо смелее, потому что мало что видел. Однако при тусклом свете далекого уличного фонаря он все же рассмотрел, что руки у него в земле и джинсы все вымазаны землей. Он стал отряхиваться, совсем забыв, что надо соблюдать режим тишины.
Он опять затворил за собой калитку и накинул аркан на штакетинку.
Прежде всего – очки. Надо их найти. И он, совсем не прячась и перестав прислушиваться, уверенно пошел за фонариком. Включил его и стал обследовать куст за кустом, дерево за деревом. Тут были и вишни, и яблоня, и совсем дикий кустарник. И пучки каких-то цветов с белыми шарами.  Она называла их, но он забыл.
Он вспомнил, что это ее любимые цветы. Он приостановился и с какой-то долей ревности, осветил их. И стал рассматривать.  Очки на них не висели. 
Её сад. Он в её саду.  В осеннем саду, полном плодов.
Он вспомнил, что здесь, чуть подальше, возле вишен, он взял ее за руки и сказал:
- Я без тебя не могу жить.
А она убрала свои руки за спину.
Он не мог. Это было правдой.  Он сначала скрывал свои чувства, а потом почему-то стал объясняться в любви всё горячее. Объяснения получались многословные и с доказательствами.  И шли они по разным направлениям.
Она слушала его с интересом. Не останавливала.
Сначала он описывал ее внешность.
- У тебя уникальные глаза. Они похожи на хрусталь, и они слоистые. Первый слой сероватый, за ним идет голубой, а в самом конце, зеленоватый. И слои меняются местами. Утром ты сероглазая, днем голубоглазая, вечером более таинственная и загадочная – зеленоглазая.  Да, бывали дни, и он видел её утром, видел днем, и вечером не спускал с неё глаз.
Описывать ее внешность он мог бесконечно.  Он много видел. Он видел ее в купальнике и без купальника.  Потом он начинал ее сравнивать с другими общими знакомыми женщинами.  И она оказывалась несравненной.
Потом он хвалил ее ум. Ее проницательность.
Потом он цитировал ее высказывания, на первый взгляд, ничего не значащие, а на самом деле точные, абсолютно достаточные, чтобы описать и даже проникнуть в глубину любой сущности.
Ей это нравилось. Но стена не падала, она оставалась к нему может быть, и не равнодушной, но уж точно не радушной.
 - Я же могу позвонить ей, - вдруг подумал он. Это внезапная мысль прямо-таки удивила его своей простотой. Я подойду к окну и услышу свой звонок. Или увижу отблеск света от телефона, когда она возьмет его в руки. А может быть, услышу ее голос и точно буду знать, что она дома, на даче. Ведь другого жилья у нее нет.
 Он подкрался к ее окну и нажал на зелененькую кнопку звонка.  Её телефон оказался выключен.
Ну, конечно, она на ночь отключает телефон.
Хотя, нет, она не отключает телефон!!!
Он проверил, правильно ли позвонил. И нажал на ее имя еще раз.
Раздались гудки. И он с замиранием сердца стал ждать. Звонков не было слышно из-за окна. Трубку никто не брал.

Он ждал и ждал, пока металлический голос не предложил ему оставить звуковое сообщение.

Он отвел после сигнала трубку как можно дальше от себя.  В темноту. Пусть сад оставит ей сообщение. Ждал, пока не решил, что сад сказал ей достаточно и тронул отбой.

Он вернулся к сумке и продолжил свое дело уже никого не таясь.
Ничего предосудительного он не делает.  И он погладил ствол вишни, с которой она любила лакомиться.
- Разве только это – пристаю к ее деревьям. К ее траве, к ее земле.
 Он нагнулся низко, и взял в рот травинку.  Это ее трава!
 Он нагнулся над тропинкой. Тут она ходила! Он хотел поцеловать землю, но удержался.
- Да, это слишком.
Месяц только обновился и еще не взошёл. Безлунный, теплый, темный, безветренный вечер. Удивительная ночь! Подумал он. Сад не издавал ни малейшего звука. Ни малейшего шевеления не производили листочки
И вдруг спохватился.
А сколько же времени. Посмотрел на телефон, было одиннадцать. «Как же я попаду домой? Какой же ты осёл!»
Он совсем не рассчитывал всю ночь провести в этом саду.

Он стал проклинать себя. Вышел за калитку на садовую улицу походил взад-вперед.
Что ни делай, на метро не успеть. И даже автобусы вряд ли ходят еще.
Ему придется тут до утра торчать.
И работы непочатый край. И кто это увидит?

 Он опять вошел в сад и стал лихорадочно продолжать работу. Тропинка наполнилась свечами. Он решил заставить её если не на всю длину, то хотя бы наполовину. И отвести несколько разреженных линий по сторонам. Он опять зажег несколько свечей по периметру.  Предыдущая его работа оказалась безнадежно испорчена. Несколько свечей потерялись, вслед за очками, другие были смяты им во время хождений. 
Это был старинный, дремучий сад. Тут жили ее бабушка с дедушкой. Тут ее папа объяснялся в любви ее маме.
 А теперь он … вот уже десять лет подряд объясняется в любви их дочке.
Это конечно, была странная девушка. Она решила почему-то жить за границей. И это стало целью ее жизни.
И этот безумный план постоянно удавался.  То на Эгейском море, то на Венецианском заливе, то в Нормандии, то на побережье океана, в Беаррице. Вот теперь он вроде бы осуществился, оформился печатями замужества, вида на жительство, гражданства.
Сколько раз он говорил, задергивая шторы.
 - Мы уже в Каннах!
Понимаешь?
 - Шшшш – слышишь, за окном море.
 - А теперь мы на островах Зеленого мыса. Вокруг непроходимые джунгли и он ухал, как тропическая Ночная птица. А мы зашторили окна, и нам ничего не страшно. Мы вдвоем!
- Н-е-е-т отвечала она. – Я не могу тут жить. Это – Совок. И ты совок, потому что любишь совок.

Так я докажу, что это не совок. Что это Космос!
 И он оплавлял свечи и расставлял их тройками. Все дальше вглубь сада. И вот, последняя свеча поставлена в строй. И вытянулась по стойке смирно, ожидая приказаний. Он поискал в сумке. Свечей не оказалось. Дело сделано. Воины расставлены. Теперь надо отправить их в бой.
Он стал зажигать фитильки. Свечи охотно зажигались и горели, освещая травинки, тропинку, а иногда листочки, свисающих над ними веточек.  И вдруг он услышал, как над головой грохнуло что-то и его осыпало сверкающими конфетти. От свечки лопнул шарик. Он опят замер. Сердце опять запрыгало в горле. Такой звук, такой грохот, точно ее разбудит. Он сидел на корточках, боясь пошевелиться, весь в блестках конфетти. Сверкали его волосы, сверкала борода. Сверкали глаза. Но из дома по-прежнему не раздавалось ни звука.
Он зажег все свечи. И в кустах, и на тропинке. Включил лампочки в шариках на ветках. Лопнувший шарик тоже продолжал мигать огоньками.
Работа окончена. Он отполз к самому забору и оценил свой труд.
Зрелище поразило его самого своей нереальной фантастичностью.
Сад превратился в какую-то посадочную площадку для инопланетного корабля, с ярко высвеченной посадочной полосой тропинки. Только корабль этот, если появится, должен быть совсем маленьким, игрушечным.
В нереальной, ночной тишине горящие среди травы свечки казались воплощением абсурда. Его абсурдной любви к нелюбящей его и постоянно, регулярно замужней женщине.
Он опять вышел на улицу, скрипнув калиточкой, чтобы посмотреть, как выглядит сад оттуда. Да, всё удалось.  И прохожие, появись такие, останавливались бы в изумлении. «Такой инсталляции позавидовал бы любой куратор современной галереи» – подумал он.

Он вернулся в сад и сел в кресло. Он сидел посреди мерцающих огоньков, как сам центр инсталляции. Конфетти блестело в бороде.
Напряжение немного спало, и он почувствовал, как устал, как вымотан.  А мысли сами текли, словно уже имели самостоятельную жизнь, и не зависели от него. Материя все, что не зависит от нас, - вспомнил он прошлые экзамены.  Значит, мои мысли сегодня – материальны.
Ему представилось, что они вместе. Хотя он и отгонял откровенные сцены. И вместе уже много лет. Но даже в минуты самой интимной близости, между ними будет пропасть.  Она никогда не поймет и не разделит его «совковых» чувств.  И он ужаснулся такой жизни с ней.  У них дом на берегу моря, все, как она хочет, может быть и дети. Конечно дети. И пропасть, которую невозможно перейти.
И такой поворот вполне возможен, если бы у него была вилла на берегу, машина в гараже и яхта на плаву. И как хорошо, что ничего этого нет. И благодарность на промысел Божий разлилась у него в душе. Он спас его от такой незавидной, жуткой участи.
 -  Боже, спасибо, что у меня нет яхты на Лазурном берегу.
Наверное, Господь намеренно удаляет таких из России, чтобы они не мешали России жить, идти своей дорогой. Развиваться в ширь и глубь. Не смущали граждан нелепыми мечтами о ненужном и гибельном богатстве и беспечной жизни.
Самое лучшее, это конечно, забыть о ней. Успокоиться и все забыть. И когда-нибудь это произойдет.
А сейчас он бодрствует. И мысли текут неостановимо. И он всю ночь бдит.  И вспомнился Дон Кихот. И его бдение. И его Дульсинея. Да, все когда-то уже было.  И он подумал, что в принципе, и он, и его несчастная любовь тоже в порядке каких-то вещей. И укладывается в какие-то нормы, и правила. И так тоже можно жить. И никакой трагедии тут нет. А если и есть, то это тоже в порядке вещей и имеет свой смысл. И, возможно, самый глубокий и сокровенный смысл, открывающийся лишь немногим.  Избранным. И он среди них.
Он встал и решился обойти дом.  Уже ничего не страшно, коли свечи зажжены.
И он пошел вокруг почти крестным ходом. Мимо крыльца, мимо окон, мимо заднего двора, и опять за угол, и вдоль стены без окон. Наткнулся на сарайчик, заполз туда и устроился на старых досках. Прикорнул, и заснул.
Проснулся он от холода, когда было уже светло. Прислушался, но щебет птиц заглушал все звуки.  Часы показывали 5 утра. Надо было исчезать.  Как исчезли ночные тени.   Он вылез и опять прислушался. Свечи совсем сморщились и догорали. Стоило ему сделать несколько шагов, как он сразу промок. Мокрой была трава, и роса с листьев сыпалась на него. Он вышел на тропинку и обнаружил, что шарики исчезли, кто-то прошел по тропинке, раскидав свечи, и унес шарики. Калитка осталась открытой настежь.
 - Воры – удивленно воскликнул он
- Что, ж хорошо, что кто-то видел мою инсталляцию. Видел жадными и завидущими глазами. Это лучше, чем никто.
И он пошел, по дорожке поселка, мимо сонных сторожей, и железные ворота отворились перед ним.
- Нет, это здорово, что у меня нет яхты, - подумал он дома, забираясь в ванну со взбитой пеной.