Меня разбудил собственный крик. Я медленно выплывал в явь, и сначала мне показалось что это во сне продолжают стучать дверьми. Однако в дверь бабахали вполне наяву. Причём, в мою собственную. Причём, довольно остервенело.
Я с огромным трудом сел. Голова была тяжёлая и тупая, думать ей было категорически невозможно. Скворчило в левом виске. Тошнило. Все тридцать три удовольствия.
В дверь после перерыва задолбили снова.
Я поднялся и, пошатываясь, почти с закрытыми глазами двинулся в коридор. Тело меня плохо слушалось, я споткнулся на пороге и даже выругаться не успел - пролетел по инерции прямо к выходу.
За дверью слышались голоса.
Охренели совсем, сердито подумал я. Звонок, что ли, сломался? Или свет вырубили...
Я машинально хлопнул ладонью по выключателю на стене, свет зажёгся. Одновременно мелькнула мысль, что для утра как-то уж слишком светло в моей прихожей, но мысль была вялая и развиваться не захотела. Светло и светло, ну и ладно...
Постанывая от слабости, я щёлкнул замком, распахнул дверь и с изумлением узрел перед собой кучу народу.
Впереди всех, на лихом коне и в красной куртке стояла наша Надежда с набитой авоськой, которую она держала обеими руками. Рядом с ней имелась до крайности перепуганная тётя Катя, за её плечом возвышался озабоченный Прокофьич, из-за его локтя выглядывала их внучка, юная наша пианистка Маришка – в школьной форме с пионерским галстуком.
Обе соседские двери были распахнуты, в обоих замерли изваяния: в одной Маришкина маман, в другой - столетняя бабуся, которая уже и вниз не спускалась.
- Вы чего? – обалдело поинтересовался я севшим со сна голосом.
- Ты как? - вопросила Надежда тревожно.
Вид у неё был тоже непривычно испуганный.
- В смысле? - просипел я. - Чего долбите-то? Звонок не работает? Сломали уже?
Я высунулся из двери, ткнул в кнопку – за моей спиной затренькало.
- Чего собрались-то? - я не удержался и зевнул. – Что-то стряслось? Может, я уже умер? А то я не в курсе…
- Ну, погляньте на него, – всплеснув руками и оглядываясь на общество, подала голос тётя Катя. – Он всё шуткует. А сам живёхонек, гляньте, люди добрые! Ещё и в орденах весь, даром, что без штанов...
Я машинально схватился за медальон, висевший на груди, Прокофич добродушно захехекал.
- А он у нас весельчак, - мрачно сказала Надька, возвращаясь в привычный свой тон. – Ему бы только поржать. А мы тут у него под дверью чуть инфаркт не схлопотали. Полчаса звоним-стучим, я уже за милицией собралась… Держи, вот, орденоносец… тётя Маня выслала паёк.
- Какой ещё паёк? - в голове у меня был совершенный сумбур. - А ты чего пришла-то? А сколько времени-то?
Надежда закатила глаза, а Маришка, гордо поглядев на новенькие часики, с готовностью отчеканила: тринадцать семнадцать!
- Чего-чего? – я воззрился на неё. - Какие ещё семнадцать?
- Тринадцать… - пискнула Маришка, - у нас пять уроков кончилось… - она растерянно оглянулась на мать, но та, очнувшись от столбняка и, сообразив, что сосед пребывает в недопустимом неглиже, решительно цапнула дочь за локоть и втолкнула в квартиру. Тётя Катя махнула рукой и тем же манером увлекла за собой Прокофьича, дверь за семьёй захлопнулась. Бабка с другой стороны, видно, устав стоять, тоже сдалась и затворила за собой дверь.
Площадка опустела.
Я перевёл глаза на Надьку.
- Не понял, - сказал. - Мы не работаем сегодня? У нас уже праздники начались?
- У тебя, видать, начались, - Надежда красноречиво кивнула в мою квартиру.
- Да нет там никого, один я, - буркнул я.
- Ладно, один… бери, давай, жратву, у меня там, небось, тесто перестояло, пока мы тут к тебе прорывались... Так и думала, что ты с бабой… Ладно, пойду доложусь, что пациент жив.
- Да что случилось-то? – я ошарашенно принял тяжёлую авоську.
- А я-то почём знаю, - парировала Надька, уже полностью придя в себя. - Это у тебя надо спросить, а я распоряжения выполняю.
- Распоряжения? Господа бога, что ли?
- Ну да. Сама распорядилась. Ох-ох, племяш занемог, снесите пожрать. Больше ничего не знаю.
- Занемог? – я даже рот разинул. – Кто сказал?
- А я откуда знаю! – Надежда развернулась к лестнице. – Алка тоже с утра говорила… Сам разбирайся, командир. Моё дело солдатское: выполнил-отчитался.
- Охренеть… - пробормотал я, взвешивая на руке тяжёлую авоську.
- Банки, смотри, верни! – крикнула уже со ступенек Надька.
Я было хотел что-то спросить, но из сумки понесло таким прекрасным запахом моих любимых жареных ставридок, что я почувствовал настоятельную потребность переключиться на насущное земное.
- Спасибо! – гаркнул я уже в лестничную клетку и понёс дары в берлогу.
В кухне я поставил на газ чайник, и начал извлекать на стол неоценимое. Сверху в сумке лежал пышный пакет с Надькиными слойками, в следующем пакете, действительно, обреталась груда свежеподжаренной ставриды – целиковой, как я любил, с хрустящими хвостиками. Со дна я извлёк переложенные «Крымской правдой» две литровые стеклянные банки – одну с винегретом, вторую – с просто крупно нашинкованными солёными огурцами. Был ещё третий пакет – с хлебной нарезкой, а со дна я выудил совсем уже непонятное: пять консервных банок - с горошком, шпротами и сайрой. А из самого угла выкатился большой красивый солнечный апельсин. Я положил его на стол и задумался. Апельсин явно выпадал из тёти-Машиного стиля. Надька тоже выражала свои чувства более весомо - выпечкой. Консервы отчётливо пахли администрацией - стратегические запасы для сотрудников к праздникам. За романтичным же апельсином явно угадывались девочки, и скорее всего – Татьяна, уж очень многозначительно выглядел фрукт, явно ради него рылись в ящиках, выбирая и облюбовывая. Значит, слухи были, действительно обширные. Только вот про что…
Чайник запел, и я решительно откинул размышления. Всё потом.
Рыба была ещё тёплой, и я вдруг понял, что жутко голоден, прямо на грани обморока. Да, тётя Маша не даст пропасть… надо ей к Новому году коробку конфет у Арсена надыбить… И Надюхе тоже… Чёрт, сколько же я проспал… Я достал вилку и нож, открыл банку с винегретом, посмотрел на него, положил вилку и взял ложку. «Ты деревянными любишь?» – вдруг явственно всплыло в моей голове.
И я медленно осел за стол. И зажмурился. Настолько это было близко и реально. Я даже голос услышал – со всеми его оттенками интонаций. Знакомый был голос. Я знал её, эту девушку с косами – уже там, во сне, она была мне знакома с первого взгляда – а сейчас я ещё сильнее почувствовал это.
Я опустил голову на руки, мучительно вспоминая. Темно там было почему-то, лампа горела… И так потрясающе чудесно, укромно, загадочно было на душе – так не бывает наяву… «Бери ложку. Ты деревянными любишь?..» «Буду любить теперь» - кажется так я сказал...
И сон вдруг распахнулся, начал раскручиваться слоями, слои захлёстывали друг друга, перепутываясь, мешаясь… Мы танцевали… кажется, под «Дом восходящего солнца»… ходит по свету легенда о том, что среди седовласых высот, стоит один сказочный дом… Я как будто слышал это там – и музыку, и слова. Или я это сам говорил? Нет, я другое говорил… Ты моя… ты моя принцесса… а я свинопас… господи, какая чушь… Но почему, почему так восхитительно тепло и чудесно было на сердце, и на окнах травы, и на стенах, и на полу, и всю ночь сухой, тонкий и волнующий запах цветочного сена, и голова кружилась от него, а дыхание такое лёгкое, и тёплая кожа девушки пахнет цветами, земляникой… такое нежное и чистое тело в розовом свете угасающей лампы, в розовом свете расцветающего утра…
Что же это такое было, что?.. И потом собака прибежала, и лаяла, и звала… И мы пошли… ходили по двору… и щёлкал затвор ружья. Или я всё перепутал? Или я всё сочинил? Да нет же, я просто чувствовал в руках тяжесть и силу оружия... И я отлично помнил, как шёл к этому дому. Я шёл через горы к большому ручью, шёл неделю, шёл месяц, шёл год… Но я не нашёл, не нашёл этот дом… То есть, как раз я его и нашёл, во сне...
Была там собака, вспомнил я. Я стучался в дом, собака лаяла, и девушка выходила, родная и знакомая. С живыми, весёлыми глазами. С косами. Белка.
Да, так бывает в снах. Что-то снится дорогое и близкое. А потом ты просыпаешься. И всё остаётся там. Пронзительно нужное. Пронзительно чистое. Такое, которого наяву не бывает. Только надо спросить, куда делась собака. Чёрт, у кого спросить теперь? У кого?! И когда?! Этого же нет! Просто нет этого ничего на свете!.. Не найду я этот дом, у которого солнце встаёт…
Я понял, что есть не смогу.
Встал, открыл форточку, закурил сигарету и встал к окну. Подумал, что форточки мало, дёрнул створки, окно распахнулось, холодный, сырой воздух поплыл на меня, казалось, прямо с гор, но я даже не заметил, хотя так и стоял босой и в одних трусах, как встал с постели.
И ничего я больше не вспомнил, глядя на смутные горы вдали. Только затошнило ещё больше от сигареты.
Странные дела со мной почему-то творились в последнее время, очень странные… А я этого ужасно не любил. На мой взгляд лучше плохие дела, чем странные.
Я потушил окурок, скривился от отвращения и пошёл в прихожую к телефону. Надо было прояснять сегодняшний спектакль.
Лучше всех обо всём должна была знать Алла. Но звонить Алке – это фифти-фифти, что нарвёшься на тётку. Я всё-таки решил рискнуть и набрал номер секретаря.
- Самаренко слушает, - раздался в трубке знакомый начальственный отстранённый голос.
Облом.
Я быстренько повесил трубку, немного подумал и набрал дежурку по этажу. На этот раз повезло – в трубке зазвучал улыбчивый, женственный голос Валентины.
- Там Танюха не в поле видимости? – без экивоков спросил я.
- В поле, а как же! - весело и лукаво откликнулась Валя. – Она у нас и в поле, и на ферме, и у станка. Вся на переднем краю. Держи свою Танюху.
Я ухмыльнулся. Валя – это вам не Надежда, она настроение поднимет зараз. Позитивная девчонка.
- Да… - прошелестело после паузы в трубке скромно.
- Татьяна, - строго сказал я. – До меня тут донеслись слухи о моей преждевременной кончине после долгого, изнурительного отсутствия. Но больной воскрес и хочет знать подробности. Объясните суду, что вам известно по существу вопроса?
- Ой, - голос у неё смягчился. – Ты в порядке?
- Я в беспорядке, - сказал я. – Кто пустил слух?
- Почему слух? - удивлённо спросила Таня. - Ты сам вчера сказал, что вот, голова чумовая...
- Я сказал?
- Ну да, - сказала Таня, но уже не так уверенно… Мы ещё пошутили, что всем нужен отгул…
- Не помню, - честно сказал я. – Может и пошутили, ну и что?
- Ну, когда ты не пришёл, все подумали… - Татьяна примолкла, но тут же ожила:
- А Сама сказала – пусть отсыпается. Они с Николаем мне тут недельную работу проделали. Ой, она прямо счастлива была, как увидела наше оформление зала и вообще! - оживлённо воскликнула Таня. - Мы ей всё освещение включили, шар запустили, музыку поставили, она прямо расцвела, велела вас с Колькой поддержать морально и материально. Хвалила вас очень. Алка Сарману тоже сумку набрала…
- А позвонить-то нельзя было?
- А звонили, - сказала Таня. - Я лично три раза набирала, и девчата тоже… Никто не отвечал у вас… Ну, Сама и послала Надежду разбираться. А ты придёшь?
- Да, - сказал я, - как только минет угроза голодной смерти. Приду, конечно. Там же надо всё проверять к послезавтра.
- Ладно, ждём, - счастливо сказала Таня.
- Апельсин твой? – интимно прошептал я в трубку.
- А ты откуда узнал? – удивлённо спросила она.
- По запаху, - коротко ответил я и дал отбой.
Итак, правы мудрецы, которые учат, что всё таинственное на поверку оказывается вполне понятным и земным. Я вернулся в кухню уже с лёгким сердцем, напевая «ищите, люди, ищите тот дом, у которого солнце встаёт...». Достал две тарелки, навалил в одну рыбы, натряс в другую винегрет, подцепил хлебушка и отправился в зал к голубому экрану.
продолжение http://www.proza.ru/2018/11/28/903