VI
МОЯ ИГРА
Я стою на скалистом берегу моря, устремив взгляд к бесконечно далекому горизонту. Солнце только что окунулось в воды, оставив после себя на небе серебристо-лиловое зарево. Мои волнистые, мягкие как шелк волосы слегка колышет зефир. Мраморно-белое юное тело полностью обнажено. Воистину: этому телу позавидовала бы любая из богинь.
Парис медленно приближается ко мне. Ноги едва повинуются царевичу, по коже бежит сладкая дрожь. Я не оборачиваю головы, но знаю, что смертный стоит сейчас за моей спиной. Наивный, он хочет овладеть мной, не понимая, что это я владею им: владею с самого первого взгляда, который он бросил на меня на том пиру.
Я совершенно безмятежен, движения мои плавны и легки. Кажется, смертный думает, что я не замечаю его. Подойдя вплотную, царевич прикасается рукой к моим волосам, убирая их с затылка, и начинает покрывать поцелуями гибкую белую шею. Через мгновение, словно дикий лебедь, я вырываюсь из его плена и бегу прочь. Задыхаясь от волнения, Парис преследует меня: запах летящих волос царицы опьянил молодого троянца больше, чем все вино, выпитое им давеча на пиру. Смертный во что бы то ни стало хочет ощутить этот запах вновь, жаждет прикоснуться ко мне, покорить меня. Однако я знаю наверняка: чем дольше он будет стремиться к желаемому – тем сильнее разгорится его пыл. Поэтому я позволяю коснуться себя лишь на миг, чтобы тут же вновь выскользнуть из горячих рук Париса.
Это моя игра. И, конечно, я лучше любого смертного умею играть в нее. Победа в сей исполненной наслаждений схватке всегда будет за мной. Я вкушаю каждый свой триумф с упоением завоевателя, который не остановится и не насытится до тех пор, пока не покорит всю Землю от западного до восточного, от южного и до северного ее пределов. А когда мою голову увенчают короной Царя Царей – я уничтожу мир и буду наблюдать, как он возникает из праха, чтобы затем завоевывать его вновь и вновь. Ведь за сотворением всегда должно следовать разрушение, за подъемом – упадок, за цветением – увядание, а за зарождением всякой жизни – смерть. Таков порядок вещей, и поверьте – это не я придумал его.
Настигнув меня, Парис в сладостном изнеможении впивается губами в мое лоно, словно странник, припадающий к чаше с водой после многих дней без пищи и влаги. Он нетерпеливо срывает с себя дорогие, богато украшенные царские одежды. Право слово, если бы к царевичу подбежал сейчас вестник и прокричал, что горит Троя, что отец и брат его мертвы, а мать и сестра попали в позорный плен – я уверен, Парис не услышал бы ничего. А если бы и услышал – то не внял бы словам до тех пор, пока его страсть ко мне не будет удовлетворена в полной мере.
Что ж, я с радостью позволю смертному утолить эту страсть. Больше не сопротивляясь Парису, я одариваю его своими ласками, как одаривал ими когда-то аргонавта Ясона, представ перед ним в образе загадочной и опасной Медеи; и странника Одиссея, когда тот коротал семь долгих лет на необитаемом острове – в компании, как он думал, нимфы Калипсо; и могучего Геракла, которого я склонил к убийству собственных детей. Спешу заверить: никто из этих великих героев, познавших немало земных женщин, до конца своих дней не мог позабыть меня.
Разумеется, ни одному смертному я никогда не дарил плотских наслаждений наяву. Но сладострастные видения и сны, в которые я проникаю, оставляют глубочайший отпечаток в их памяти. Закрывая глаза и лаская своих женщин или мужчин, они раз за разом вспоминают потом меня. Посетив этих несчастных однажды, я уже больше не ухожу из их легковесной жизни. Никогда.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/10/02/870