III
ПИР
Спарта, дворец царя Менелая, 1219 год до Рождества Христова
Все благородные мужи на этом пиру – что ахейцы, что троянцы – алчно пожирают меня глазами. Кто-то делает это украдкой, кто-то – почти открыто, не страшась, кажется, присутствия моего царственного супруга. Щедрые яства, которые он приготовил для своих гостей, гораздо меньше разжигают в них аппетит, чем мое отмеченное румянцем юное лицо, изящная тонкая шея, собранные в изысканную прическу золотые локоны, спелые пышные груди.
Все зовут меня Еленой – прекраснейшей из земных женщин. Позже, когда сменится не одно поколение героев, наивные смертные сложат обо мне мифы, напишут поэмы, назовут дочерью Зевса и спартанской царицы Леды. Право, если бы они только знали, ради чего я – демон – принял этот соблазнительный, нежный и хрупкий телесный облик.
Волоокий красавец Парис, главный виновник пира, ведет себя даже более дерзко, чем я от него ожидал. Мне кажется, Менелай вот-вот заметит беззастенчивые взгляды, которые чужеземец бросает на лоно его прелестной юной супруги. Но мой царь весел и безмятежен. Похоже, ему до известной степени льстит внимание, оказываемое той, кого он почитает за главное украшение и сокровище своего дворца. Сокровище, которым все хотят обладать, но на которое, как он пока уповает, никто никогда не осмелится посягнуть явственно.
Мой супруг, конечно, не подозревает, на какое вероломство решится пойти Парис ради обладания удивительным этим сокровищем. Не знает этого, впрочем, и сам Парис: троянец прибыл сюда вовсе не для того, чтобы похищать меня. Ища союза с Менелаем по поручению своего отца, он лишь мимоходом хотел взглянуть на прекраснейшую в мире женщину, слава о которой добралась уже и до его родины. Но нет сомнения: Парис сделает то, чего я от него жду, без проволочек и колебаний. Можете мне поверить – я знаю, как подтолкнуть его к этому опрометчивому шагу, дабы началась война, которая навсегда сотрет Трою с лица Земли.
Музыканты начинают играть громче, звуки тимпанов становятся сочнее и ритмичнее, а мелодия флейт – оживленнее и веселее. К усладе пирующих в зале появляются танцовщицы в прекрасных разноцветных шелковых одеждах, с массивными гремящими браслетами на щиколотках и запястьях. Гости охотно вливают в себя вино, в которое я заблаговременно приказал подмешать травяное зелье, делающее смертных счастливыми, разжигающее в них страсти, помогающее забыть обо всех горестях и тревогах. Разговаривая и смеясь во весь голос, благородные мужи с каждым глотком ведут себя все бесцеремоннее, все наглее.
Вконец осмелев, троянский царевич с завидной частотой начинает бросать на меня липкий вожделеющий взгляд. С притворной застенчивостью я отвожу глаза или устремляю их долу, ведь царице приличествует быть скромной, да и мало кто из смертных способен выдержать долгий прямой взор демона. Как несложно предугадать, моя скромность лишь больше разжигает интерес в чужестранце: он то и дело наклоняется и шепчет что-то на ухо сидящему рядом с ним Энею. Тот понимающе кивает, не сводя с меня своих глубоко посаженных пристальных темных глаз.
Воистину: эти благородные мужи научились строить дворцы, искусно сражаться, сеять, повелевать, но грань, разделяющая их с варварами, которым они так самонадеянно противопоставляют себя, гораздо зыбче и иллюзорнее, чем они полагают. Вот и сейчас, с каждой осушенной ими чашей вина, эта грань, словно заброшенная ветшающая плотина, размывается все неуклоннее.
Наблюдая за миром с момента его появления, я застал времена, когда смертные облачались в шкуры, не знали членораздельного языка и не поклонялись никаким богам. И могу со всей ответственностью заявить: эти одетые в шкуры мычащие дикари никуда не исчезли. Они просто спрятались под благообразными личинами, под приличествующими одеждами, научились пускать пыль в глаза легковерным, ублажая их праведными речами. К счастью, они не настолько преуспели в этом искусстве, чтобы провести меня.
Впрочем, видя этих несуразных двуногих зверей насквозь, я не склонен осуждать их. Ханжеская мораль, которую придумали несчастные, дабы обуздать свое собственное естество – вздорна, скучна и – что существеннее всего – бессмысленна. От нее веет затхлостью тысячелетнего склепа. И она осыпается, как шелуха, от легчайшего прикосновения нежной руки, от малейшего дуновения ветерка.
Мне нравится то, каковы люди на самом деле. Я бы, право, умер с ними от тоски, если бы они были невинны и чисты, как ангелы. К счастью, они не могут и никогда не смогут сбежать от самих себя.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/10/02/810