Она ему в чашке мешала космос, но он почему-то был верен чаю. Она отправляла ему «скучаю», она не хотела, чтоб было просто. А он, почему-то упрямый очень, готов был сидеть половину ночи, и просто смотреть, как по крышам звезды взбирались шепотом на карниз. И он загадывал им желанье, но исполнялось все как-то криво. Она писала ему признанья, ресницы красила так игриво, но стрелки вечно летели мимо, она же просто летела вниз.
Она кричала, была ревнивой, как ведьма красила губы в винный, и самой ласковой чёрной кошкой к его коленям ластилась вновь.
И закрывала с утра окошко, и точно верила, что любовь.
А он, измотанный от бессониц, во тьму волос запуская пальцы, смотрел в глаза ей как в пустоту.
Он ненавидел ее касаться, он обожал в ней другую Ту.
Он обожал ее схожесть, с прошлым. Цвет кофе, волосы шоколадом, она была для него так рядом, она была его личным адом, и рядом с нею ему так тошно. Она похожа на Ту, Другую.
Что приходила в метель, в слепую, и с первым снегом врывалась в душу, и говорила «смотри и слушай», что приносила ему покушать, и обожала лимонный чай. Она исчезла.
Прости-прощай.
Она проходит уже чужая, глаза сияют — огонь, янтарь. Он много слышал, и точно знает, и ненавидит теперь январь, за то, что утром Она проснется, в постеле с кем-нибудь, но не с ним. Она проходит, Она смеётся, она удушит его как дым.
И толку в том, что с карниза ночью, слепые звезды сорвутся вновь? Ведь он не верит. И он не хочет.
И он не думает, что любовь.